Каждую ночь юноша, перевалив гору Исояма, располагался неподалеку от ее жилища. Девушка, рассчитав время, тайком покидала дом. Но она часто опаздывала, потому что ей приходилось ухаживать за матерью. Однажды она пришла, когда ночь уже была на исходе. В другой раз уже пропели первые петухи, а ее все не было.
Это случилось в одну из таких ночей. Юноша, присев на корточки у отвесной скалы, чтобы скрасить скуку ожидания, громко запел. Он боялся, что шум бьющих о берег волн заглушит песню, и поэтому изо всех сил напрягал пересохшее от нетерпения горло.
Услыхав песню, мать спросила лежавшую рядом с ней дочь, кто поет песню. Девушка притворилась спящей, но когда мать спросила ее во второй, а потом в третий раз, растерялась и соврала, что это не человек поет.
Мать спросила: кто же тогда? Наверно, барсук, ответила девушка, проявив удивительную находчивость... С давних времен любовь учила женщин находчивости.
Утром мать рассказала жившей неподалеку старухе, плетельщице циновок, о том, что слышала пение барсука. Оказалось, что и старуха слышала. «Смотри-ка, удивлялась она,— выходит, барсук поет песни»,— и рассказала про это рубщику тростника.
История передавалась из уст в уста и дошла наконец до монаха, собиравшего подаяния в той деревне, и монах обстоятельно растолковал, почему барсук поет песни... Согласно буддийскому учению, жизнь совершает бесконечный круговорот. Поэтому не исключено, что душа барсука в прошлом была душой человека. Следовательно, барсук может делать все, что делает человек. Что же удивительного, если в лунную ночь он поет песни...
С тех пор в деревне стало появляться все больше я больше людей, слышавших пение барсука. Нашелся даже человек, который утверждал, будто собственными глазами видел поющего барсука. Однажды он собирал яйца чаек и, возвращаясь ночью домой, шел берегом; вдруг в свете, отбрасываемом еще кое-где белевшим снегом, увидел барсука, который бродил у горы Исояма, тихо напевая песню.
Итак, один из жителей деревни собственными глазами увидел поющего барсука. Можно ли удивляться, что после этого почти вся деревня — старые и молодые, мужчины и женщины услышали песню барсука. Иногда она доносилась с гор. Иногда — с моря. А бывало даже, что и с крыш хибарок, разбросанных на берегу между горами и морем. Мало того. Кончилось все это тем, что даже девушку по имени Сиокуми однажды ночью напугал своим пением барсук.
Девушка, разумеется, была твердо уверена, что поет юноша. Прислушавшись к дыханию матери, она решила, что та уже крепко спит; тогда, тихонько встав с постели и приоткрыв дверь, она выглянула наружу. Но ничего не увидела, лишь серп луны в небе да набегавшие на берег волны,— юноши нигде не было. Девушка огляделась и вдруг замерла, прижав ладони к щекам, будто ее вдруг обдало порывом холодного ветра. На песке, у самой двери, она увидела следы барсука...
Эта история, преодолев горы и реки, дошла, наконец, и до столицы. И вот уже оборачивается человеком барсук в Ямасиро. Затем оборачивается человеком барсук в Оми. Потом стали оборачиваться человеком барсуки и в других районах. А в эпоху Токугавы появился барсук-оборотень, в которого настолько поверили, что даже нарекли его как человека — Дандзабуро из Садо[30].
Барсук, разумеется, никогда не оборачивался человеком. «Просто люди уверовали, что оборачивается»,— возможно, скажете вы мне. Но разве такая уж большая разница между тем, что существует, и верой в то, что существует?
Относится это не только к барсуку. Разве все сущее не есть в конце концов лишь то, во что мы верим?!
У Йитса[31] в «Кельтских сумерках» есть рассказ о детях с озера Джиль, которые уверены, что девочка-протестантка, одетая в голубое и белое, и есть богоматерь. И поскольку эта вера тоже живет в сознании людей, богоматерь с озера нисколько не отличается от обитающего в горах барсука.
Мы должны верить в то, что живет в нас, как верили наши предки в барсука, оборачивающегося человеком. И разве не следует нам жить так, как предопределено этой верой?
Именно поэтому никогда не следует насмехаться над барсуком.
1917, апрель
тот рассказ я услышал от своего близкого университетского товарища, с которым встретился однажды летом в поезде Токио — Иокогама.)
История, которую я хочу рассказать, относится к тому времени, когда я по делам фирмы ездил в И[33]. Однажды меня пригласили там на прием. В ресторане, где он был устроен, в нише кабинета, висела литография генерала Ноги[34],— дело ведь происходило в И.,— а перед ней стояла ваза с пионами. С вечера лил дождь, посетителей было мало, и я получил большее удовольствие, чем ожидал. На втором этаже тоже как будто шел прием, но, к счастью, не особенно шумный, как это бывает обычно. И вдруг, представь себе, среди гейш... Ты, наверно, ее тоже знаешь. В числе официанток, куда в свое время мы частенько ходили выпить, была О-Току. Такая забавная девица с приплюснутым носом и низким лбом. И вот, представляешь, вдруг входит она. В костюме гейши, с бутылочкой сакэ[35] в руках, подчеркнуто серьезная, как и остальные ее подруги. Я было подумал, что обознался, но когда она ко мне подошла, убедился, что это О-Току. Еще с тех времен у нее сохранилась привычка во время разговора вздергивать подбородок. Я остро ощутил, как быстротечна жизнь. Ты ведь помнишь — в нее в те годы был безнадежно влюблен Симура.
Теперь — генерал Симура, а в то время он покупал в баре Аокидо бутылочку мятного ликера и угощал О-Току с величайшей серьезностью: «Выпей, очень сладко». И ликер был приторным, и сам Симура тоже.
И вот эта самая О-Току служит теперь в таком месте. «Каково было бы находящемуся в Чикаго Симуре узнать об этом»,— подумал я и уже хотел было заговорить с ней, но постеснялся... Ведь это была О-Току. Значит, нужно было говорить о том времени, когда она служила на Нихонбаси.
Но неожиданно О-Току сама ко мне обратилась.
— Как давно я вас не встречала. В последний раз мы виделись, когда я служила в U. Вы совсем не изменились,— Она сказала мне что-то в этом роде. Ну и девица эта О-Току, день только начался, а она уже навеселе.
Хотя она и была навеселе, но мы так давно не виделись, да и тема была — Симура, и мы болтали без умолку. Но тут остальная компания подняла страшный шум, делая вид, будто ревнует меня, а устроитель приема заявил, что не даст мне уйти, пока я во всем не признаюсь,— в общем, все это было не очень приятно. Рассказывая им историю с мятным ликером Симуры, я сморозил ужасную глупость: «Мой близкий друг увивался за ней, а она его коленкой под зад». Устроитель приема был человек почтенного возраста, к тому же привел меня на прием родной дядя.
Правда, «коленкой под зад» вырвалось у меня как-то непроизвольно, и остальные гейши принялись дружно поддразнивать О-Току.
Но О-Току не признавала Счастливого дракона... Встретиться со Счастливым драконом, видимо, великое счастье. В комментарии к «Восьми псам»[36] есть такое место: «Счастливым драконом называют счастье, ниспосланное человеку свыше». Странно только, что в большинстве случаев Счастливый дракон не приходит к человеку без стараний с его стороны. Впрочем, об этом можно было и умолчать... Но то, что О-Току не признавала Счастливого дракона, было, в общем-то, вполне логично. «Если Симура-сан, как вы говорите, был безнадежно влюблен в меня, это вовсе не значило, что и я должна была безнадежно влюбиться в него».
И еще она говорила: «Случись это так, я сама чувствовала бы себя гораздо счастливее в те годы».
Это называют грустью безответной любви. Наверно, поэтому О-Току и захотелось рассказать, что с ней произошло. И она поведала мне историю своей странной любви. Ее я и хочу тебе рассказать. Хотя, как всякая любовная история, она не так уж интересна.
Удивительно, правда? Нет более скучного занятия, чем выслушивать пересказы снов или любовных похождений.
(Я ответил на это: «Просто потому, что такая история не может быть интересна никому, кроме тех, кто замешан в ней».— «Верно, даже в романе и то трудно рассказать о снах или любовных похождениях»,— «Скорее всего потому, что сон относится к области чувств. Среди снов, описанных в романах, нет ни одного, который был бы похож на настоящий».— «А любовных романов, которые можно было бы назвать выдающимися произведениями, сколько угодно, ты этого не можешь отрицать».—«Но среди них не менее легко вспомнить великое множество дурацких творений, которые не останутся в памяти людей».)
В общем, если ты представляешь себе, что за историю услышишь от меня, я могу спокойно продолжать. Из всех дурацких творений, какие только можно вообразить, она самое дурацкое. О-Току назвала бы ее «История моей безответной любви».
