«Не мы, видите ли, выбирали свою судьбу. Наоборот, видите ли: это она нас выбрала, накинула петлю, затянула на глотке – и осталась кислорода самая малость, чтоб кое-как дышать можно было». Обожаю пристрастие бездельников к глубокомыслию. Еще бы. Такому Володе хочется, чтобы все у него было хорошо, и еще ему хочется, чтобы для этого не нужно было совершать никаких поступков. Принять решение, совершить поступок и нести за него ответственность – этого мы не любим. Наш любимый вид спорта – плавание по течению. Вид искусства – пение жалоб. Вид работы – околачивание груш.
На следующую встречу он вызвал Володю, не застав по телефону на работе, местной телеграммой. (Отправка подобных внутригородских телеграмм всегда развлекала его каким-то мальчишеским озорством.)
– Бюллетеню, – вяло объяснил Володя. – Грипп. – Кашлянул.
– Почему у меня нет гриппа? – озлился Звягин.
– Не знаю.
– Потому что мне некогда болеть! Потому что мои полторы ставки – это работа, а не отбывание повинности, потому что я не скорблю мировой скорбью, потому что я живу, а не существую! И голова моя занята кучей дел. В том числе и твоих.
– Каких еще моих? – Володя поднял брови, собрав лоб в морщины.
– Болезный мой, – сказал Звягин. Помолчал примирительно. – Я хотел задать тебе один вопрос. Предположим, ты бы вдруг узнал, что жить тебе осталось один год. Что бы ты тогда сделал?
Володя опустил вилку с наколотым куском.
– Уехал бы, – проговорил он.
– Куда? В Америку?
– Ага. Куда глаза глядят. Лежишь ночью, смотришь в темноту, и думаешь, представляешь себе в подробностях. Уволился бы с работы. Те пару тысяч, что накоплены на машину, положил бы на имя жены. В портфель – только бритву и смену белья, денег себе – самый минимум. И утром, солнечным, ясным, едешь на такси в аэропорт. Суешь руки в карманы, читаешь расписание рейсов – и берешь билет в любую страну, в любой город, какой душа пожелает. Понимаешь – любой!.. И летишь, чтобы прожить там вторую жизнь. Потому что от первой – сил уже нет, ничего не хочется. Когда есть уже опыт и есть еще силы – все начать с нуля, увидеть то, чего не видел, оказаться свободным от всего, что тебя повязало тут по рукам и ногам.
– А работа?
– Работа всегда везде найдется для того, кто не лентяй. Причем р-работа, а не какой-то мартышкин труд, когда никому ничего не надо!
– А семья?
– А если бы я уехал на год в командировку? В Антарктиду на зимовку? А если бы у меня вдруг и года не оказалось?..
– Плохо живешь, но трезво мыслишь, – сказал Звягин. – Позволь привести в назидание одну байку. Женатый мужчина за шестьдесят долго любил одну женщину, а она его. Но она не могла оставить больного мужа, а ее друг жалел жену. И вот он угодил в онкологию, исход операции вызывал сомнение. И тут только, ужаснувшись скоротечности жизни, они поклялись: если он останется жив – они соединятся навсегда. Все оказалось так просто: из больницы она привезла его к себе, мгновенно разменяв квартиру и наняв сиделку бывшему мужу.
– Агитируешь? – вздохнул Володя. – Историю сейчас придумал?
Звягин усмехнулся жестко.
– История подлинная. И не столь редкая. Да через год он помер, запоздала операция. И до самого конца они не могли толком понять: почему раньше не сделали то, о чем мечтали полжизни? А теперь скажи: что для тебя труднее – оторваться отсюда или прорваться туда?
Вздох и пожатие плеч – типичный ответ советского интеллигента на призыв к действию.
– Прорваться – это уже трудности конкретные… хотя все это практически невозможно… – меланхолически тянул интеллигент. – А оторваться… есть ведь совесть, душа, привязанности… долг, наконец.
– Ты в школе биологию учил?
– А что?
– Есть такое животное – гигантский ленивец.
– Это в мой адрес?
– Льстишь себе. Ты экземпляр средненький… ленивец советикус вульгарис.
После ужина, расхаживая по комнате и твердо ввинчивая каблуки в ковер, Звягин ни с того ни с сего обрушился на жену:
– Из всех литературных шедевров, которыми ты меня потчуешь уже двадцать лет, я особенно не переношу чеховских «Трех сестер»! Меня еще в школе трясло: «В Москву, в Москву?» – а сами сидят на месте. Купить билеты и ехать в Москву!
– Ты варвар, – горестно сказала жена. – Ты неспособен понять, что художественная литература и практическое руководство по реанимации – это разные жанры.
– Я знаю, что это разные жанры. А все равно трясет: хочешь ехать – сядь и езжай! Не то проплачешь всю жизнь. Вот и он пусть едет!
– А если дорога перекрыта?
– Выкуй топор и проруби ход через завал! – Жена дописала до точки конспект завтрашнего урока и погасила настольную лампу.
– Ты полагаешь, отъезд явится для него выходом?
– Полагаю! Самое главное – он снимет груз со своей души, исполнит давно желаемое.
– А дальше? От себя, как известно, не уедешь.
– Зато можно уехать от других, – хмыкнул Звягин.
– Там хорошо, где нас нет.
– Из двух одно: либо он вернется, что глубоко сомнительно, либо нет. Но если и да – прежняя жизнь перестанет быть тягостной, потому что он сравнит ее с другой и сделает добровольный выбор.
– Ты рассуждаешь, словно его судьба в твоей власти! – Звягин с расстановкой нацедил в стакан молока и сделал глоток.
– Сильный и умный всегда властен над слабым и глупым, – без ложной скромности сказал он. – Задайся целью – тьфу!.. Я соблазняю его жену, и она признается ему, что любит другого. Я подпаиваю его, разбиваю камнем витрину и сдаю тепленького милицейскому патрулю: вытрезвитель, уголовное дело о хулиганстве – и он вылетает с работы с треском. Я объясняю ситуацию знакомому кардиологу – и тот пугает его насчет здоровья так, что он задумывается о последних месяцах жизни. Все, свободен, может катиться на все четыре стороны и тараниться в Америку!
– Мой муж – супермен! – покрутила головой жена.
– И самое смешное – он был бы еще благодарен судьбе, избавившей его от необходимости принять решение и отвечать за него.
– Что же тебя останавливает?
– Слишком много чести для него, – буркнул Звягин. В это самое время Володя решал, кто он есть и как ему надо жить. Он стоял на балконе, коченея от сырого ветра, и звезды кололи ему глаза…
«По молодости, вот по чему ты тоскуешь, – говорил Звягин. – А молодость это перспектива. Это будущее. Неисчерпаемость выбора. Множество вариантов, из которых можно выбирать. Так получи эту возможность!»
«Лучше сделать и раскаяться, чем не сделать и сожалеть», – говорил Звягин.
«Почему к любимой женщине можно уйти, а к любимой жизни – нет?» – говорил он.
Аргументы откладывались в сознании Володи, как кирпичики. Кирпичиками мостилась дорога в звенящее и страшноватое счастье. Он почти физически ощутил дорогу под своими ногами.
«Пройдет время, и она с детьми приедет к тебе, если вы оба захотите», – говорил Звягин.
«Сорокалетний мужчина не может улететь к чертовой матери! В другую сторону! дело-то! весь мир так живет! Люди в одиночку океан переплывают! Ты червяк!» – гремел он.
«Если ты несчастен с ближними, то их своим несчастьем счастливее не делаешь», – пожимал плечами.
Капля точила камень. Да была та капля не воды родниковой, а концентрата серной кислоты, и била она с точностью и силой пули призового стрелка; да и камешек-то попался не гранит.
Утром, заступая на дежурство, Звягин встретил на станции усталого после ночи Джахадзе.
– Слушай анекдот. Начальник и подчиненный в поезде. Подчиненный вертится, кряхтит. «Ты чего?» – «Пить охота…» – «Так пойди напейся!» – «Вставать лень…» – «А принеси-ка мне стакан воды!» – «Слушаюсь». «Принес? А теперь выпей. Теперь все в порядке?» – Пиратская физиономия Джахадзе выразила недоумение:
– Этот анекдот я слышал от своего дедушки, но там был генерал и денщик.
– Вечные сюжеты. Что я ценил в армейской системе: дан приказ – изволь выполнять, и никаких сомнений. А тут…
– Кому и что ты хочешь приказать? – догадался Джахадзе.
– Нельзя приказать быть свободным, – маловразумительно ответил Звягин.
Джахадзе подумал, разъяснений не дождался и шагнул к дверям.
– Ты знаешь, кто такой Шервуд Андерсен? – окликнул Звягин.
– Пол Андерсен был штангист, – порылся в памяти Джахадзе.
– Я тоже до вчерашнего дня не знал. Жена просветила. Ему было уже сорок лет, и он был владельцем рекламной конторы, когда однажды утром он посмотрел на стены, плюнул на пол, снял с крючка шляпу и вышел, не закрыв за собой дверь. И никогда в жизни в контору больше не возвратился.
– А что с ним стало? – заинтересовался Джахадзе.
– Стал знаменитым писателем. Ладно, езжай спать, у тебя под глазами круги.
– Если б стать знаменитым писателем было так просто, все конторы стояли пустые настежь.
– Картина слишком красивая, чтоб быть реальной. Я тут одному-то конторщику мозги не могу вправить, а ты бросаешься к мировым масштабам.
