Мистер Причард подошел к нему.
– Нет, вы меня не так поняли, – сказал он. – Я благодарен вам за ваши труды. Мы все благодарны. Я просто хотел рассмотреть вопрос всесторонне. В делах я всегда так поступаю. Семь раз отмерь, один раз отрежь.
– Я сыт по горло, – повторил Хуан. – Я уступил вам свою постель. Я хочу от вас избавиться.
Ван Брант сказал:
– Между прочим, сломался-то ваш автобус. Вина не наша.
Хуан ответил ровным голосом:
– А больше всего, кажется, я хочу избавиться от вас.
– Не забывайтесь, – ответил Ван Брант. – Учтите, что вы водитель общественного транспорта и вам выданы права. После этого происшествия не так трудно будет их отобрать.
У Хуана вдруг пропала злость. Он захохотал.
– Вот обрадовали так обрадовали. Навсегда избавлюсь от таких, как вы, и уж тогда я найду, куда засунуть эти права, свернувши в трубочку и обвязавши колючей проволокой.
Камилла громко рассмеялась, а Эрнест Хортон радостно хихикнул.
– Это надо запомнить, – сказал он, – ей-богу. Послушайте, мистер Чикой. Эти двое желают разговаривать. Остальные хотят ехать. Мы рискнем. Проведите-ка вы черту, и кто перейдет за нее – едет, прочие остаются здесь. Так будет вернее.
Милдред сказала:
– Мистер Чикой, я хочу ехать.
– Ладно, – сказал Хуан. – Вот большая щель в полу. Кто не хочет, чтобы я ехал по старой дороге, перейдите на ту сторону, к овощам.
Никто не двинулся. Хуан внимательно взглянул каждому в лицо.
– Это незаконно, – сказал Ван Брант. – Суд этого не примет.
– Чего не примет?
– Того, что вы делаете.
– До суда пока не дошло.
– Может дойти, – сказал Ван Брант.
– А вас если и захотите не возьму, – сказал Хуан.
– Только попробуйте не взять. У меня билет, у меня право ехать на автобусе. Только попробуйте не взять, я на вас подам, вы оглянуться не успеете.
Хуан сгорбился.
– Это точно, – сказал он. – Ладно, поехали. – Он обернулся к Бриду. – Можете одолжить мне инструменты? Верну на обратной дороге.
– Какие инструменты?
– Да кирку и лопату.
– А-а, конечно. На случай, если застрянете?
– Ага, а талей у вас нет?
– Не очень хорошие. Блоки-то ничего, а трос старый, двенадцать миллиметров. Не знаю, сколько он выдержит. Автобус-то у вас тяжеловатый.
– Ну хоть такие, лучше, чем ничего, – ответил Хуан. – А новый трос у вас нельзя купить?
– С начала войны у нас ни кусочка не было манильского троса, – сказал Брид. – А что есть – к вашим услугам. Пойдемте. Берите, что приглянется.
Хуан сказал:
– Пошли, Кит, поможешь мне.
Все трое вышли из магазина и обогнули дом.
Эрнест сказал Камилле:
– Такое упустить? Да ни за какие деньги.
– Если бы еще я не так устала, – ответила она. – Шестой день еду на автобусах. Хочется скинуть с себя все и денька два по-человечески поспать.
– Почему вы не поехали на поезде? Вы ведь из Чикаго?
– Из Чикаго.
– Так вы могли сесть на «Старшего вождя» и спать себе всю дорогу до Лос-Анджелеса. Это хороший поезд.
– Выгадываю центы, – ответила Камилла. – Накопила немного деньжат и хочу поваляться недельку-другую до того, как поступлю на работу. А это как-то лучше на двухспальной кровати, чем на вагонной полке.
– Я правильно улавливаю? – спросил он.
– Неправильно, – ответила Камилла.
– Хорошо, как скажете.
– Знаете, кончим эти игры, – сказала Камилла. – Я устала до чертовой матери, и мне неохота играть с вами в шарады.
– Хорошо, красавица, хорошо. Согласен играть во что хотите.
– Тогда давайте посидим тихо. Идет?
– А знаете? Вы мне нравитесь, – сказал Эрнест. – Я бы вас с удовольствием куда-нибудь сводил, когда вы отдохнете.
– Ну, посмотрим, как получится, – сказала она.
Эрнест ей понравился. С ним можно иметь дело. Он кое-что повидал, поэтому с ним просто.
Норма наблюдала за ними, прислушивалась. Она восхищалась Камиллой. Ей хотелось научиться, как это делается. Она вдруг сообразила, что глаза у нее широко раскрыты, как у кролика, – и сразу опустила веки.
Миссис Причард сказала:
– Надеюсь, у меня не разболится голова. Элиот, посмотри, нет ли у них аспирина, хорошо?
Миссис Брид оторвала целлофановый пакетик от большой выставочной картонки.
– Возьмете пакет? Пять центов.
– Возьмем, пожалуй, полдюжины, – сказал мистер Причард.
– Это будет, с налогом, двадцать шесть центов.
– Зачем так много, Элиот? – сказала миссис Причард. – У меня в чемодане флакон, пятьсот штук.
– Всегда лучше иметь запас, – ответил он. Он знал, каковы ее мигрени: они были ужасны. Они искажали ее лицо и превращали ее в потный, студенистый, пыхтящий, оскаленный комок боли. Они заполняли комнату и дом. Они действовали на всех окружающих. Мистер Причард ощущал ее мигрень сквозь стены. Он ощущал ее всем телом, и врач говорил, что помочь тут ничем нельзя. Ей вливали хлористый кальций и давали успокаивающее. Мигрени случались обыкновенно, когда она нервничала и когда дела – не по ее вине – шли плохо.
Муж хотел бы избавить ее от страданий. Они казались корыстными – ее головные боли, – и, однако, это было не так. Боль была настоящая. Невозможно симулировать такую мучительную боль. Мистер Причард страшился их больше всего на свете. От хорошего приступа кидало в дрожь весь дом. И они были немного похожи на совесть. Как ни убеждал себя мистер Причард, он не мог отделаться от чувства, что отчасти он в них виноват. Не то чтобы миссис Причард когда-нибудь это говорила или давала понять. Наоборот, она вела себя очень мужественно. Она старалась заглушить свои крики подушкой.
Мистер Причард нечасто беспокоил ее в постели – вернее сказать, очень редко. Но странным образом он связывал свою нечастую похоть и потерю самообладания с ее головными болями. Это глубоко внедрилось в его ум, и каким путем внедрилось – он сам не знал. Но это висело на его совести. Его низменность, его похоть, недостаток самообладания – они были причиной. Избавиться от этого чувства он не мог. Иногда он ловил себя на том, что искренне ненавидит жену за свои огорчения. Когда у нее болела голова, он оставался после работы в кабинете и, случалось, часами сидел за столом, просто глядя на коричневую обивку стен, и боль жены колотилась в его теле.
Бывало, в разгаре самого жестокого приступа она предлагала ему развеяться. «Сходи в кино, – стонала она. Пойди к Чарли Джонсону. Выпей виски. Напейся. Не сиди здесь. Сходи в кино». Но это было невозможно. Он не мог.
Он засунул шесть прозрачных пакетиков в карман пиджака.
– Может быть, примешь сейчас две таблетки, на всякий случай? – спросил он.
– Нет, – ответила она. – Я думаю, ничего не случится. – Она улыбнулась, как всегда, мужественно и нежно.
Милдред, услышав слово «аспирин», отошла в бакалейный отдел и стала изучать на стене ценник, утвержденный федеральным управлением. Она стиснула губы, горло у нее сдавило. «О, господи боже мой, – пробормотала она вполголоса. – О, господи, неужели опять начинает?» Милдред не совсем верила этим головным болям. У самой у нее голова никогда сильно не болела, только побаливала при периодических недомоганиях да несколько раз с похмелья в школе. Материнские приступы она объясняла психозом, называла психосоматическими и страшилась их больше, чем отец. В детстве она убегала от них, пряталась в подвале или за шкафом. Но обычно ее вытаскивали и отводили к маме, потому что, когда у мамы болела голова, она нуждалась в любви и ласке. Милдред считала эти головные боли проклятием. Она их ненавидела. И ненавидела мать, когда они начинались.
Одно время Милдред считала их чистым притворством и даже теперь, когда узнала из книг, что боль неподдельная, все равно видела в этих приступах оружие, которым мать пользуется с предельным коварством и предельной жестокостью. Они были мучением для матери, это правда, но также вожжами и кнутом для семьи. Они держали семью в повиновении. В некоторых вопросах нежелание матери было законом, потому что за ним маячила мигрень. А когда Милдред жила у родителей, она сознавала, что боится прийти домой позже часу ночи потому, что опоздание почти неизбежно вызовет у матери мигрень.
Между приступами забывалось, до чего они сокрушительны. Милдред полагала, что матери нужен психиатр. И Бернис шла на всё. Она на всё соглашалась. На дыбы тут встал мистер Причард. Он не верит в психиатров, сказал он. Но на самом деле он верил в них – настолько, что боялся их. Ибо мистер Причард постепенно впал в зависимость от головных болей. В каком-то смысле они были ему оправданием. Они были ему карой и указывали ему на грехи, которые надо искупить. Мистер Причард нуждался в грехах. Их не было в его деловой жизни, потому что жестокости там были заданы и предусмотрены уставом как необходимость и ответственность перед акционерами. А мистер Причард нуждался в личных грехах и в личном искуплении. Идею насчет психиатра он с негодованием отверг.
