Император, приехавший в Париж, чтобы в несколько дней подготовить кампанию 1809 года, сказал, узнав об этой утрате: «Есть люди, которых никогда никем не заменить». Пораженный примером преданности, не рассчитывавшей ни на одно из блестящих отличий, предназначенных лишь для военных, — император решил учредить и для гражданских чинов орден, дающий большие преимущества, так же как он создал для военных орден Почетного легиона. Впечатление, произведенное на него смертью Бридо, внушило ему мысль об ордене Объединения, но он не успел завершить свой аристократический замысел, память о котором настолько исчезла, что при упоминании этого несуществующего ордена большинство читателей задаст вопрос, каковы были его знаки. Его должны были носить на голубой ленте. Император назвал его орденом Объединения, имея намерение соединить знаки испанского и австрийского орденов Золотого руна. «Провидение помешало такому надругательству», — сказал по этому поводу один прусский дипломат. Император велел доложить себе о положении вдовы Бридо. Оба ее мальчика были определены в императорский лицей, а все расходы по их воспитанию император принял на свой счет. Кроме того, он назначил г-же Бридо пенсию в четыре тысячи франков, без сомнения, имея в виду позаботиться в будущем об обеспечении обоих сыновей.
Со времени своего замужества и до кончины супруга г-жа Бридо не имела никаких сношений с Иссуденом. Как раз когда умерла ее мать, она ждала второго ребенка. А в то время, когда умер отец, который, как она знала, мало любил ее, готовилась коронация императора, и это доставило столько хлопот г-ну Бридо, что она не пожелала покинуть мужа. Жан-Жак Руже, ее брат, не написал ей ни слова после ее отъезда из Иссудена. Весьма огорченная молчаливым отречением от нее со стороны отца и брата, Агата в конце концов и сама стала очень редко думать о тех, кто совсем не думал о ней. Получая все годы письма от своей крестной матери г-жи Ошон, она отвечала ей общепринятыми фразами, не вдумываясь в советы, которые обиняком давала ей эта превосходная и благочестивая женщина.
Незадолго до смерти доктора Руже г-жа Ошон написала своей крестнице, что ей ничего не достанется после отца, если она не пришлет доверенности г-ну Ошону. Агате до отвращения не хотелось вступать в спор со своим братом. А г-н Бридо, — быть может, поняв, что такой грабеж согласовался с беррийскими нравами и обычаями, и еще, быть может, потому, что этот справедливый и чистый человек разделял душевное величие и равнодушие своей жены к материальным интересам, — не захотел послушать Рогена, своего нотариуса, советовавшего ему воспользоваться своим положением и опротестовать действия отца, при помощи которых тому удалось лишить свою дочь ее законной части.
Супруги согласились на все, что было решено в Иссудене. Тем не менее ввиду этих обстоятельств Роген заставил начальника отделения поразмыслить об ущемленных интересах г-жи Бридо. Этот высокой души человек подумал, что в случае его смерти Агата останется без средств. Тогда он пожелал проверить состояние своих дел и нашел, что с 1793 по 1805 год он и жена вынуждены были взять около тридцати тысяч франков из пятидесяти тысяч, которые старый Руже фактически дал своей дочери в приданое; оставшиеся двадцать тысяч Бридо поместил в государственные бумаги. Государственная рента стояла тогда в сорока франках. Благодаря этому у Агаты было около двух тысяч ливров дохода с государственной ренты.
Таким образом, оставшись вдовой, г-жа Бридо при шести тысячах ливров дохода могла жить безбедно. Будучи женщиной провинциального склада, она хотела отпустить лакея, оставив только кухарку, и переменить квартиру; но ее близкая подруга, упорно называвшая себя ее теткой, — г-жа Декуэн, продала свою обстановку, оставила свою квартиру и поселилась вместе с Агатой, заняв под спальню кабинет покойного Бридо. Обе вдовы соединили свои доходы и жили на двенадцать тысяч франков в год. Такой образ действий кажется само собой разумеющимся и естественным. Но ничто в жизни не требует большего внимания, чем то, что кажется естественным, — к необычному и так относятся с недоверием; обратите внимание на людей с большим жизненным опытом: адвокаты, судьи, доктора, священники придают огромное значение простым обстоятельствам, за что и приобретают репутацию мелочных. Змея под цветами — один из превосходных мифов, которые древность завещала нам в руководство нашими делами. Сколько раз дураки, чтобы оправдаться в собственном мнении и во мнении других, восклицают: «Это так просто, что каждый бы попался!»
В 1809 году г-же Декуэн, которая никогда не говорила о своем возрасте, исполнилось шестьдесят пять лет. Прозванная в свое время «прекрасной лавочницей», она принадлежала к числу редко встречающихся женщин, которых щадит время; благодаря своему замечательному здоровью она сохранила красоту, которая, впрочем, серьезного исследования уже не выдерживала. Среднего роста, полная, свежая, она отличалась прекрасными плечами и слегка розоватой кожей. Ее белокурые волосы с каштановым оттенком нисколько не изменили своего цвета, несмотря на катастрофу с Декуэном. Необыкновенная лакомка, она любила готовить себе вкусные блюда, но, хотя и казалась погруженной в кухонные заботы, обожала театр и предавалась пороку, скрытому ею под покровом самой глубокой тайны: она ставила на лотерею! Не есть ли это именно та пропасть, которую мифология назвала бочкой Данаид? Декуэнша, — на такой манер следует именовать каждую женщину, питающую пристрастие к лотерее, — быть может, расходовала немного больше, чем надо, на туалеты, как и все женщины, которые имеют счастье долго оставаться молодыми. За исключением этих маленьких недостатков, она была весьма приятна в совместной жизни. Всегда ладя со всеми, ни с кем не споря, она нравилась своей мягкой и заразительной веселостью. В особенности она отличалась одним истинно парижским качеством, которое соблазняет ушедших на покой приказчиков и старых купцов: она понимала шутку! Если она не вышла в третий раз замуж, то в этом, конечно, виновата эпоха. Во время войн Империи мужчины, собиравшиеся жениться, слишком легко находили молодых, красивых и богатых невест, чтобы интересоваться шестидесятилетней женщиной. Г-жа Декуэн старалась повеселить и г-жу Бридо: она часто таскала ее в театр, каталась с ней в экипаже, устраивала ей изысканные обеды в своем кругу и даже попыталась выдать ее замуж за своего сына Бисиу, — она доверила ей страшную тайну, глубоко хранимую ею, покойным Декуэном и его нотариусом: у моложавой, изящной г-жи Декуэн, которой, по ее словам, было тридцать шесть лет, имелся сын тридцати пяти лет, уже вдовец, майор 21-го пехотного полка; впоследствии он погиб в чине полковника в битве под Дрезденом и оставил единственного сына. Г-жа Декуэн виделась с внуком только тайком и выдавала его за сына первой жены своего покойного мужа. Ее признание было актом осторожности: сын полковника воспитывался в императорском лицее с двумя сыновьями Бридо, получая половину стипендии. Этот мальчик, уже в лицее отличавшийся тонкостью ума и насмешливостью, позднее составил себе громкую славу как рисовальщик и острослов. Агата любила теперь только своих сыновей и жила только ради них; она отказалась от второго брака и по доводам разума, и из чувства верности. Но для женщины легче быть хорошей женой, чем хорошей матерью. Вообще говоря, на вдову возложены две противоречивые обязанности: она мать — и в то же время должна применять отцовскую власть. Немногие из женщин обладают достаточно сильным характером, чтобы взяться за эту двойную задачу и выполнить ее. Поэтому-то бедная Агата, при всех своих добродетелях, оказалась без вины виноватой во многих несчастиях. Недалекая и, как свойственно людям прекрасной души, слишком доверчивая, она стала жертвой г-жи Декуэн, которая ввергла ее в пучину ужасающего несчастья. Г-жа Декуэн ставила всегда на «терн»[6], а лотерея, как известно, не открывает кредита своим участникам. Распоряжаясь всем в доме, она имела возможность ставить деньги, назначенные на хозяйственные расходы, и постепенно влезала в долги, надеясь обогатить своего внука Бисиу, свою дорогую Агату и маленьких Бридо. Когда долг достиг десяти тысяч франков, она принялась ставить еще большие суммы, в надежде, что ее любимый «терн», не выходивший уже девять лет, заполнит пропасть дефицита. После этого долг стал быстро нарастать. Дойдя до двадцати тысяч франков, г-жа Декуэн совсем потеряла голову — и не выиграла ничего. Тогда ей пришло на мысль пустить в ход свое состояние, чтобы выплатить долг племяннице, но Роген, ее нотариус, доказал ей невозможность осуществить это благородное намерение. Покойный Руже после смерти своего шурина Декуэна захватил наследство, устранив г-жу Декуэн, которой было предоставлено лишь право пожизненно пользоваться некоторыми доходами с имущества, перешедшего к Жан-Жаку Руже. Ни один ростовщик не захотел бы дать двадцать тысяч франков женщине шестидесяти семи лет, имеющей четыре тысячи пожизненного дохода, хотя в то время охотно давались ссуды из десяти процентов. Однажды утром г-жа Декуэн бросилась к ногам своей племянницы и, рыдая, призналась во всем. Г-жа Бридо, не сказав ей ни слова упрека, рассчитала лакея и кухарку, продала лишнюю мебель, три четверти своих государственных бумаг, уплатила долги и съехала с квартиры.
