Френсис Фицджеральд - Прекрасные и обреченные

Но прежде всего это была пора открытий. Черты, которые они обнаруживали друг у друга, оказались в высшей степени разнообразными и запутанными, а кроме того, так обильно подслащенными любовью, что выглядели в то время не открытиями, а вполне допустимыми отдельными явлениями, на которые можно закрыть глаза, а то и вовсе выбросить из головы. Так Энтони узнал, что живет с девушкой в высшей степени неуравновешенной, своевольной и эгоистичной. А Глория спустя месяц после свадьбы поняла, что ее муж — отчаянный трус, который боится миллиона призраков, созданных его же воображением. Воспринимала она поведение супруга по-разному, так как оно носило скачкообразный характер. Иногда его трусость становилась до неприличия откровенной, а затем меркла и исчезала совсем, будто являлась всего лишь плодом ее воображения. Реакция Глории была нехарактерной для представительниц ее пола: трусость супруга не вызывала у нее ни раздражения, ни преждевременного материнского чувства. Сама практически полностью лишенная чувства физического страха, она была не способна понять состояние мужа и потому прилагала все усилия, чтобы оправдать его страхи. И хотя Энтони вел себя как трус в минуты сильного волнения или в состоянии нервного напряжения, когда давал волю разыгравшемуся воображению, случались у него и порывы безрассудной храбрости, которые в те краткие мгновения вызывали у Глории чувство, близкое к восхищению. Была у Энтони и гордость, которая помогала сохранять хладнокровие, когда он знал, что на него смотрят люди.

Трусость поначалу проявилась в ряде обыденных случаев и объяснялась простой нервозностью — во время их первого путешествия в Чикаго он отчитал таксиста за слишком высокую скорость, а потом отказался повести Глорию в кафе, имеющее сомнительную репутацию, которое ей так хотелось посетить. Разумеется, таким поступкам находилось объяснение, не выходившее за рамки общепринятых правил, — ведь Энтони в первую очередь заботился о безопасности жены. Однако напряжение двигалось к кульминационной точке, тяжким грузом давя на Глорию и вызывая нешуточную тревогу. Впрочем, случай, происшедший в Сан-Франциско, когда они были женаты всего неделю, придал ситуации определенность.

Было за полночь, в комнате стояла непроглядная тьма. Глория уже дремала и, слыша рядом ровное дыхание Энтони, решила, что муж тоже спит. Вдруг он приподнялся, опираясь на локоть, и уставился в окно.

— Что случилось, милый?

— Ничего. — Он откинулся на подушку и повернулся к Глории. — Ничего, моя любимая жена.

— Не называй меня женой. Я — твоя возлюбленная. Твоя «вечная любовница», это ближе к действительности и гораздо больше мне по душе… Иди ко мне, — добавила она в порыве нежности. — Мне так сладко спится, когда ты в моих объятиях.

Понятие «прийти в объятия к Глории» имело вполне определенный смысл. Энтони должен был одной рукой обнять жену за плечи, затем сцепить обе руки у нее на груди, прижимаясь как можно ближе и создавая подобие колыбели для ее безмятежного сна. А у Энтони, привыкшего вертеться с боку на бок, после получаса неподвижности затекали руки. Он ждал, пока Глория заснет, а затем бережно перекатывал ее на другой край кровати и засыпал сам, привычно свернувшись калачиком.

Глория, получив полагающуюся порцию нежности, снова задремала. На дорожных часах, подаренных Блокмэном, прошло пять минут; вся комната с чужой безликой мебелью и гнетущим потолком, незаметно сливавшимся с невидимыми стенами, погрузилась в безмолвие. Вдруг что-то часто забарабанило по оконному стеклу; в замкнутом пространстве комнаты звук вышел отрывистым и громким.

Энтони вскочил с кровати и замер.

— Кто там?! — выкрикнул он полным ужаса голосом.

Глория лежала, затаившись, она уже проснулась, и сейчас ее занимал не столько дробный стук в окно, сколько застывшая фигура мужа, чей крик нарушил зловещую темноту.

Шум прекратился, и в комнате снова наступила тишина. Затем голос Энтони что-то сбивчиво забормотал в телефонную трубку.

— Кто-то только что пытался проникнуть в комнату! За окном кто-то есть! — Теперь его голос звучал настойчиво, однако в нем все еще слышался испуг. — Хорошо! Поторопитесь! — Он повесил трубку и застыл рядом с телефоном.

В коридоре послышалась суетливая возня, а затем раздался стук в дверь. Энтони пошел открывать. На пороге стоял взволнованный ночной портье, а у него за спиной топтались трое коридорных. Ночной портье сжимал двумя пальцами перьевую ручку, словно та была смертельным оружием, а один из коридорных прихватил телефонную книгу и теперь робко на нее поглядывал. К компании присоединился срочно вызванный детектив, служивший при отеле, и вся компания разом ввалилась в номер.

Щелкнул выключатель, и комната озарилась светом. Глория, натянув на себя простыню, забилась в дальний уголок кровати и зажмурила глаза, отгораживаясь от ужаса, вызванного неожиданным вторжением. Потрясенное сознание жгла одна-единственная мысль: ее Энтони допустил непоправимую, позорную ошибку.

У окна послышался голос ночного портье, в котором к почтительности слуги примешивались назидательные нотки строгого учителя, отчитывающего нерадивого ученика.

— Да никого там нет! — объявил он решительно. — Да и кому там быть, ей-богу? Ведь до земли пятьдесят футов. Просто ветер стучал веткой по ставням.

— Ах да… — выдохнул Энтони.

И Глории стало жаль мужа до боли. Хотелось только одного: успокоить его, нежно прижав к себе, и попросить этих людей убраться восвояси. Ведь повод, который их сюда привел, вызывал отвращение. Но от стыда она не могла поднять головы. До ушей доносились обрывки фраз, извинения, обычные слова, которые говорят в подобных случаях, а один из коридорных не сдержался и сдавленно хихикнул.

— Я весь вечер был не в себе, страшно нервничал, — оправдывался Энтони. — И этот стук почему-то меня напугал. Я уже почти заснул.

— Понимаю-понимаю, — деликатно соглашался ночной портье, — и со мной такое случалось.

Дверь закрылась, свет погас, Энтони подошел на цыпочках к кровати и скользнул под одеяло. Глория, притворяясь спящей, тихо вздохнула и обняла мужа.

— Что там случилось, милый?

— Ничего, — откликнулся Энтони. В его голосе все еще слышалась дрожь. — Подумал, кто-то стоит под окном, выглянул, но никого не увидел, но стук не прекращался, вот я и позвонил вниз. Прости, если потревожил тебя, но я весь вечер сам не свой.

От этой лжи Глория внутренне содрогнулась. Энтони не только не выглянул в окно, но даже к нему не приблизился, а стоял рядом с кроватью и, трясясь от страха, названивал ночному портье.

— Ах, ну ладно, — вздохнула Глория. — Как спать-то хочется.

Около часа они лежали рядом без сна. Глория так сильно зажмурила глаза, что перед ними в сгущающемся розовато-лиловом пространстве поплыли синие круги. А Энтони смотрел невидящим взглядом в потолок.

И лишь по прошествии нескольких недель ночной инцидент извлекли на свет божий, сделав его предметом насмешек и шуток. У супругов появилась традиция, помогавшая преодолевать ночные страхи Энтони. Всякий раз, когда они накатывали, Глория обнимала мужа и нежно, словно колыбельную, ворковала: «Не дам в обиду моего Энтони. Никто не посмеет причинить ему зло».

И Энтони смеялся, будто они вместе развлекались шутливой игрой. Но для Глории это не было шуткой. Сначала наступило глубокое разочарование, за которым последовало состояние, когда приходилось сдерживать рвущуюся наружу раздражительность.

А чуть ли не главной ежедневной обязанностью Энтони стала необходимость обуздывать нрав жены, будь вспышка гнева вызвана отсутствием горячей воды для принятия ванны или перепалкой с супругом. В зависимости от обстоятельств следовало действовать так: где-то промолчать, проявить непреклонность, а в отдельных случаях и уступить или, при необходимости, заставить силой. Непомерная самовлюбленность Глории проявлялась в приступах ярости, сопровождающихся жестокими выходками. Благодаря своей смелости, избалованности, вызывающей возмущение, но достойной похвалы независимости суждений и, наконец, высокомерной уверенности, что она в жизни не встречала девушки красивее себя, Глория превратилась в убежденную последовательницу Ницше, успешно претворяющую его идеи в жизнь. Разумеется, все это приправлялось глубоко прочувствованной сентиментальной нотой.

Взять хотя бы пристрастия в еде. Глория привыкла к определенным блюдам и пребывала в твердой уверенности, что не может употреблять в пищу что-то иное. К позднему завтраку непременно подавался лимонад и сандвич с помидором, а легкий ленч состоял из помидора, но уже фаршированного. Глория не только требовала конкретные яства, но и приготовить их следовало определенным способом. Один из самых досадных моментов произошел в Лос-Анджелесе, во время первых двух недель свадебного путешествия. Незадачливый официант принес помидор, фаршированный не сельдереем, а салатом из курицы.