Такъ какъ мы понимаемъ, что торгъ здѣсь долженъ происходить такимъ образомъ и въ такомъ порядкѣ, то мы и предоставляемъ переводчику дѣйствовать и говорить, что ему вздумается.
Завязываются долгіе переговоры между обоими. Мы нѣсколько разъ подходимъ къ двери и хотимъ уйти отсюда, но торги и болтовня все не прекращаются, и въ концѣ-концовъ мы-таки получаемъ коверъ за ту цѣну, которую сами назначили.
И мы разстаемся самымъ любезнымъ и вѣжливымъ образомъ съ благочестивымъ человѣкомъ.
Но времени было у насъ въ изобиліи.
Тюрбаны у купцовъ пестрые, потому-то и встрѣчаешь здѣсь такое множество пестрыхъ тюрбановъ. Но здѣсь почти также много и бѣлыхъ, которые являются достояніемъ дворянства, науки, благочестія, т.-е., часто принадлежать сумасбродамъ. Ибо кому же не хочется быть дворяниномъ, ученымъ или благочестивымъ человѣкомъ? Многіе пробуютъ заявить это также и передъ другими. Тюрбаны евреевъ и христіанъ темнаго цвѣта и сдѣланы изъ грубой шерстяной ткани въ знакъ ихъ подчиненія; въ Персіи этимъ отщепенцамъ вообще воспрещается носить тюрбанъ.
Но что же это за кирпично-красные люди, которыхъ мы время отъ времени встрѣчаемъ на улицѣ? У нихъ борода, ладони рукъ и всѣ десять ногтей на пальцахъ окрашены въ желтый цвѣтъ. Это персы, афганцы, нѣкоторые также татары. Они выступаютъ такъ гордо, словно красно-кирпичный цвѣтъ есть единственный приличный цвѣтъ. Европеецъ таращитъ отъ изумленія глаза, впервые натыкаясь на такое великолѣпіе, но потомъ свыкается съ ихъ внѣшнимъ видомъ и смотритъ на нихъ такъ же, приблизительно, какъ и на тюрбанъ. Когда я видѣлъ индѣйцевъ въ боевомъ вооруженіи и парижскихъ расфранченныхъ кокотокъ, то невольно думалъ про себя: есть и еще люди, которые красятся, какъ эти странные чудаки, только они употребляютъ другую краску.
Въ Тифлисѣ разсказывали намъ люди, которымъ собственно слѣдовало бы это знать, что право выкрашиваться желтой краской давалось лишь тѣмъ, кто достигалъ извѣстной степени благочестія. Это оказалось невѣрно: съ Персіи красятся желтой краской и женщины, Вамбери говоритъ даже, что красятъ и дѣтей. Я не говорю уже о томъ, что лошадей изъ конюшни шаха можно узнать по ихъ окрашеннымъ въ желтый цвѣтъ хвостамъ. Но возможно, что въ Тифлисѣ развился мѣстный обычай, по которому лишь люди благочестивые имѣютъ право на это отличіе, ибо мы видѣли носящими его все однихъ только серьезныхъ людей.
Такъ-то стоитъ тихо и мирно азіатскій кварталъ, словно отдѣльный уголокъ вселенной. Онъ окруженъ современнымъ американскимъ шумомъ торговаго города, но здѣсь все покойно. Лишь изрѣдка можно услыхать громкое слово или лишнее восклицаніе. Здѣсь слышится лишь тихая болтовня, да виднѣются задумчиво покачивающіеся тюрбаны. Женщинъ встрѣчается мало, только время отъ времени увидишь, какъ онѣ стоятъ вдвоемъ, каждая съ ребенкомъ на рукѣ, и потихоньку болтаютъ между собою. Армяне въ своихъ лавочкахъ составляютъ исключеніе, они выставляютъ на продажу свое оружіе и громкимъ голосомъ зазываютъ покупателей, какъ и повсюду въ другихъ мѣстахъ.
Жидъ можетъ надуть десятерыхъ грековъ, но армянинъ надуваетъ, какъ грековъ, такъ и жидовъ, слышали мы на Востокѣ. Но вѣдь армяне владѣютъ горою Араратомъ и мѣстомъ истока четырехъ рѣкъ, — на которомъ расположенъ былъ Эдемъ.
Кромѣ того, они христіане, которые гораздо громогласнѣе магометанъ. Въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ имъ принадлежитъ экономическое господство, они доказываютъ, между прочимъ, свое великое превосходство тѣмъ, что не отвѣчаютъ на поклонъ бѣднаго, проходящаго мимо мусульманина. Не должно думать, что мусульманинъ съ своей стороны принимаетъ это черечуръ близко съ сердцу, ничто не можетъ лишить его спокойствія, — развѣ лишь, когда невѣрный оскорбитъ его религіозныя понятія, осквернитъ его святыню, или въ качествѣ соперника приблизится къ его женѣ. Тогда испускаетъ онъ крикъ, подобно верблюду-самцу, и дѣйствуетъ подъ вліяніемъ сильнаго гнѣва. Только тогда. Если только онъ имѣетъ средства къ жизни, и судьба не поразила его болѣзнью, онъ доволенъ и благодаренъ, а если и терпитъ нужду и лишенія, то несетъ свой крестъ съ достоинствомъ. Онъ не жалуется въ газетахъ. Ничто не можетъ измѣнить рѣшенія Аллаха, и ему онъ покоряется.
Родина фатализма на Востокѣ. Это простая, извѣданная философія, подчиняющаяся простой, не знающей ограниченій системѣ, и если страны и народы и признаютъ иныя системы, то все же многіе индивидуумы возвращаются обратно къ фатализму. Они вновь становятся лицомъ къ лицу съ его вѣчною силою. Онъ такъ простъ и такъ испытанъ, онъ словно скованъ изъ желѣза…
Когда мы собрались уходить, лошадь все еще стоически жарилась на солнцѣ, а запахъ ея ранъ привлекалъ къ ней многочисленные рои мухъ.
Ежедневно возвращались мы въ азіатскій кварталъ Тифлиса, то былъ совсѣмъ иной мірокъ, ни мало не напоминавшій намъ нашу обычную обстановку.
Но, въ концѣ-концовъ, мы даже стали смотрѣть на вещи съ обыкновенной точки зрѣнія и нашли здѣсь знакомыя намъ черты изъ своей собственной жизни. Генри Друмондъ разсказывалъ объ одномъ изъ своихъ черныхъ носильщиковъ въ Африкѣ, щеголѣ, который не хотѣлъ носить тяжести на головѣ, чтобы не испортить свои драгоцѣнныя кудри. И мы также нашли здѣсь щеголей среди всего этого народа въ тюрбанахъ. Мы нашли здѣсь также ревность. Закутанная въ покрывало женщина стояла на улицѣ, болтала съ другой постарше и не могла отказать себѣ въ удовольствіи время отъ времени нѣсколько приподнять покрывало. Тогда явился, вѣроятно, поклонникъ и шепнулъ мимоходомъ нѣсколько торопливыхъ словъ, на что красавица отвѣтила, согнувъ одинъ, два или три пальца на рукѣ. Между тѣмъ старшая изъ женщинъ стояла невинно тутъ же, ничего не замѣчала и разыгрывала изъ себя посредницу. Но иногда появлялся и собственникъ женщины, и онъ могъ испустить крикъ, подобно верблюду-самцу, хотя онъ былъ полонъ сознанія собственнаго достоинства и весь вымазанъ красно-кирпичной краской. Потомъ исчезли вдругъ женщины и вспрыгнули наверхъ, въ свою жилую клѣтку съ рѣшетками на окнахъ.
Мы въ поѣздѣ, отходящемъ въ Баку.
Намъ хотѣлось ѣхать во второмъ классѣ, но тамъ было все такъ переполнено пассажирами, что это оказалось невозможнымъ; лишь съ большимъ трудомъ заполучили мы мѣстечко для сидѣнья, но для нашей поклажи мѣста не было; лишь послѣ многихъ хлопотъ помѣстили насъ и нашъ багажъ въ купэ перваго класса. Устроившись, мы въ изнеможеніи опустились на свои мѣста. Термометръ въ купэ показывалъ свыше 31 градуса.
Тамъ сидѣло уже трое человѣкъ. Двое изъ нихъ посмотрѣли на насъ, когда мы протискивались, весьма недружелюбно, третій, напротивъ, молча пуская дымъ въ свою густую бороду, даже немного подвинулъ ноги, чтобы пропустить насъ на мѣсто возлѣ окошка.
Всегда и всюду на свѣтѣ приходится наблюдать одни и тѣ же явленія въ вагонѣ желѣзной дороги. Всякому новому пассажиру неохотно даютъ мѣсто. На него смотрятъ, какъ на врага, ненавидятъ его, затрудняютъ ему доступъ къ его мѣсту, не отвѣчаютъ на его поклонъ, когда онъ снимаетъ шляпу. Но на ближайшей станціи путешественникъ, съ которымъ обошлись такъ нелюбезно, выказываетъ тѣ же самыя непріязненныя чувства къ новому спутнику!
Еще наблюденіе: если входитъ одинъ господинъ, то онъ по большей части ведетъ себя скромно и даже спрашиваетъ иногда, нѣтъ ли гдѣ свободнаго мѣста. Затѣмъ онъ смирно усаживается. Это является словно примирительнымъ аккордомъ. Но если онъ является въ сопровожденіи спутника, то тотчасъ швыряетъ свой сундукъ въ сѣтку и говоритъ, обращаясь къ другому: здѣсь отличныя мѣста! Онъ безъ стесненія отпихиваетъ весь остальной багажъ въ сторону и ждетъ сверхъ того помощи отъ тѣхъ, кто раньше усѣлся. Потому-то путешественники ничего и не боятся такъ, какъ двухъ новыхъ пассажировъ, которые знакомы между собою и садятся вмѣстѣ.
Также и на этой дорогѣ отапливаютъ неочищенной нефтью, почему, при зноѣ, воздухъ очень не свѣжій. Этой бѣдѣ нѣсколько помогаетъ куренье, особенно папироски дѣйствуютъ на меня освѣжающимъ образомъ. Здѣсь курятъ по всѣмъ купе, отдѣленій для некурящихъ не существуетъ, даже въ дамскихъ купэ есть пепельницы. Нечистота поразительная, клопы преспокойно прогуливаются взадъ и впередъ по сидѣньямъ и по обоямъ.
Кондукторъ знаетъ по-французски нѣсколько заученныхъ фразъ, я даю ему ассигнацію, чтобы онъ могъ уплатить за насъ разницу между вторымъ и первымъ классомъ, онъ беретъ деньги и уходитъ. На ближайшей станціи онъ приноситъ намъ билеты и отдаетъ сдачу. Тогда длиннобородый пассажиръ вмѣшивается въ дѣло.
Онъ, кажется, знаетъ таксу билетовъ наизусть и начинаетъ экзаменовать кондуктора. Пока они обмѣниваются вопросами и отвѣтами, я кладу полученную сдачу на столъ, ее пересчитываютъ, и при этомъ оказывается, что не хватаетъ рубля. Кондукторъ говоритъ нѣчто въ родѣ того, что ему не додали на станціи, а потому это вина тамошнихъ служащихъ, но длиннобородый что-то энергично ему возражаетъ, кондукторъ вытаскиваетъ изъ кармана рубль и кладетъ его къ прочимъ деньгамъ. Тогда длиннобородый становится надмененъ и церемоненъ и, желая показать, что онъ за птица, требуетъ отъ кондуктора, присутствовать, пока деньги вновь не будутъ пересчитаны.
