— Неужели мы никогда не отделаемся от влияния прошлого? — воскликнул он воодушевленным тоном. — Оно лежит на настоящем, как труп какого-то великана!
— Я совсем этого не замечаю, — произнесла Фиби.
— Как не заметить? — сказал Холгрейв. — Мы во всем зависим от людей несуществующих. Мы читаем книги мертвых людей, мы смеемся над шутками мертвых людей и плачем от их пафоса; мы больны болезнями мертвых людей, физическими и нравственными. Что бы мы ни задумали сделать по собственному усмотрению, холодная рука мертвого человека вмешивается в наши замыслы. Посмотрите куда хотите, вы везде встретите бледное, неумолимое лицо мертвеца, от которого леденеет сердце. И сами мы станем мертвыми, прежде чем скажется наше влияние на мир, который будет уже не нашим миром, а миром другого поколения… Я должен сказать также, что мы живем в домах мертвых людей, как вот, например, в Доме с семью шпилями!
— А почему же нам не жить в нем, — спросила Фиби, — если нам здесь удобно?
— Какое удобно! — воскликнул Холгрейв. — Разве здорово жить в этой куче почерневших бревен, на которых от сырости проступил зеленый мох? В этих мрачных, низких комнатах? В этих грязных стенах, на которых как будто остался осадок дыхания людей, живших и умерших здесь в недовольстве судьбой и горе? Этот дом следует очистить…
— Зачем же вы живете в нем? — осведомилась Фиби немного ехидно.
— О, я занимаюсь здесь своей наукой, — ответил Холгрейв. — Не по книгам, впрочем. Дом этот в моих глазах является выражением прошлого, против которого я сейчас ораторствовал. Я живу в нем временно, чтобы лучше узнать его. Кстати, слышали ли вы когда-нибудь историю колдуна Моула? Знаете, что произошло между ним и вашим предком?
— Да, я слышала об этом, — кивнула Фиби. — Очень давно, от моего отца, а раза два и от кузины Гепзибы — за тот месяц, что я живу здесь. Она, кажется, думает, что все бедствия Пинчонов произошли от этой ссоры с колдуном, как вы его называете. Да и вы, мистер Холгрейв, тоже как будто так считаете. Странно, что вы верите в такую нелепость, а отвергаете многое, что гораздо достойнее доверия.
— Да, я верю этому, — ответил художник серьезно. — Впрочем, не из предрассудков, а на основании несомненных фактов. В самом деле, под этими семью шпилями, на которые мы теперь смотрим и которые старый полковник Пинчон выстроил для своих счастливых потомков, — под этой кровлей с самого начала не прекращались страдания, родственная вражда, странные смертные случаи, невыразимые несчастья, здесь царили угрызения совести, обманутые надежды, мрачные подозрения. И все эти бедствия произошли от одного безумного желания старого пуританина добиться благосостояния неправыми средствами.
— Вы говорите слишком бесцеремонно о моих предках, — сказала Фиби, сама не зная, обижаться ей или нет.
— Я говорю здравые мысли здравому уму! — возразил Холгрейв с жаром, которого Фиби не замечала в нем прежде. — Все именно так и есть, как я говорю! Виновник бедствий вашей родни будто бы до сих пор бродит по улицам — по крайней мере, бродит его точная копия — со своей жалкой мечтой. Вы не забыли о моем дагеротипе и его сходстве со старым портретом?
— Какой вы в самом деле странный! — воскликнула Фиби, глядя на Холгрейва с удивлением и смущением.
— Да, я порядком странен, это я и сам знаю, — подтвердил художник. — Но виной тому ваши предки. Их история запала мне в душу с тех самых пор, как я здесь поселился. Чтобы как-нибудь от нее освободиться, я обратил в легенду одно происшествие в жизни Пинчонов, о котором узнал случайно, и намерен напечатать его в журнале.
— А вы пишете для журналов? — спросила Фиби.
— Неужели вы до сих пор не знали? Вот какова литературная слава! Да, мисс Фиби Пинчон, в числе множества моих удивительных умений, я обладаю и талантом писать повести. Не хотите ли послушать меня?
— Охотно, если ваша легенда не очень длинна, — ответила Фиби и прибавила, смеясь: — И не очень скучна.
Так как художник не мог сам ответить на этот последний вопрос, он вынул из кармана свою рукопись и начал читать при последних лучах солнца, золотивших семь шпилей.
«Однажды достопочтенный Джервис Пинчон прислал слугу к молодому плотнику Мэтью Моулу, чтобы тот немедленно явился в Дом с семью шпилями.
„Зачем я понадобился твоему господину? — спросил плотник у негра, слуги мистера Пинчона. — Разве в доме что-то сломалось? Такое может быть, только мой отец не виноват: он на славу построил дом. Я читал надпись на памятнике старого полковника не далее как в прошлую субботу и рассчитал, что дом стоит уже тридцать семь лет. Немудрено, если нужно починить где-нибудь кровлю…“ — „Не знаю, чего хочет господин, — ответил негр Сципион. — Дом очень хороший, видно, так думал и старый полковник Пинчон, иначе к чему старику бродить да пугать бедного негра?“ — „Ну, ладно, приятель Сципион, скажи своему господину, что я иду, — сказал плотник, смеясь. — Ему не найти лучшего мастера. Так в доме нечисто, а? Но как выжить привидение из семи шпилей? Если даже полковник и присмиреет, — прибавил он сквозь зубы, — так мой старый дед, колдун, наверняка не оставит в покое Пинчонов, пока будут держаться стены их дома“.
„Что ты ворчишь там себе под нос, Мэтью Моул? — спросил Сципион. — И чего ты смотришь на меня так косо?“ — „Ничего. Ты думаешь, что на тебя никто не должен косо глядеть? Ступай, скажи своему господину, что я иду, а если встретишь мисс Элис, его дочь, так передай ей от Мэтью Моула низкий поклон. Она вывезла из Италии смазливое личико — смазливое, нежное и гордое — эта Элис Пинчон“.
„Он говорит о мисс Элис! — думал Сципион, возвращаясь к своему господину. — Ему, видно, делать больше нечего, как только таращить на нее глаза!“
Нужно сказать, что этого молодого плотника Мэтью Моула мало кто понимал и любил в городе — не потому, впрочем, что о нем известно было что-нибудь предосудительное, и не потому, что он считался плохим и ленивым мастером. Отвращение (именно отвращение), с которым многие на него смотрели, было отчасти следствием его собственного характера и поведения, а отчасти передалось ему по наследству.
Он был внуком Мэтью Моула, одного из первых поселенцев города, прославившегося своим колдовством. Этот старик был казнен вместе с другими, подобными ему, но у народа остался суеверный страх, и многие были уверены, что эти мертвецы, наскоро брошенные в землю, способны подниматься из своих могил. В особенности толковали о старом Мэтью Моуле, который будто бы с такой же легкостью вставал из своей могилы, как обыкновенный человек с постели. Этот злой чародей, которого виселица, по-видимому, совсем не исправила, бродил ночами по дому, называемому Домом с семью шпилями, к хозяину которого он имел претензию. Дух, как видите, с упорством, которое было отличительной чертой живого Мэтью Моула, настаивал на том, что он — законный владелец места, где был построен дом. Он требовал, чтобы упомянутый поземельный доход с того самого дня, когда начали рыть погреб, был выплачен ему сполна, или же отдан сам дом; в противном случае он, мертвец, будет вмешиваться во все дела Пинчонов и причинять им вред даже по прошествии тысячи лет после его смерти. История, пожалуй, нелепая, но она не казалась невероятной тем, кто помнил, каким непоколебимым упрямцем был этот старик Мэтью Моул.
Внук колдуна, молодой Мэтью Моул, по общему мнению, унаследовал некоторые из подозрительных качеств своего предка. Странно сказать, сколько нелепых толков ходило в народе об этом молодом человеке. Говорили, например, что он может вторгаться в сны других людей. Одни утверждали, что глаза Моула обладают невероятной силой, благодаря которой он умеет проникать в умы людей; другие — что он может заставить любого думать по своему или, если ему угодно, послать человека к своему деду на тот свет; еще некоторые уверяли, что Моул одним взглядом способен уничтожить урожай хлебов и высушить ребенка, как египетскую мумию. Но больше всего молодому плотнику вредили во мнении общества врожденная осторожность и суровость характера, а также то, что он удалялся от церкви, навлекая на себя подозрения в еретических идеях.
После того как Сципион передал Моулу требование мистера Пинчона, плотник окончил небольшую работу, которую делал в то время, и отправился в Дом с семью шпилями. Это замечательное здание, несмотря на свою несколько устарелую архитектуру, было все еще одним из лучших городских домов. Тогдашний его владелец, Джервис Пинчон, однако же, не любил, как поговаривают, этот дом из-за тяжелого впечатления, произведенного на него в детстве внезапной смертью деда: тогда, подбежав к полковнику, чтобы взобраться к нему на колени, он заметил, что старый пуританин мертв. Повзрослев, мистер Пинчон посетил Англию, женился там на богатой леди и потом провел несколько лет отчасти на родине своей матери, а отчасти в разных городах Европейского материка. В этот период наследственный дом был предоставлен в распоряжение одного родственника, который взял на себя обязанность сохранять его в первоначальном виде. Это обещание выполнялось им так хорошо, что теперь, приближаясь к дому, плотник не замечал в нем никаких признаков повреждения. Семь шпилей стремились вверх, гонтовая крыша была непроницаема для дождя, а блестящая штукатурка покрывала стены и сверкала в лучах октябрьского солнца так, как будто была положена всего неделю назад.
