Фрэнсис Фицджеральд - Успешное покорение мира

II

Месяц спустя Джорджу Дорси выпала мучительная обязанность сопровождать свою мать в прогулке по школьной территории; найдя относительно уединенное место возле теннисных кортов, он с жаром убедил ее передохнуть на скамейке.

До сих пор он выдавил из себя лишь несколько хриплых реплик: «Тут спортзал…», «Это Чокнутый Конклин, учитель французского. Его все ненавидят…», «Пожалуйста, не говори мне „братишка“ — ребята услышат». Теперь его лицо приобрело сосредоточенное выражение, какое появляется у подростков в присутствии родителей. Дальше можно было не напрягаться. Он ждал вопросов.

— По поводу Дня благодарения, Джордж… Кто этот мальчик, которого ты собираешься пригласить к нам в дом?

— Его зовут Бэзил Ли.

— Расскажи подробнее.

— Рассказывать особенно нечего. Мальчик как мальчик, из шестого класса, шестнадцать лет или около того.

— Это приличный мальчик?

— Да. Он из города Сент-Пол, в Миннесоте. Я уже давно его пригласил.

Миссис Дорси отметила некоторую сдержанность в голосе сына:

— Хочешь сказать, ты теперь жалеешь? Он тебе разонравился?

— Да нет…

— Совсем не обязательно приглашать того, к кому ты плохо относишься. Можно просто сказать ему, что у твоей мамы изменились планы.

— Я хорошо к нему отношусь, — заверил Джордж и, помявшись, добавил: — Просто в последнее время он какой-то не такой.

— Как это понимать?

— Ну, странный какой-то.

— Объясни, Джордж. Я не хочу, чтобы ты приводил в дом странных личностей.

— Да он не то чтобы странный. Просто отзывает ребят в сторонку и ведет с ними беседы. А потом вроде как улыбается.

Миссис Дорси была заинтригована:

— Улыбается?

— Ага. Отводит их куда-нибудь за угол и нудит, пока его терпят, а потом улыбается, — губы его скривились в нелепой гримасе, — вот так.

— Нудит?

— Чтобы, дескать, не ругались, не курили, чтобы домой не забывали писать — всякое такое. Один парень поддался, а вообще его всерьез не воспринимают. Он вроде как занесся, потому что в футбол играет лучше всех.

— Хорошо, давай не будем его звать.

— Нет-нет! — всполошился Джордж. — Так нельзя. Я ведь его пригласил.

Разумеется, Бэзил ни сном ни духом не ведал об этом разговоре, и неделю спустя на Центральном вокзале Нью-Йорка шофер семейства Дорси принял у мальчиков их багаж. Над городом занимался розовато-серый восход; у прохожих маленькими воздушными шариками вырывалось заиндевелое дыхание. Со всех сторон подступали дома, множеством этажей устремленные ввысь; их основания трогал зимний цвет стариковской улыбки, стены расчерчивало по диагонали неяркое золото, а карнизы, проплывавшие на фоне бездвижного неба, обрамлял пурпур.

В длинном, приземистом английском лимузине — такой автомобиль Бэзил видел впервые — сидела девушка, на вид его ровесница. Она небрежно подставила брату щеку для поцелуя, холодно кивнула Бэзилу, не удостоивего улыбкой, и пробормотала «здрас-с-сте». Больше она не произнесла ни слова и, казалось, с головой ушла в собственные мысли. Наверное, из-за своей чрезмерной сдержанности она вначале не произвела на Бэзила никакого впечатления, но мало-помалу до него дошло, что столь очаровательного создания он не встречал никогда в жизни.

У нее было загадочное лицо. Длинные ресницы, мягко оттенявшие бледность кожи, почти касались щек, будто пытаясь скрыть бесконечную скуку, но, когда она улыбалась, ее лицо озарялось милым дружеским расположением, словно говорившим: «Продолжай, я слушаю. Мне интересно. Я так ждала — целую вечность — этой встречи с тобой». Потом она вспоминала, что смущается или скучает, улыбка гасла, а серые глаза снова прятались под полуприкрытыми веками. Дивный миг растворялся, едва наступив, и оставлял по себе лишь мучительное, неудовлетворенное любопытство.

Дом семейства Дорси находился на Пятьдесят третьей улице. Бэзил изумился дважды: когда увидел необычайно узкий фасад из белого камня и когда понял, как просторно внутри. Комнаты для приема гостей уходили далеко вглубь; в столовой сверкал искусственный свет; небольшой лифт в почтительной тишине соединял все пять этажей. Бэзил увидел новый для себя мир — квинтэссенцию роскоши. И ведь что поразительно: любой островок этого дома был изысканнее и романтичнее, чем необъятные лабиринты особняка Джеймса Дж. Хилла в родном городе Бэзила. От восторга он тут же забыл про школу. Его охватила знакомая жажда нового, какую прежде вызывали мимолетные впечатления от Нью-Йорка. В диковинку было все: ослепительно-яркий блеск Пятой авеню, эта прелестная девушка, которая не пошла дальше машинального «здрас-с-сте», и великолепно обустроенный дом; а Бэзил уже знал, что доселе невиданное обычно сулит настоящие приключения.

Но стряхнуть настрой, в котором он пребывал весь последний месяц, оказалось не так-то легко. Над ним довлел идеал безупречности. Как учил Джон Грэнби, изо дня в день следовало быть «верным самому себе», то есть помогать людям. За предстоящие пять дней можно было вплотную заняться Джорджем Дорси; не исключались и другие возможности. С твердым намерением поработать на два фронта, Бэзил распаковал саквояж и приготовился выйти к завтраку.

Ему отвели место рядом с миссис Дорси, которая сочла, что мальчик излишне общителен для первого знакомства, в духе Среднего Запада, но вежлив и, очевидно, вполне вменяем. Бэзил сообщил ей, что собирается стать проповедником, и тотчас же в этом усомнился, но, заметив интерес миссис Дорси, не стал отпираться.

День уже был спланирован — они собирались пойти потанцевать, ибо время было золотое: Морис[30] исполнял свое знаменитое танго в шоу «За рекой», а Вернон и Ирен Кастл[31] в третьем акте «Солнечной девушки» демонстрировали зажигательный кастл-уок, который проложил современному танцу путь в высшее общество и привлек в кафе девушек из хороших семей, что коренным образом изменило американский стиль жизни. Могучая и богатая империя пробовала веселье на вкус, ища развлечений не слишком плебейских, но и не чересчур изощренных.

К трем часам собралась компания из семи человек, и все уселись в лимузин, чтобы отправиться к «Эмилю». Среди них были две стильные шестнадцатилетние девушки анемичного вида — одна из них носила громкую банкирскую фамилию — и двое первокурсников из Гарварда, которые обменивались им одним понятными шутками и не замечали никого, кроме Джобены Дорси. Бэзил ждал, что сейчас все начнут задавать друг другу обычные вопросы: «Где учишься?» или «Знаком ли с тем-то и тем-то?», и общение станет непринужденным, но ничуть не бывало. Атмосфера оставалась обезличенной; у него даже не было уверенности, что четверка гостей знает его имя. «Можно подумать, — рассуждал он, — будто каждый ждет, когда кто-нибудь другой выставит себя дураком». В этом тоже было что-то новое и непривычное; он решил, что в Нью-Йорке так принято.

Приехали к «Эмилю». Лишь в нескольких парижских ресторанах, где аргентинцы без устали выписывают шагами спирали, сохраняется то танцевальное безумие, которое бушевало перед самым началом войны. В те годы танец не был приложением к алкоголю и ухаживанию или средством скоротать ночь — он был самодостаточен. Малоподвижные биржевые маклеры, почтенные матроны за шестьдесят, ветераны армии конфедератов, государственные мужи и люди науки, жертвы гиподинамии — все они хотели не просто танцевать, но танцевать красиво. В трезвых доселе умах запылали непомерные амбиции; в семьях, где многие поколения отличались скромностью, расцвело безудержное самолюбование. Длинноногие ничтожества просыпались знаменитыми; романтические свидания вполне могли наутро продолжиться танцем. Карьера и помолвка зависели теперь от изящного скольжения или неуклюжей запинки; тон задавали высокий англичанин и девушка в голландском чепце.

У входа в кабаре Бэзил не на шутку разволновался: современные танцы принадлежали к той категории вещей, в отношении которых Джон Грэнби был особенно непримирим.

В гардеробе он подошел к Джорджу Дорси:

— У нас лишний партнер; как по-твоему, не будет возражений, если я ограничусь вальсом? Все остальное — не по мне.

— Естественно. Какие могут возражения? — Он с любопытством взглянул на Бэзила. — Боже правый, ты зарок дал, что ли?

— Ну, не то чтобы зарок… — смешался Бэзил.

В зале яблоку негде было упасть. Люди всех возрастов и рангов сосредоточенно шаркали под нервные, будоражащие ритмы мелодии «Слишком много горчицы»[32]. Три пары, приехавшие потанцевать, машинально встали из-за стола, оставив Бэзила в одиночестве. Глазея по сторонам, он пытался внушить себе, что глубоко возмущен происходящим, но достаточно хорошо воспитан, чтобы не подавать виду. Однако вокруг было на что посмотреть, а потому сохранять нужный настрой оказалось трудно; Бэзил с восторгом ловил глазами проворные ноги Джобены, когда к нему подсел не лишенный обаяния молодой человек, на вид лет девятнадцати.