— Да, для ребенка, — ответила мисс Ханимен, вскидывая головку. — Но больше никто ничего не получит в моем доме.
— Да благословит вас бог… Да благословит вас бог!.. Я буду мо… молиться за вас! — всхлипнула леди Анна, которая, по чести сказать, не отличалась сильным характером.
Одно удовольствие было смотреть, как малютка уписывал цыпленка. Этель, которой по молодости лет не случалось резать ничего, кроме собственных пальцев, перочинным ножичком брата или гувернантки, догадалась попросить мисс Ханимен нарезать цыпленка. Леди Анна, стиснув руки и проливая слезы, наблюдала эту умилительную сцену.
— Почему вы не сказали сразу, что вы — тетя Клайва? — спросила Этель, протягивая руку мисс Ханимен.
Старая женщина ласково взяла ее руку в свои.
— А я не успела. Так вы любите Клайва, душечка?
Примирение между мисс Ханимен и ее постояльцами было полным. Леди Анна написала сэру Брайену письмо в целую десть бумаги и хотела послать его в тот же день, но, как всегда, опоздала. Мистер Кун уже к вечеру совершенно очаровал мисс Ханимен забавными словечками и шуточками и смешным произношением, а также похвалами "мистеру Клайфу", как он называл его. Кун поселился отдельно от хозяев, все для всех делал, всегда оказывался под рукой, если был нужен, и не мешался под ногами, когда в его услугах не нуждались. А еще по прошествии некоторого времени мисс Ханимен извлекла на свет божий бутылку прославленной мадеры, присланной полковником, и угостила немца стаканчиком на своей половине. Кун причмокнул губами и снова протянул ей стакан. Мошенник знал толк в вине.
Целые сутки леди Анна Ньюком пребывала в полном восторге от своего нового обиталища и от всего, что ее окружало. Гостиные здесь обставлены с редким вкусом; обеды подаются прекрасные. Ну кому случалось отведывать такие восхитительные телячьи отбивные, такую зеленую фасоль?
— И зачем мы только держим этих ужасных французских поваров, душечка, у них и моральных устоев никаких, — французы вообще народ безнравственный! — а счета какие они подают, да еще важничают и манерничают! Нет, я твердо решила расстаться с Бриньолем. Я написала твоему отцу нынче вечером, чтобы он предупредил его об увольнении. Разве он кормил нас когда-нибудь такими телячьими отбивными? Ведь их ни с чем не сравнишь.
— Они и правда очень вкусные, — отвечала мисс Этель, которая дома пять дней в неделю ела на завтрак баранину. — Я очень рада, что вам нравится этот дом, и Клайв, и мисс Ханимен.
— Мало сказать нравится! Да она прелесть! У меня такое чувство, словно мы с нею друзья детства! Она меня совершенно пленила. И должно же было так случиться, что доктор Бальзам направил нас именно сюда! Такое замечательное совпадение! Я написала об этом твоему отцу. Подумать только — я писала Клайву по этому адресу и совсем запамятовала, что его тетку зовут мисс Ханимен — и фамилия такая редкая! Я все забываю, все на свете! Однажды, знаешь, я позабыла, как зовут мужа твоей тети Луизы; а когда я крестила их малютку и священник спросил меня, как имя младенца, я сказала: "Право, не помню". И правда — не помнила. Это было в Лондоне, забыла только в какой церкви. Может, это как раз и был мистер Ханимен! Вполне возможно. Тогда было бы поистине удивительное совпадение! А эта почтенная пожилая женщина, приятной наружности, высокая такая, с отметиной на носу, ну как ее зовут… в общем, экономка, — вот ведь настоящее сокровище! Я, пожалуй, предложу ей перейти к нам. Уверена, что она сбережет нам кучу денег. Миссис Троттер наверняка обогащается за наш счет. Я напишу твоему папе и спрошу у него разрешения взять ее к нам. Маменька Этель всегда была в восхищении от своих новых знакомых, от их слуг и служанок, от их лошадей, карет, гостей. Едва успев с кем-нибудь познакомиться, она уже зазывала этих людей в Ньюком, ласкала и обхаживала их в воскресенье, в понедельник еле разговаривала с ними, а во вторник обходилась с ними до того грубо, что к среде они спешили покинуть ее дом. У ее дочери сменилось столько гувернанток — и все, как одна, милейшие создания в первую неделю и чудовища потом, — что бедная девочка была весьма необразованна для своего возраста. Она не умела играть на фортепьяно, плохо говорила по-французски, не знала, когда изобрели порох, когда была битва при Гастингсе, и ведать не ведала, вращается ли земля вокруг солнца или солнце вокруг земли. Она понятия не имела, сколько графств в Англии, Шотландии и Уэлсе, а тем более в Ирландии, не подозревала разницы между долготой и широтой: ее многочисленные наставницы расходились во мнениях по сим вопросам. Бедняжка Этель совсем растерялась в этом хороводе учителей и считала себя безнадежной тупицей. Однажды в воскресной школе ей дали в руки книгу, и восьмилетние девочки начали бойко отвечать по ней на вопросы, на которые она б ни за что не ответила. Все поплыло у нее перед глазами. Она уже не видела, как играет солнце на льняных головках и милых личиках. Розовощекие малышки наперебой тянули ручки и выкрикивали ответы, точно потешались над ней. "Ты дурочка, Этель, дурочка", — виделось ей в книге. В экипаже, по дороге домой, она не проронила ни слова, а когда очутилась в постели, залилась горькими слезами. Этель была от природы девочка пылкая и самолюбивая и обладала решительным и надменным нравом, и это посещение воскресной школы научило ее кой-чему поважней арифметики и географии. Клайв как-то рассказал мне одну историю из времен ее юности, которая, пожалуй, вполне приложима и ко многим другим юным аристократкам. В те дни юные леди и джентльмены из высшего общества обычно гуляли со своими нянями и гувернантками в специально огороженной для них части Хайд-парка, от которой у всех этих счастливчиков, живущих по соседству с Эпсли-Хаусом, имеется свой ключ. В этом саду Этель, девяти лет от роду, завязала нежную дружбу с лордом Геркулесом О'Райеном, каковой, как то, впрочем, известно благосклонным моим читателям, является одним из сыновей маркиза Балишанона. Лорд Геркулес был годом моложе мисс Этель Ньюком, чем нетрудно объяснить страсть, обуявшую два юные сердца: так уж судила природа, чтобы мальчики влюблялись в девочек старше себя или, точнее, чтобы старшие девочки изливали свои чувства на маленьких мальчуганов, всегда готовых ответить взаимностью.
В одно прекрасное утро сэр Брайен объявил о своем намеренье незамедлительно отбыть в Ньюком со всем семейством, включая, разумеется, и Этель. Девочка была безутешна. "Что станется с лордом Геркулесом, когда он узнает, что я уехала?" — спрашивала она у своей няньки. "Но, быть может, его светлость не узнает об этом", — сказала та, желая ее успокоить. "Непременно узнает, — ответила Этель. — _Он прочтет об этом в газетах_". Лорд Геркулес, надо полагать, своевременно вырвал эту страсть из своего сердца — он давно уже сочетался браком с Изабеллой, дочерью и наследницей небезызвестного Грейнза, эсквайра, из Дрейтон-Виндзора, младшего компаньона процветающей пивоваренной фирмы "Фокер и Кo".
Тринадцати лет Этель была уже такой высокой девочкой, что на голову, если не больше, переросла своих сверстниц, да и чувствовала себя старше их. "Вообразимое ли дело, — думала она, — чтобы я наряжала кукол, как Лили Путленд, или ходила в фартучке, как Люси Такер!" Ее не влекли их забавы. Она не хотела гулять вместе с ними — ей все чудилось, что на нее смотрят; не могла танцевать с ними в танцклассах и посещать Cors de Litteratre niverselle et de Science Comprehensive [32] модного тогда профессора, ибо девочки меньше ее делали большие успехи. Она просто терялась от обилия преподносимых ей сведений. В гостях, когда собирались девочки и под присмотром гувернанток пили чаи, а потом играли в шарады и прочие игры, Этель держалась особняком от сверстниц, а также от наставниц, которые в стороне от детей поверяют друг другу свои обиды. Она возилась с самыми меньшими, с розовощекими малышами, сажала их на колени и рассказывала им сотни всяких историй. Малыши обожали ее — она была с ними добра и ласкова, как мать. Зато дома она была faroche [33] и плохо поддавалась воспитанию. Она воевала с гувернантками и побеждала их одну за другой. Мне приходится нарушить обещание и описать детство еще некоторых лиц, коим предстоит участвовать в излагаемых событиях. Писатель сам порой не ведает, куда направит его божественная муза. А ведь она, поверьте, непреклонна, как Правда. Мы должны говорить то, что она нам внушает, и по ее велению то следовать кратчайшим путем, то отклоняться в сторону.
Сейчас она предписывает обратиться к другим членам занимающего нас семейства; так, нам придется сказать несколько слов о графе Кью, главе того благородного дома, из которого сэр Брайен Ньюком взял себе жену.
Когда мы читаем в сказке, что жили-были король с королевой, и построили они железный замок, и обнесли его рвом, и расставили вокруг бессчетную стражу, а в тот замок поместили свое единственное и любимое чадо, принца или принцессу, коим бог благословил их после долгих лет бесплодного супружества, и что пир по случаю крестин был испорчен пресловутой злой феей, каковая неизменно является на подобные торжества без всякого приглашения; когда Принца-Красавчика запирают в железной башне, где он лишен: всего, кроме самой здоровой пищи, самых поучительных книг и общества самого почтенного старца, призванного докучать ему своими советами, — нам известно наперед, что настанет день — и падут щеколды и запоры, воспитатель забудется сном, подъемные мосты надо рвом опустятся, и по ним либо ворвутся в замок неумолимые враги его королевского высочества, либо выедет сам наш юный шалопай, решивший перехитрить опекунов и поглядеть сей грешный мир. Старый король с королевой тут должны войти в башню и увидеть, что покои пусты, дерзкий наследник удрал, слуги и стража пьяны, а престарелый наставник спит. В сокрушении они рвут на себе парики, спускают с лестницы мажордома и прогоняют дуэнью — этого беззубого старого цербера. Бесполезно, — от судьбы не уйдешь. Настанет срок, и принцесса обязательно спустится из окна по веревочной лестнице, а принц улизнет, чтоб предаться грехам молодости. Скольких наших английских высочеств бережно пестовали их нежные родители, скольких запирали в неприступных башнях с воспитателем и целой библиотекой, окружали заставами и часовыми, проповедниками, старыми мамками и няньками, а они все равно убегали от всех этих попечителей, чтобы поразить мир своими шалостями и причудами! Что за повеса был принц Гарри, сын сурового монарха, отнявшего корону у Ричарда Второго. Он грабил в Гэдсхилле, шлялся по истчипским кабакам с полковником Фальстафом и еще худшей компанией и отхлестал по щекам Главного Судью Гаскойна. А каково было почтенной королеве Шарлотте услышать о поведении ее Принца-Красавчика; о его карточных проигрышах, делах с жокеями и жестокости, проявленной по отношению к Пердите! Да и кроме примеров из истории царствующего дома, разве мало подобных свидетельств предлагает нам жизнь нашей высокочтимой аристократии? Был такой юный лорд Уорик, пасынок мистера Аддисона. Мать его славилась строгостью, отчим был красноречивым моралистом, и все же поведение молодого джентльмена было просто скандальным. Он избивал ночных сторожей, пьянствовал по кабакам и вообще вел себя дико и необузданно. Летопись тех дней пестрит рассказами о его сумасбродствах, не уступающих былым проказам беспутного принца и Пойнса. Мы. англичане, не слишком суровы к подобного рода шалостям. Молодой аристократ, полный задора и сил, сорящий деньгами, охочий на шутку, скорый на расправу, прямодушный, красивый, беспутный и смелый, всегда будет пользоваться нашим расположением. Юный шалопай побеждает на скачках или дает взбучку какому-нибудь грубияну, и толпа рукоплещет ему. Старцы и мудрецы качают головой, но поглядывают на него с явным одобрением; даже старух, этих суровых поборниц морали, обезоруживает его молодость, отвага и красота. Я прекрасно знаю, что Чарльз Сэрфес — непутевый, а Том Джонс — не образец добродетели, но, хотя на свете попадаются критиканы, вроде доктора Джонсона и полковника Ньюкома, почти все мы в глубине души благосклонны к честному Тому и надеемся, что Софья будет счастлива, а Том в конце концов остепенится.
