Уанг не был простым кули. Он уже служил европейцам. Договор между ним и Гейстом был заключен в нескольких словах в тот день, когда последняя партия кули покидала Самбуран. Наклонившись над перилами веранды с таким спокойным видом, словно он никогда не отступал от мнения, что мир представляет собою для мудреца только забавное зрелище, Гейст наблюдал. Уанг обошел вокруг дома и, подняв свое худое, желтое лицо, спросил:
— Все кончено?
Гейст сверху кивнул головой, глядя на мол.
В шлюпки парохода, стоявшего в некотором отдалении, подобно нарисованному кораблю на нарисованном море, нарисованном яркими безжалостными красками без теней, с резкой определенностью очертаний, грузили кучку людей в синей одежде, с желтыми лицами и ногами.
— Вы бы лучше поторопились, если не хотите, чтобы вас оставили.
Но китаец не двигался.
— Моя остаться, — заявил он.
Гейст в первый раз взглянул на него.
— Вы хотите остаться туг?
— Да.
— Кем вы тут были? Что вы делали?
— Слугою в общей зале.
— Вы хотите остаться здесь, чтобы служить у меня? — спро сил удивленный Гейст.
Китаец внезапно принял умоляющий вид и сказал после до вольно продолжительного молчания:
— Моя может.
— Ничто вас не вынуждает остаться, если вы не хотите, — сказал Гейст, — Я намерен остаться здесь, бьггь может, очень долго. Я не могу отправить вас, если вы хотите остаться, но не понимаю, что может вас удерживать.
— Моя найти чудесная женщина, — спокойно заявил Уанг.
И он удалился, повернув спину молу и широкому миру, который вдали символизировался ожидавшим шлюпок пароходом.
Гейст скоро узнал, что Уанг убедил одну из женщин из селения альфуросов, расположенного на западном побережье острова по другую сторону центрального хребта, прийти жить с ним. Это было тем более удивительно, что, испуганные внезапным вторжением китайцев, альфуросы загромоздили срубленными деревьями пересекавшую гору тропу и строго держались у себя. Кули, не доверяя видимой кротости этого безобиднейшего племени рыболовов, уважали установленное разграничение и не пытались обходить остров. Уанг был единственным и блестящим исключением из этого правила; он был, должно бьггь, чрезвычайно убедителен. Оказанные Гейсту женщиной услуги ограничились тем, что она прикрепила Уанга к острову своими чарами, которые остались неизвестными европейцу, так как она ни разу не приблизилась к домам.
Чета жила у опушки леса, и иногда можно было видеть женщину, смотревшую в направлении бунгало, прикрыв глаза рукою. Даже издали она производила впечатление робкого, пугливого создания, и Гейст, не желая напрасно тревожить ее примитивные нервы, тщательно избегал в своих прогулках этой части леса.
В тот день, или, вернее, в первую ночь его отшельнической жизни, он услышал в этом направлении слабые отголоски какого-то торжества; ободренные отплытием чужестранцев, некоторые из альфуросов, родственников и друзей женщины, отважились перебраться через горы, чтобы принять участие в чем-то вроде брачного пира. Их пригласил Уанг. Но это был единственный раз, что глубокая тишина леса была нарушена (юлее громкими звуками, нежели жужжание насекомых. Туземцы больше не получали приглашений. Уанг не только умел жить согласно приличиям, но имел крайне определенное личное мнение об устройстве своей семейной жизни. Спустя некото- |юе время Гейст заметил, что Уанг завладел всеми ключами. Всякий лежавший где бы то ни было ключ исчезал, как только Уанг проходил мимо. Позднее некоторые из них — те, которые относились к складам или пустым бунгало и не могли считаться общею собственностью, — были возвращены Гейсту связанными вместе бечевкой. В одно прекрасное утро он нашел их возле своей тарелки. Их исчезновение нисколько его не стесняло, потому что он ничего не запирал на ключ. Он ничего не сказал. Уанг тоже. Быть может, житель Небесной империи был всегда молчалив; быть может, он подпал под влияние местного духа, который, вне всякого сомнения, был духом молчания… Вплоть до того дня, когда Гейст и Моррисон, высадившись в бухте Черного Алмаза, окрестили ее этим именем, эта часть Самбурана, так сказать, никогда не слыхала звука человеческого голоса. Нетрудно было быть молчаливым с Гейстом, погруженным в бездну размышлений над своими книгами и отрывавшимся от них, только когда тень Уанга падала на раскрытую страницу и его низкий глухой голос произносил по-малайски «макан», чтобы заставить его подняться наверх, к столу.
Быть может, в своей родной провинции, в Китае, Уанг был существом обидчивым и задорным, но на Самбуране он замкнулся в таинственное бесстрастие и, казалось, не обижался тем, что к нему обращались односложно и не более пяти-шести раз в день. Впрочем, он и давал не больше, чем получал. Можно предположить, что если он страдал от этого молчания, то отводил душу со своей альфуросской женой. Он возвращался к ней по вечерам, внезапно исчезая в известное время из бунгало, словно прятавшийся в свой ящик чертик, словно привидение китайца, появлявшееся вечером в своей белой куртке и со своей косой. Вскоре, удовлетворяя одну из страстей своей расы, он принялся копать киркой углекопа землю возле своей хижины, между могучими пнями срубленных деревьев. Некоторое время спустя он нашел в пустой кладовой заржавленную, но еще годную лопату, и, по всей вероятности, все пошло хорошо; но Гейсту ничего не было видно, потому что китаец позаботился разобрать одну из хижин Акционерного Общества, чтобы обнести свой участок очень плотным дощатым забором, точно возделывание овощей было секретным процессом или страшной заклятой тайной, от сохранения которой зависело сохранение его расы.
Гейст, издали наблюдавший за развитием земледелия Уанга и за его предосторожностями — ему больше не на что было смот реть, — посмеивался при мысли, что он олицетворяет собою единственный сбьгг для производства китайца. Уанг разыскал в кладовых несколько пакетиков семян и повиновался непреодо лимой потребности посадить их в землю. Он заставит своего господина оплачивать овощи, которые он возделывает для удовлетворения собственного инстинкта. И наблюдая за молчаливым Уангом, исполнявшим, со своим ровным и спокойным видом, свои обязанности в бунгало, Гейст завидовал его покорности инстинктам, этому могучему единству направления, которое придавало его существованию оттенок автоматичности в таинственной определенности его действий.
Во время отсутствия своего хозяина Уанг немедленно принялся за участок земли перед главным бунгало. Выйдя из высокой травы, покрывавшей берег у пристани, Гейст увидел широкое, плоское и пустое пространство с двумя-тремя кучами обугленных веток; пламя все вычистило между домом и первыми деревьями леса.
— Вы не побоялись поджечь траву? — спросил Гейст.
Уанг покачал головой. Под руку с европейцем шла девушка, которую звали Альмой. Но ничто во взгляде и в выражении лица китайца не обнаруживало, чтобы он сколько-нибудь отдавал себе отчет в этом новом явлении.
— Он нашел действенный способ расчистить это место, — объяснил Гейст, не глядя на молодую женщину. — Он олицетворяет собой весь мой штат, как видите. Я говорил вам уже, что у меня нет даже собаки, чтобы поддерживать мне здесь компанию.
Уанг скрылся в направлении мола.
— Он похож на тамошних слуг, — сказала она.
«Там» — означало гостиницу Шомберга.
— Китайцы удивительно похожи один на другого, — проговорил Гейст. — Он будет нам здесь полезен. Вот и дом.
Недалеко от них шесть невысоких ступенек вели на веранду. Молодая девушка выпустила руку Гейста.
— Вот и дом, — повторил он.
Она не обнаружила намерения отойти от него, но стояла неподвижно, пристально глядя на ступени, словно они составляли единственную и непреодолимую преграду. Гейст немного подождал, но она не двигалась.
— Вы не хотите войти? — спросил он, не поворачивая головы. — Не надо здесь оставаться, солнце слишком сильно печет.
Он старался победить какое-то опасение, что-то вроде на — присной потери сил, и от этого в голосе его появились жесткие мотки.
— Вы бы лучше вошли, — настаивал он.
Они двинулись оба вперед, но у самых ступенек Гейст остановился, а девушка продолжала быстро двигаться, словно впредь ничто не могло ее остановить. Она быстро пересекла веранду и вошла в полумрак выходившей на веранду средней комнаты, потом в более глубокий мрак задней комнаты; она остановилась неподвижно в темноте, где глаза ее едва различали очертания предметов, и вздохнула с облегчением. Впечатления солнца, моря и неба казались ей воспоминанием об очень тяже- iioM испытании, пережитом и наконец оконченном.
Тем временем Гейст медленно направился обратно к молу, но не дошел до берега. Практичный Уанг вооружился одной из вагонеток, на которых подвозили уголь к судам. Он появился, толкая ее перед собой с мешком Гейста и узлом, содержащим ввернутое в шаль госпожи Шомберг имущество девушки. Гейст сделал полуоборот и пошел вдоль ржавых рельс. Перед домом Уанг остановился, взвалил себе на плечо мешок, потом взял узел в руки.
