— А что же пускает его в ход? — спросила Рита.
— Барабан на столбе. На барабане имеется механизм, рассчитанный на изменения радиуса. Вычислений тут было немало, это верно. Наматываясь вокруг барабана и постепенно сокращаясь, специальный трос подтягивает трактор к центру.
— Но даже у мелких фермеров будет много возражений против внедрения этой системы, — заметил Гэлхасс.
Дик утвердительно кивнул головой.
— Это верно, — ответил он. — Я записываю все возражения и даже распределил их по рубрикам — их больше сорока. По вопросу о самом механизме — еще больше. Даже если идея удачна, все же немало времени уйдет на то, чтобы ее усовершенствовать и применить на практике.
Внимание Грэхема разрывалось между кружащимся по спирали трактором и Паолой Форрест, сидящей верхом на своей лошади. В этот день она впервые села на Лань, объезженную для нее Хеннесси. Грэхем тихонько улыбнулся, втайне восхищаясь женским чутьем Паолы. Придумала ли она специально костюм именно для этой кобылки или же умело подобрала себе самый подходящий из всех, но результат получился восхитительный.
День был жаркий, и вместо амазонки она надела небелёную полотняную блузу с белым отложным воротничком. Короткая юбка, похожая по фасону на юбку амазонки, свисала до колен, а от колен до очаровательных коричневых сапожек со шпорами ногу плотно облегали узкие мужские верховые брюки. И юбка, и брюки были бархатные, бурого цвета. На руках краги, белоснежные, как и воротник. Голова не покрыта, волосы зачесаны туго и низко над ушами и собраны на затылке.
— Не пойму, как вам удается сохранить такой цвет кожи, когда вы так беспечно подставляете себя солнцу, — невольно вырвалось у Грэхема.
— Я этого и не делаю вовсе, — улыбнулась она, сверкнув ослепительными зубами. — То есть я хочу сказать, что очень редко подставляю лицо солнцу, разве несколько раз в году. Мне очень нравится, когда немного выгорают волосы, но сильно загореть боюсь.
Кобыла зашалила, и от легкого порыва ветра у Паолы несколько приподнялась юбка, приоткрыв колено, плотно обтянутое брюками. Снова Грэхему привиделась белая округлость колена, прижатого к выпуклым мышцам плавающего Горного Духа. И он тут же увидел, как крепко прижималось это колено к английскому седлу из светлой кожи под цвет лошади и костюма всадницы.
Трактор испортился, и механики засуетились над ним тут же, посреди частично уже вспаханного поля, а все общество под предводительством Паолы, оставив Дика с его изобретением, по дороге к бассейну отправилось осматривать скотные дворы. Заведующий свиноводством Креллин показал им Леди Айлтон и ее необыкновенно жирное потомство, целых одиннадцать поросят. Она заслужила немало чистосердечных похвал, а сам мистер Креллин умиленно воскликнул раза четыре:
— И ни одного неудачного среди них, ни одного!
Они осмотрели множество других чудесных племенных свиней, беркширских, дюрок-джерсейских и иных пород, пока не устали и не перешли к новорожденным ягнятам и овечкам. Паола заранее предупредила по телефону заведующих о том, что едут гости. Мистер Мэнсо оказался на месте, чтобы показать им громадного быка Короля Поло и весь его гарем, а также другие гаремы из семейств быков, лишь немногим уступавших Королю Поло и по великолепию, и по родословной. Паркмен, ведающий джерсейским скотом, выстроившись вместе со своими помощниками, выставил, как на парад, Сенсационного Селезня, Золотое Веселье, Оксфордского Кандидата, Склочного Мальчика, Королевского Фонтана, всех премированных основателей и потомков благородных родов, знаменитых своими первоклассными жирами, а также их подруг, тоже известных на рынках своими голубыми лентами и голубой кровью джерсейских матрон, — Гордость Ольги, Королеву Роз, Герти Мейлендскую.
Мистер Менденхолл с гордостью вывел целый табун мощных жеребцов во главе с самым великолепным из них Горным Духом и множество кобыл во главе с Принцессой Фозрингтон, известной своим серебристым ржанием. Он даже послал за старой Олден Бесси, матерью Принцессы, теперь выполнявшей только легкие работы.
К четырем часам Доналд Уэйр, равнодушный к предстоящим подвигам пловцов, вернулся в Большой дом в одном из автомобилей, а мистер Гэлхасс остался, чтобы как следует рассмотреть породистых лошадей с мистером Менденхоллом, остальные же подъехали к бассейну, где встретили уже поджидавшего их Дика, и дамы тотчас затребовали обещанную им новую песню.
— Что она новая, не скажешь, — уточнил Дик, и его серые глаза лукаво блеснули, — и она вовсе не моя! В Японии ее пели, когда меня еще на свете не было, я не сомневаюсь, что еще задолго до того, как Колумб открыл Америку. К тому же это дуэт — с состязанием и с фантами. Я вас научу. Вы садитесь сюда, вот так. Паола споет ее со мной, я ей покажу; а вы все садитесь кругом.
Паола, как была в костюме для верховой езды, села в центре круга лицом к мужу, а все общество расположилось вокруг. Следя за его движениями, в такт с ним, она сперва ударила себя ладонями по коленям, хлопнула ладонью о ладонь, потом обеими ладонями о его ладони, как играют с маленькими детьми. Тут же он спел и песню, очень коротенькую. Она ее тотчас подхватила и вторила ему, подражая восточной интонации. Мотив был типично восточный, монотонный, и сначала довольно медлительный, но с захватывающим ритмом, постепенно ускоряющимся и очень увлекательным.
Последний слог выкрикивался быстро, стремительно, октавой выше остальной песни. И в ту же секунду Паола и Дик быстро как бы выбрасывали друг другу навстречу руки, или раскрытыми, или сжатые в кулак. Игра заключалась в том, чтобы руки Паолы повторили в ту же секунду жест Дика. В первый раз она угадала, и руки обоих оказались сжатыми в кулак. Он снял шляпу и бросил ее на колени Льют.
— Мой фант! — пояснил он. — Давай еще, Паола.
Снова они запели и снова захлопали в ладоши:
Чонг-Кина, Чонг-Кина,
Чонг-Чонг, Кина-Кина,
Иокогама, Нагасаки,
Кобемаро-Хой!!!
На этот раз при восклицании «Хой» ее руки оказались сжатыми в кулак, у него они были раскрыты.
— Фант! Фант! — закричали барышни. Паола озабоченно осмотрела свой наряд, как бы спрашивая: «Что же мне дать?»
— Шпильку, — и черепаховая шпилька полетела на колени Льют за шляпой Дика.
— Да что же это! — воскликнула она, оставшись без единой шпильки, не угадав семь раз подряд, как Дик сложит руки. — Не понимаю, отчего я такая неловкая и недогадливая. Ты, Дик, слишком проворен, никогда я не могу перехитрить тебя.
Снова они запели песню, она проиграла и, к великому огорчению миссис Тюлли, громко окликнувшей ее по имени, отдала в виде фанта шпору и грозилась отдать и сапожки, если проиграет и другую шпору. Но тут ей повезло, Дику пришлось отдать ручные часы и обе шпоры; потом она, в свою очередь, проиграла свои часы на ремешке и вторую шпору.
Они снова затянули песню, несмотря на увещевания миссис Тюлли:
— Паола, брось! Дик, как тебе не стыдно!
Но Дик, издав торжествующее «Хой!», снова выиграл, и Паола, при общем хохоте, сняла с себя один из своих сапожек и бросила его в кучку вещей, все выраставшую на коленях Льют.
— Ничего, тетя Марта, — успокаивала Паола миссис Тюлли. — Мистера Уэйра нет, а он единственный, кого это могло шокировать. Ну, давай, Дик! Не можешь же ты все время выигрывать!
Припев, выполняемый ими сначала медленно, постепенно ускорялся, так что теперь они попросту быстро-быстро, почти проглатывая первые строчки, спешили к концу, и хлопанье ладоней производило впечатление неумолкавшей трещотки. От движения и возбуждения смеющееся лицо Паолы зарделось ровным ярким румянцем.
Ивэн Грэхем, в роли молчаливого зрителя, втайне негодовал и страдал. Он знал эту игру в «Джонг-Кина» в исполнении гейш в чайных Ниппона, и, несмотря на то что привык к простым нравам Большого дома Форрестов, его раздражало, что Паола участвует в такой игре. Ему в эту минуту и в голову не приходило, что будь на ее месте Льют, Эрнестина или Рита, он просто с любопытством выжидал бы, до чего дойдет азарт игроков. Только впоследствии он понял, что все это так коробило его и так глубоко затронуло только потому, что играла именно Паола и что, следовательно, она уже теперь занимала в его мыслях больше места, чем он думал. Он сознавал только одно: он начинает злиться и ему стоит труда воздерживаться и не высказывать возмущения вслух.
Тем временем к куче фантов прибавились еще папиросница и спичечница Дика и второй сапожок, пояс, брошка и обручальное кольцо Паолы. Лицо миссис Тюлли было полно стоической покорности, но она уже молчала.
Паола смеялась, и Грэхем слышал, как Эрнестина, смеясь, шепнула Берту:
— Я не представляю, что она может еще отдать.
— Вы же ее знаете, — услышал он ответ Берта, — если она разойдется, то не остановится, а разошлась она, по-видимому, не на шутку.
