Все свои силы он вложил в бег. Мысли и мышцы работали так напряженно, что перед глазами у него все расплывалось. Он видел лишь огненные ножи, разрезающие облако дыма, но помнил, что где-то в дыму притаилась ветхая изгородь, поставленная фермером, скрывшимся от войны, и что за нею удобно расположились люди в сером.
На бегу он стал думать о том, что произойдет, когда его полк налетит на врага. От толчка они сплющат друг друга в лепешку. Эта мысль слилась с другими, такими же дикими мыслями, рожденными боем. Он чувствовал поступательное движение полка, представлял себе могучий, сокрушительный удар, который повергнет противника в прах и на мили кругом посеет ужас и сумятицу. Движение полка он уподоблял движению катапульты. Подстегнутый этим видением, он побежал еще быстрее в толпе товарищей, которые не переставали хрипло, самозабвенно кричать.
Вдруг юноша понял, что серые не собираются принимать удар. Дым рассеялся, и он увидел, что они удирают, все время оглядываясь на наступающих. Беглецов становилось все больше. Кое-кто на секунду задерживался, чтобы пустить пулю в синюю волну, и стремительно бежал дальше.
Но были среди серых и такие солдаты, которые упрямо и мрачно не двигались с места. Они прочно обосновались за жердями и досками. Их пули угрожающе жужжали; над головами реяло знамя, измятое, но горделивое.
Синий вихрь все приближался; неистовая рукопашная схватка казалась неизбежной. В неподвижности этой горсточки серых было такое подчеркнутое презрение, что ликующие клики синих сменились воплями обиды и гнева. Противники обменивались выкриками, как пощечинами.
Оскалив зубы, выпучив глаза, синие сделали такой рывок, словно собирались вцепиться в глотки упрямцев. Пространство, разделявшее противников, быстро сокращалось.
Все помыслы юноши сосредоточились на неприятельском знамени. Он стал бы героем, если бы завладел им. Ведь знамя можно отнять, только вступив в кровавую схватку, в рукопашный бой. Он безмерно ненавидел всех, кто мешал ему, стоял у него на пути. Из-за них знамя уподоблялось заветному мифологическому сокровищу, которое можно было добыть, лишь совершив трудные и опасные деяния.
Он понесся к нему, как взбесившийся конь, намереваясь отнять его в отчаянной, смертельной борьбе. Его собственное знамя, трепеща и колыхаясь, наклонилось вперед, к вражескому знамени. Чудилось, что это готовятся налететь друг на друга орлы с невиданными когтями и клювами.
Уже совсем вплотную к противнику синие внезапно остановились и дали грохочущий залп, расколовший и разметавший сбившихся в кучу серых. Но оставшиеся в живых продолжали сопротивляться. Синие взревели и бросились на них.
Не останавливаясь, юноша, как сквозь туман, видел распростертые на земле тела и людей, ползущих на коленях, словно их поразил удар с небес. Среди ползущих ковылял и вражеский знаменосец, тяжело раненный, как успел заметить юноша, последним грозным залпом синих. Этот человек вел свое последнее сражение — сражение с дьяволами, повисшими у него на ногах. То была ужасная битва. По лицу солдата уже разлилась смертельная бледность, но мрачные, суровые черты его говорили о непреклонной воле. С угрюмой гримасой решимости он прижимал к себе драгоценное знамя и, шатаясь, продолжал двигаться, надеясь как-нибудь спасти его.
Но израненные ноги знаменосца все время отставали, тянули его назад, и он жестоко сражался с невидимыми демонами, пытаясь освободиться от их мертвой хватки. Те из синих, которые опередили других, с радостным воем кинулись к изгороди. Знаменосец оглянулся на них; в его глазах застыло отчаяние побежденного.
Друг юноши неловко перепрыгнул через изгородь и бросился на знамя, как пантера на добычу. Схватившись за древко, он вырвал его у знаменосца и с громким ликующим криком высоко поднял сверкающее алое полотнище, в то время как его противник судорожно дернулся, ловя ртом воздух, уткнулся лицом в землю и застыл. Трава вокруг была густо забрызгана кровью.
Синие разразились победоносными кликами, жестикулировали, ревели «ура!». Даже обращаясь друг к другу, они орали так, как будто собеседник находится бог весть где. Все, у кого еще сохранились шляпы и кепи, высоко подбрасывали их в воздух.
Толпа синих набросилась на четверых серых и взяла их в плен. Теперь они сидели на земле, окруженные взволнованным и любопытным кольцом победителей. Те разглядывали их, точно редкостных птиц, пойманных в силки. Вопросы сыпались как горох.
Один из пленных держался за ногу, оцарапанную пулей. Он то покачивал ее, как ребенка, то поднимал голову и, отнюдь не стесняясь в выражениях, начинал осыпать синих бранью, посылал их к чертям в пекло, призывал на их головы проклятия несуществующих богов. Он нисколько не был похож на захваченного в плен врага и вел себя так, словно какой-то неуклюжий болван наступил ему на ногу и он теперь считает своим правом и даже долгом честить того последними словами.
Другой, совсем еще мальчик, принял свою участь спокойно и добродушно. Беседуя с синими, он разглядывал их блестящими умными глазами. Разговор шел о боях и о положении обоих войск. На лицах солдат был написан глубокий интерес: люди радовались тому, что у существ, казавшихся им страшными и непонятными, оказались человеческие голоса.
Третий сидел отчужденно и замкнуто, всем своим видом выражая стоическое терпение. На все вопросы он неизменно отвечал: «Ступайте вы к дьяволу!»
Последний из четырех все время молча смотрел туда, где стояло войско серых. Юноша видел, что он совершенно подавлен. Его терзал стыд; он, видимо, страдал оттого, что ему уже не придется сражаться в рядах соратников. Судя по его поведению, он совершенно не думал о своем унылом будущем, не боялся ни крепостей, ни голода, ни жестокого обращения. Он стыдился того, что попал в плен и не может больше сражаться.
Вволю наликовавшись, солдаты уселись за изгородью, но не с той стороны, где прежде укрывался противник, а с противоположной. Кое-кто пальнул несколько раз по невидимой цели.
Земля в этом месте поросла высокой травой. Надежно прислонив знамя к жерди, юноша уютно примостился возле него. Он отдыхал. К нему подошел его друг, счастливый и торжествующий, хвастливо размахивая своим трофеем. Они сидели бок о бок, обмениваясь поздравлениями.
Грохот, который, подобно длинной звуковой черте, прорезал лес, начал ослабевать, перемежаться паузами. Еще продолжали вдалеке громогласно переговариваться орудия, но ружейные залпы почти смолкли. Юноша и его друг одновременно подняли головы, ощутив неясное беспокойство: утихли звуки, ставшие частью их жизни. Войска меняли позиции. Части передвигались то туда, то сюда. Лениво протащилась батарея. На вершине холмика блеснули удаляющиеся штыки.
— Хотел бы я знать, что они готовят, — вставая, сказал юноша. Судя по его возмущенному тону, он ожидал новой порции чудовищной пальбы и взрывов. Приставив к глазам грязную руку, он стал вглядываться в поле боя.
Его друг тоже встал и внимательно посмотрел туда же.
— Похоже на то, что мы уходим на тот берег, — заметил он.
— Ух ты! — воскликнул юноша.
Они настороженно ждали. Вскоре полк получил приказ вернуться в лагерь. Люди поднимались с земли, бормоча проклятия: им жалко было покидать мягкое травяное ложе. Они разминали затекшие ноги, сладко потягивались; кто-то, ругаясь, протирал глаза. Все стонали: «О господи!» Солдаты негодовали так, словно получили приказ идти в атаку.
Они нехотя поплелись по тому самому полю, по которому недавно бежали с таким остервенением.
Так они шли, пока не соединились с остальными подразделениями своей бригады. Потом, перестроившись, двинулись колонной по лесу. Выйдя на дорогу, они вместе с другими насквозь пропыленными войсковыми частями побрели параллельно расположению вражеской армии, определившемуся во время боя.
Полк миновал безмятежный белый дом, перед которым, защищенные аккуратным бруствером, лежали в ожидании их товарищи. Орудия, выстроившись в ряд, обстреливали далекого противника. Ответные снаряды поднимали тучи пыли и щепок. Вдоль траншей носились верховые.
Теперь дивизия начала удаляться от поля боя, обходным путем направляясь к реке. Когда юноша понял этот маневр, он оглянулся через плечо на истоптанную, загаженную мусором войны землю. Облегченно вздохнув, он локтем подтолкнул друга.
— Ну вот, все позади, — сказал он.
— И верно, позади, — согласился тот, в свою очередь оглядываясь.
Мысли юноши были сперва смутны и недоуменны. Что-то менялось в его душевном мире. Сперва он никак не мог привыкнуть к тому, что бой окончен, и настроиться на обыденный лад. Все же постепенно мозг его освободился от клубов дыма. Юноша начал понимать и себя и новую обстановку.
Он уразумел, что существованию, состоящему только из атак и контратак, пришел конец. Он побывал в краю чудовищных землетрясений, где владычествуют черные страсти и льется алая кровь, и вырвался невредимым. Первым его чувством была радость.
