Пока женщины обогревались и рассаживались за прялками, шли толки о разных разностях. Сообщали друг другу о всех происшествиях в доме, о последних новостях. Ждали ли дня, связанного с народным обычаем, поверьем, или церковного праздника — все служило поводом для разговоров. Накануне святого Микулаша Кристла, например, спрашивала Адельку, вывесила ли она свой чулок, и сообщала, что святой Микулаш уже похаживает по окрестностям. «Бабушка даст мне чулок, когда я пойду спать», — отвечала девочка. «Не вывешивай маленького, попроси бабушку, чтоб дала тебе свой, большой», — советовала Кристла.
– Этого нельзя, — возражал Ян, – тогда нам ничего не достанется.
– Все равно святой Микулаш принесет тебе одну розгу, — дразнила мальчика Кристла.
– Он знает, что бабушка и прошлогоднюю розгу запрятала! Она нас никогда не бьет! — заявил Ян. Бабушка же заметила, что такого озорника не раз стоило выпороть.
Праздник святой Люции дети не любили. Существовало поверье, что ночью Люция в образе высокой, одетой в белое женщины с растрепанными волосами бродит по свету и забирает непослушных детей. Люции шалуны боялись.
– Кто робок, тот неразумен, — говаривала бабушка. Она терпеть не могла, котла ребята трусили, и учила их не бояться ничего, кроме гнева божьего. Но разубедить в ложности некоторых поверий она не умела — это делал отец, когда они начинали ему рассказывать про водяного и черта, про блуждающие огоньки, леших, что кувыркаются перед людьми, словно горящий сноп соломы, да еще требуют благодарности за яркий светильник. Бабушка и сама глубоко верила в эти чудеса. Старушка была убеждена, что весь мир населен добрыми и злыми духами, что дьявол существует на свете для искушения людей. И, несмотря на это, она ничего не боялась и крепко верила: без воли божьей, во власти которого и земля, и небо, и ад, не упадет и волос с головы человека.
Эту веру она старалась вселить и в детей. Поэтому, когда в день Люции Ворша начинала пугать ребят рассказами о белой женщине, бабушка останавливала ее и говорила, что Люция только ночь убавляет. Лучше всех умел успокоить малышей Мила. На посиделках он мастерил из куска дерева санки, плуги, тележки или щепал лучину, и мальчики от него не отходили. Когда же кто-нибудь начинал рассказывать страшное и Вилем прижимался к нему, он говорил:
– Не бойся, Вилимек, на черта у нас есть крест, а на привидения припасена палка. Дадим им жару!
Мальчикам это очень понравилось, с Милой они готовы были идти куда угодно, хоть в глухую полночь. Бабушка, кивая ему головой, приговаривала:
– Что ж тут удивительного, мужчина он и есть мужчина …
– Это правда. Якуб не боится ни черта, ни управляющею, а тот куда хуже черта, — заметила Кристла.
– К слову, уж если разговор зашел … Как полагаешь, примут тебя на службу в замок? -спросила бабушка.
– Навряд ли. Есть у меня две беды, а хуже всего, — вмешались в это дело недобрые женщины, за ними, видать, последнее слово останется.
– Не говори так, может все еще обойдется, — вздохнула Кристла.
– Я желал бы этого не меньше тебя, только плоха надежда. Очень уж гневается на меня управителева дочка за проделку с итальянцем. Она, говорят, на него метила, а когда княгиня отказала ему от места, рухнули все ее надежды. Только и знает напевать управляющему, чтоб не брал меня в замок. Это одна беда. Другая беда — старостова Люция. Та вбила себе в голову, что я должен быть ее королем в «Долгую ночь». А я эту честь ей оказать не намерен, вот староста на меня и озлился … Весной, пожалуй, придется запеть:
Прощай, рощица моя. Взяли я рекруты меня! …
Мила запел, девушки подтянули, а Кристла ударилась в слезы.
– Ну, полно, милая, до весны еще далеконько, как знать, что еще будет, — утешала бабушка девушку.
Кристла вытерла слезы, но оставалась грустна.
– Брось об этом думать, авось отец поправит дело, — сказал, подсаживаясь к ней, Мила.
– А почему бы тебе и не побыть королем? Что с того? — сказала бабушка.
– Говорят, случается, что ухаживает парень за одной девушкой, а берет за себя другую; так и некоторые девушки поступают, — отвечал Мила. — Я не первый и не последний у Люции. Но у нас в селе еще не бывало, чтоб парень ухаживал за двумя девушками сразу. По-нашему выходит так: идешь в короли — готовься к свадьбе.
– Ну, тогда ты хорошо сделал, что не согласился, — одобрила бабушка.
– И что это на Люцку нашло, чего она липнет к тебе, мало у нас парней, что ли! — сердилась Кристла.
— Пан отец сказал бы: на вкус, на цвет товарища нет, — возразила бабушка и улыбнулась.
Перед рождественскими святками сказки и песни начинали перемежаться с рецептами сдобных булок; обсуждали, кто сколько кладет белой муки, сколько масла … Девушки совещались, как лучше лить свинец. Дети с наслаждением мечтали о сладких плюшках, свечках, плавающих по воде, колядах и подарках младенца Иисуса.
12
И на мельнице, и на Старой Белильне, и в избушке лесника существовал обычай кормить и поить до отвала всякого, кто бы ни зашел в дом на рождество и на пасху. Если бы вдруг никого не оказалось, бабушка, наверное, отправилась бы караулить гостя на перекресток. Как обрадовалась она, когда в сочельник нежданно-негаданно приехал ее сын Кашпар и племянник из Олешнице! Чуть не полдня проплакала старушка на радостях. Поминутно бегала она из кухни, где пекла праздничные булки, в горницу к гостям, окруженным детьми. На своего сына она наглядеться не могла, а племянника засыпала вопросами, как поживают ее знакомые в Олешнице, и повторяла то и дело, обращаясь к внукам:
— Посмотрите-ка на дяденьку — вылитый дедушка, только ростом чуть пониже.
Дети оглядели дяденьку со всех сторон, а заодно и другого и остались очень довольны. Нравилось ребятам, что дядья охотно отвечают на все их вопросы.
Каждый год дети собирались поститься до звезды, чтоб увидать золотого поросеночка (По обычаю, в сочельник и взрослые и дети постились «до звезды», то есть ничего не ели до четырех часов дня, когда восходила первая звезда.Чтобы дети не нарушали поста, им обещали показать «золотого поросеночка»), но это намерение никогда не осуществлялось: слишком хорош был у них аппетит. В сочельник всех щедро оделяли гостинцами, даже птица и домашний скот получали сдобные булки. После ужина бабушка брала понемножку всего, что подавалось на стол: половину бросала в речку, половину зарывала в саду под деревом, чтобы вода была чиста и прозрачна, а земля плодородна. Крошки она собирала и кидала «в огонь», а то «наделает беды».
За хлевом Бетка трясла бузину, приговаривая:
Как трясла я бузину всю ноченьку напролет. Ты скажи мне, бузина, где мой суженый живет!
В комнате девушки лили свинец и воск, а дети пускали в миске с водой горящие свечки в ореховых скорлупках. Ян тихонько подталкивал миску, чтобы вода колыхалась и скорлупки изображавшие ладью жизни, быстрее отплывали от края.
– Посмотрите-ка! — кричал он радостно. – Я пойду странствовать по свету далеко-далеко!
– Ах, милый мальчик, когда поплывешь по житейскому морю среди скал и подводных камней, и волны будут бросать твой челн во все стороны, ты не раз с грустью вспомнишь о тихой пристани, от которой начал свое путешествие, — негромко сказала мать, разрезая яблоко на две половинки — «на счастье» мальчика. Семечки образовывали пятиконечную звездочку; три лучика были целы, а два попорчены червем. Тяжело вздохнув и отложив яблоко в сторону, мать разрезала другое, на счастье Барунки. И в нем звездочка потемнела.
— Неужели ни тот, ни другой, не найдут себе полного счастья?… — прошептала она. Разрезала еще два яблока — для Вилема с Аделькой. В них все пять лучиков были невредимы. «Хоть бы этим хорошо жилось!» — подумала мать.
Аделька вывела ее из задумчивости. Она заявила, что ее лодочка не хочет отчаливать от края, а свечка в ней уже догорает.
– И моя тоже недалеко уплыла, а свечка гаснет, — пожаловался Вилем.
В это время кто-то толкнул посудину. Вода заколыхалась, и все скорлупки, плававшие посредине, затонули.
– Глядите, глядите, вы раньше нас умрете! — воскликнула Аделька и Вилимек.
– Ну и пусть. Зато везде побываем! — сказала Барунка, и Ян согласился с нею. Мать с грустью смотрела на погасшие свечки не в силах отделаться от предчувствия, что эта невинная игра предвещает будущее детей.
– Принесет нам что-нибудь младенец Иисус? — тихонько спрашивали дети бабушку, когда начали убирать со стола.
– Ну, этого я знать не могу; слушайте хорошенько, не раздастся ли звон колокольчика, — отвечала бабушка.
Младшие дети застыли у окна, полагая, что так они лучше услышат, когда мимо пойдет младенец Иисус.
