— Мэри, — сказал я. — Пожалуйста, выслушай. Когда тело истощено, мы даем ему пищу; если оно обескровлено — вливаем кровь; если не хватает железа или гормонов, прописываем укрепляющее. А из тебя высосано то, без чего душа не держится в теле.
Глаза ее открылись, и я увидел в них ужас. Мне показалось, что она теряет сознание. Она взмолилась:
— Нет! Не говорите!
Я подумал, что сейчас она умрет. Но единственной надеждой для нее, для нас обоих, была моя сбивчивая речь.
— Мэри, моя милая, смелая Мэри, не надо бояться, — говорил я. — Из тебя высосана любовь. Взгляни на меня!
Я смотрел ей прямо в глаза. Я хотел, чтобы она жила, чтобы осталась со мной, чтобы выслушала.
— Понимаешь, — продолжил я, — человек — это сосуд, наполненный любовью. Всю жизнь он дарит и вбирает нежность, восхищение, надежду. Тогда запас все время обновляется. А ты изливала любовь, но ничего не получала.
Я не был уверен, что она слышит.
— Это все Роза, — сказал я. — Она отняла у тебя надежду на жизнь, на любовь, на счастье. Но то, что она сделала с тобой потом, еще хуже. Она забирала твоих детей.
Слово было произнесено. Убил я ее? Неужели я сам, любя ее больше всего на свете, нанес смертельный удар? И все же мне почудился отблеск жизни в затравленных глазах.
— Да, они — твои дети, — повторил я. — Когда тебя убедили, что у тебя не будет семьи, ты, как всякий творец, будь то художник или мать, принялась воплощать свои несбыточные мечты. В каждую куклу ты вкладывала частицу сердца. Ты творила их, ты любила их той любовью, которую дарила бы своим детям, а их отнимали, ничего не давая взамен. Их отрывали от твоего сердца, и вместе с ними из него уходила жизнь. Без любви люди умирают.
Мэри шевельнулась, и я, кажется, ощутил легкое пожатие.
Я воскликнул:
— Ты не умрешь! Я здесь и я люблю тебя. Я с избытком верну то, что у тебя отняли. Слышишь, Мэри? Я пришел не лечить тебя, а сказать, что жить без тебя не могу.
Она чуть слышно прошептала:
— Без меня? Я же калека…
— Будь ты сто раз калека, — сказал я, — я бы тебя полюбил. Но это неправда. Роза лгала. Тебя можно вылечить. Через год ты будешь ходить, как любая другая девушка.
Впервые увидел я слезы в ее глазах. Щеки порозовели, и с безграничной простотой любви она протянула ко мне руки.
Я поднял ее, прямо в одеяле. Невесомая, как птичка, она крепко уцепилась за меня, и я подивился, откуда взялась сила в этих руках и тепло в прижатой ко мне щеке — ведь только что она умирала.
Хлопнула входная дверь. Роза Язвит ворвалась в комнату. Мэри задрожала и зарылась лицом в мое плечо.
Но Роза опоздала, и она это поняла. Молча я прошел мимо нее, унося свою ношу, через комнату, по лестнице, вниз.
На улице сияло солнце, освещая пыльную мостовую. День был тихий. Я нес Мэри домой; шумно играли дети.
С тех пор прошло три года, день в день. Мэри возится с нашим старшеньким; скоро у нас опять прибавление семейства. Кукол она больше не шьет. Теперь это не нужно.
У нас много памятных дат, но одну я чту особенно свято и бережно — годовщину дня, когда мне даровано было увидеть в кукле частицу живой души, и она воззвала ко мне из пыльной витрины на углу Эбби-лейн.
