— Я сам пишу музыку, которую исполняю, и только она мне по душе. Я сажусь за рояль и переворачиваю листы дня и ночи один за другим, показываю всем красоту бегущей воды, босых женских ножек, деревьев, пестрых птиц, дорог, усыпанных розами, и колодцев, где в самой глубине в спокойной воде отражаются маленькие звезды.
— Там много звезд?
Голос доньи Инес звучит вкрадчиво.
Ее гость подходит к ней и садится рядом на диван у камина.
— Порой много, а порой это одна-единственная холодная звездочка…
— Золотая?
— Наверное, да. Мне интереснее всего рассматривать отблески света в колодце: звезда кажется маленьким сверкающим камешком, упавшим в воду.
— Хочешь заглянуть в зеркало, когда я буду смотреться в него? Должно получиться похожее, ведь всякое зеркало — тот же колодец на свой лад.
Музыкант с улыбкой гладит волосы доньи Инес. Он делает это машинально, впервые осмелев. Улыбка освещает его лицо.
— Ты — прекраснейшая из звезд! Будь здесь пианино, я бы показал, какой ты мне представляешься. Я не мог и мечтать, что когда-нибудь смогу погладить волосы звезды.
— Почему ты бежал? Твоя песня проиграла битву?
— Мне следовало бы ответить, что я бежал, ибо мое сердце всегда знало об этом убежище. Одни и те же чудеса порождают любовь и музыку. Живя в родном городе, я почти никогда не покидал дома и оттого всегда мечтал о путешествиях; думал, как буду идти и идти, а потом вдалеке забрезжит огонек, моя усталая голова сможет коснуться теплых нежных рук, сон спустится ко мне, и сквозь дрему я услышу ласковый голос — близко, близко, у самых моих губ.
В этот миг губы доньи Инес словно бы касались любви: стоило только приоткрыть рот и вкусить ее или самой оказаться поглощенной страстью.
— Я похожа на твой сон?
— Да, то была ты, и никто другой! Дай мне руки. Конечно, это они, я всегда мечтал о твоих руках. Ты всегда являлась ко мне, мои пальцы узнают тебя, ты отзываешься в них болью!
Говоря о руках, музыкант вспоминает о своих собственных, смотрит на них, гладит, подносит к губам.
Он поднимается и подходит к свету.
Донья Инес боится потерять его.
— Меня зовут Инес. Зови меня Инес.
Но музыкант погружен в воспоминания.
— Я бежал в темноте, не разбирая дороги, падал и снова поднимался. Меня привели на площадь и посадили за рояль. Молодежь хотела потанцевать. Танцевальная музыка? А, вот это подойдет — старинная гальярда[33]. Ее танцевала моя мать: три реверанса, а потом маленький шаг. Люди кричали, им танец не нравился. «Это старомодно! — кричали они. — Нам нужны новые ритмы!» Толпа орала все громче и громче, требуя мелодий новомодных бесноватых певцов. Они обступили меня, нависли прямо надо мной, распевая мелодию, чтобы я тут же выучил ее. Один из них решил помочь мне и, не сходя с лошади, отбивал такт, размахивая копьем и ударяя время от времени каблуком по клавишам. Ему ничего не стоило ранить меня, пронзить острием левую руку. Кругом вопили, что я дерьмовый музыкант; две полураздетые девицы влезли на рояль и отбивали чечетку. Вокруг сверкали мечи, серпы, копья, они тянулись к моим рукам, нацеливались на них, а я, оставаясь на месте, пытался скрыться из этой смертоносной чаши и играл мелодию ужаса, все быстрее и быстрее с каждой минутой. Толпа радостно завопила и стала плясать, но серпы остались рядом, лезвия сверкали перед моими глазами, становились все более острыми и кривыми. Если бы я продолжал играть, то непременно наткнулся бы на них, еще мгновение — и полилась бы кровь! Я сбежал, пролез под брюхами лошадей и пустился наутек по какому-то мостику. Огромный серп летел за мной по воздуху, грозя вот-вот отрубить голову. Прошло много времени, прежде чем я догадался, что это молодой месяц, мой друг месяц. Мне приходилось останавливаться, чтобы коснуться одной рукой пальцев на другой, провести обеими по лицу, положить их в рот, коснуться ими глаз. Да-да — они были живыми, точно две рыбы, точно две ласточки.
Музыкант встает на колени перед доньей Инес и прячет лицо в ее ладони. Он плачет. Прекрасная графиня утешает его.
— Ты теперь спасен, не плачь. Здесь тебе будет покойно, оставайся навсегда. Мы зажжем все огни, я велю привезти рояль и буду переворачивать листы партитуры. А если ты не захочешь жениться, мне это безразлично.
— Жениться? Жениться на тебе? И ты привезешь рояль? Это будет завтра?
Донья Инес целует его в лоб и улыбается.
— Рояль должен приплыть на корабле, он прибудет морем в Люцерну. Мы сядем на коней: ты — на черного, я — на белого, и отправимся встречать его. Девушки будут кидать нам цветы. Ты сможешь играть все, что тебе заблагорассудится. Научи меня той гальярде, которую танцевала твоя мать! Четыре реверанса и маленький шажок. Я протру твои руки настоем из белых лилий, а потом обмахну их моим темным венецианским веером. Они станут нежнее шелка, кожа покажется прозрачной, как стекло. Посмотри на мои! И никто никогда не ранит двух твоих голубок, никто не коснется их острым ножом. Одна я смогу наказать их веткой жасмина.
Произнеся последние слова, донья Инес подошла к вазе с жасмином, стоявшей на каминной полке, и, взяв в каждую руку по ветке, вернулась назад и попыталась ударить его цветами по пальцам. Музыкант в ужасе глядит на нее.
— Нет, не руби мои руки! Я хочу, чтобы они жили, не убивай их! Не убивай!
Крича, он бежит к двери и скрывается в ночи, вытягивая перед собой руки, светящиеся в сумерках, как два фонарика.
Оставшись одна, донья Инес роняет на пол жасминовые ветки и повторяет только одно:
— Но разве жасмин может ранить! Он же даже не колется!
Набросок этой сцены Филон Младший снабдил комментарием, согласно которому музыкант существовал на самом деле. Во время мятежа он сошел с ума от ужаса и бродил из города в город, ища надежное место, где бы спрятать свои драгоценные руки. Кто-то сказал ему, будто у Престе[34] Хуана де лас Индиас есть сейф, крепче которого не найти, и охраняет его василиск. От одного генуэзского купца драматург узнал, что музыкант, которого звали Фидель — сам он тщательно скрывал это имя, добрался до Леона Иудейского, и тут случилось ужасное несчастье. Бедняга вошел в царскую сокровищницу и оказался перед страшным чудовищем. Оно первым делом бросило свой испепеляющий взгляд на его руки; и прежде, чем превратиться в горсть смрадного пепла, беглецу довелось увидеть, как они разрушаются. А случилось все так оттого, что он не предупредил владыку: тот славится своей алчностью и наверняка упрятал бы драгоценные руки Фиделя хорошенько, дал бы ему напрокат за небольшую плату сменные протезы и отправил бы путешествовать по божьему миру.
После бегства музыканта донья Инес несколько дней носила траур.
На закате в замок явились двое солдат предупредить, что скоро сюда прибудет король: тот очень просил приготовить ему чистую постель. Ключница Модеста полюбопытствовала, их ли это государь и знают ли они его имя, но гонцы отвечали, что в последнее время по миру бродит много коронованных особ и одни только нотариусы ведут им счет.
— В мирные времена я служил егерем, — сказал один из них — смуглый, маленький, с изрытым оспинами лицом, — и в город наведался всего лишь один раз, еще в детстве. Когда мне было лет восемь, я ездил туда с родителями, чтобы избавиться от бородавки на веке. Король проезжал в паланкине, простер руку из-за камчатых занавесок, и бородавки как не бывало.
— Ну, а я до сегодняшнего дня никогда королей не видел, — сказал другой, тоже невысокого роста, но очень толстый и светловолосый. — Он стоял на краю лужи, и человек, которого называли королевским гонцом, мыл ему ноги, и, надо заметить, очень бережно и аккуратно. Лица его мне не удалось разглядеть, ибо голову монарха закрывала цветная салфетка. Они вот-вот будут здесь. Гонец велел тебе приготовить постель государю и положить между простынь две грелки. Теперь мы выполнили поручение; не найдется ли еще стаканчика вина?
Ключница Модеста принесла им кувшин красного и жалостливо поглядела на нежданных гостей.
— И зачем вы пошли в солдаты? Жить было не на что?
— Я служил егерем и, кроме того, держал черного козла весьма независимого нрава, — сказал брюнет, — сейчас же мне надо во что бы то ни стало продвинуться. Сержант на коне — важная персона.
— А я записался в солдаты, чтобы свет повидать, — объяснил блондин. — «Ты увидишь весь мир, Теофило», — сказал я себе и бросился бежать за аркебузиром. Определили меня в резерв и отправили в старый замок, кишащий летучими мышами. Колодец в нем оказался замурованным, и нам приходилось доставать тухлую воду из шахты, которую мы нашли неподалеку. Как-то выглянул я через бойницу; хотел полюбоваться вашей знаменитой страной Вальверде и наткнулся на ноги повешенного, старого господина де ла Рибера, мир праху его! Поглядите!
