— Томеш. Полежишь у меня, Прокоп. Ты весь горишь. Что у тебя болит?
— Всё. Голова кружится. Так, знаешь, кру…
— Лежи смирно. Я вскипячу чаю, а ты пока выспишься. Это от волнения, понимаешь? Просто нервная лихорадка. К утру все пройдет.
Прокоп наморщил лоб, стараясь что-то припомнить.
— Я знаю, — озабоченно сказал он, помолчав. — Слушай, надо выбросить эту баночку в воду. Чтоб не взорвалась.
— Не беспокойся. И не разговаривай.
— А… я, пожалуй, могу сидеть. Тебе не тяжело?
— Нет, лежи, лежи.
— …А у тебя осталась моя тетрадка по химии, — вдруг вспомнил Прокоп.
— Да, да, я отдам. А теперь — лежи смирно, слышишь?
— Ох, какая у меня тяжелая голова….
Тем временем наемный экипаж громыхал вверх по Ечной улице. Томеш негромко насвистывал какую-то мелодию, поглядывал в окно. Прокоп дышал хрипло, с еле слышным стоном. Туман оседал влагой на тротуары, его слизкая сырость проникала даже под пальто. Было темно и безлюдно.
— Сейчас приедем, — громко произнес Томеш.
Экипаж быстрее задребезжал по площади и завернул направо.
— Погоди, Прокоп, — можешь пройти несколько шагов? Я помогу…
Томеш с трудом втащил своего гостя на третий этаж. А Прокопу казалось, что он совсем легкий, невесомый, и он позволил чуть ли не нести себя по лестнице; но Томеш совсем запыхался, он то и дело вытирал пот.
— Правда, я как перышко? — удивился Прокоп.
— Как бы не так, — буркнул Томеш, еле переводя дух, и отпер свою дверь.
Пока Томеш раздевал его, Прокоп чувствовал себя совсем малым ребенком.
— Моя мамочка… — начал он что-то рассказывать. — Когда моя мамочка, а это уже… это было давно… папа сидел за столом, а мамочка уносила меня в кроватку — слышишь?
Наконец Прокоп в постели, одеяло натянуто до подбородка, но зубы все еще стучат от озноба; он смотрит, как Томеш торопливо растапливает печку. От жалости к себе и от слабости растроганный Прокоп чуть не плакал и без конца лепетал что-то; он успокоился, когда на лоб ему положили холодный компресс. Тогда он стал молча рассматривать комнату; в ней пахло табаком и женщиной.
— А ты безобразник, Томеш, — серьезно проговорил он. — Все-то к тебе девки ходят.
— Ну и что? — повернулся к нему Томеш.
— Ничего. А чем ты, собственно, занимаешься?
Томеш махнул рукой.
— Плохи мои дела, дружище. Денег ни гроша.
— Кутишь?
Томеш покачал головой.
— Знаешь, мне жаль тебя, — сочувственно заговорил Прокоп. — Ты мог бы… Смотри, я работаю уже двенадцать лет.
— А что это тебе дает? — резко возразил Томеш.
— Ну, кое-что перепадает. Вот продал в этом году взрывчатый декстрин.
— За сколько?
— За десять тысяч. Но это так, пустяки. Паршивенькая взрывчатка для шахт. Если бы я захотел…
— Тебе уже лучше?
— Чудесно! Я открыл такие методы… Знаешь, дружище, один нитрат церия[91] — сильный, сволочь! А хлор, хлор, тетрафаза хлористого азота взрывается от света. Зажжешь лампочку — и тррах! Но это ерунда. Слушай, — неожиданно выпалил он, высовывая из-под одеяла худую, страшно изуродованную руку. — Стоит мне взять что- нибудь в руки, и я… чувствую движение атомов. Как мурашки. И каждое вещество щекочет по-своему, понимаешь?
— Нет.
— Это — сила, понимаешь? Сила, заключенная в материи. Материя обладает чудовищной силой. Я… я на ощупь чувствую, что в ней все так и кишит… И сдерживается-то все это… невероятным усилием. Стоит расшатать изнутри, — и бац! — распад. Все — взрыв. Цветок распускается — это взрыв. Любая мысль — это взрыв в мозгу. Вот ты подаешь мне руку, а я чувствую, как в тебе что-то взрывается. Такое у меня тонкое осязание, брат, и слух. Все шумит — как сода в воде. Это все — крошечные взрывы. Ох, как гудит голова! Та-та-та-та — как пулемет.
— Ладно, — сказал Томеш, — А теперь прими аспирин.
— Хорошо. Взры… взрывчатый аспирин. Перхлорированный ацетилсалицилацид[92]. Ерунда. А вот я, знаешь, открыл экзотермические взрывчатые вещества[93]. Собственно, любое тело — взрывчатое вещество. Вода… вода — взрывчатое вещество. Земля… и воздух — тоже взрывчатка. Перо, пух в перине — взрывчатка. Ну, пока это имеет только теоретическое значение. И я открыл атомные взрывы. Я-я-я произвел альфа-взрыв[94]. Все рас-распадается на по-положительные частицы. Термохимии не существует. Де-струк-ция. Деструктивная химия, вот что. Это грандиозная штука, Томеш, с чисто научной точки зрения. У меня дома есть такие таблицы… О, если б у меня были аппараты! Но у меня — только глаза… да руки… Вот погоди, я еще все напишу!
— Тебе спать не хочется?
— Хочется. Я сегодня… немного устал. А ты что делал все эти годы?
— Да ничего. Так, жил.
— Жизнь — взрыв, понимаешь? Ррраз! — человек родился, бац! — рассыпался. А нам-то кажется, что это длится бог знает как долго. Постой, я, кажется, что-то напутал?..
— Нет, все правильно, Прокоп. Быть может, завтра со мной произойдет это самое «бац». То есть если не достану денег. Но это неважно, старина, ты спи.
— Я могу тебе одолжить, хочешь?
— Брось! У тебя нет такой суммы. Быть может, мой отец… — И Томеш махнул рукой.
— Вот как, у тебя еще есть папа! — помолчав, неожиданно мягко произнес Прокоп.
— Есть, как же. Он — врач в Тынице. — Томеш встал, прошелся по комнате. — Жалкое положение, брат, жалкое! Качусь по наклонной плоскости, ну… А ты обо мне не беспокойся. Я уж… что-нибудь да придумаю. Спи!
Прокоп затих. Из-под полуопущенных сек он видел, как Томеш, присев к столику, роется в каких-то бумагах. Так сладко было слушать шелест бумаги и негромкое гудение огня в печке. Человек, склонившийся над столом, подпер голову руками и, казалось, не дышал; а Прокопу мерещилось, что он лежит и видит своего старшего брата, своего брата Иозефа; тот занимается — завтра ему сдавать экзамен по электротехнике… И Прокоп заснул горячечным сном.
Ему снилось — он слышит грохот бесчисленных колес. «Какая-то фабрика», — подумал он и побежал вверх по лестнице. И вдруг очутился перед большой дверью, на которой висела стеклянная дощечка с надписью: «Плиний». Он страшно обрадовался и вошел.
— Господин Плиний у себя? — спросил он у барышни за пишущей машинкой.
— Сейчас придет, — ответила она, и к Прокопу подошел высокий бритый человек в куртке и в огромных круглых очках.
— Что вам угодно? — спросил он.
Прокоп с любопытством рассматривал его необычайно выразительное лицо. Лицо истого британца, выпуклый, изборожденный морщинами лоб, на виске — родимое пятно величиной с мелкую монету и подбородок — как у киноактера.
— Вы… вы — простите, вы Плиний?
— Прошу вас, — сказал высокий человек и коротким жестом пригласил Прокопа в свой кабинет.
— Я весьма… это для меня… величайшая честь, — бормотал Прокоп, усаживаясь.
— Что вам угодно? — перебил его высокий человек.
— Я раздробил материю, — объявил Прокоп.
Плиний — ни слова; играет себе стальным ключиком, то и дело опуская за стеклами очков тяжелые веки.
— Дело вот в чем, — торопливо начал Прокоп. — В-в-в-все распадается, не правда ли? Материя хрупка. Но я сделаю так, чтобы она распалась мгновенно — бум! Взрыв, понимаете? Вдребезги. На молекулы. На атомы. Но я расщепил и атом.
— Жаль, — задумчиво сказал Плиний.
— Почему? Чего жаль?
— Жаль разрушать что-либо. И атомов жаль. Продолжайте.
— Я… расщепляю атомы. Я знаю, еще Резерфорд… Но его излучение — просто детские игрушки! Пустяки. Надо — en masse[95]. Если хотите, я взбунтую тонну висмута; он раз-разнесет весь мир, но это неважно. Хотите?
— Зачем вам это нужно?
— А это… интересно с научной точки зрения, — опешил Прокоп. — Погодите, как бы вам… понимаете, ведь это не-ве-ро-ятно интересно. — Он схватился за голову. — Постойте, у меня трещит голо-ва; с научной точки зрения… это будет… чрезвычайно интересно, правда? Сейчас, сейчас я вам все объясню, — с облегчением воскликнул он. — Динамит — динамит рвет материю на куски, на глыбы, а бензолтриоксозонид[96] дробит ее в порошок; отверстие пробивает небольшое, зато др-р-р-робит материю на-на-на субмикроскопические пылинки, понимаете? Все дело в скорости взрыва. Материя не успевает расступиться; не успевает даже раз-раздвинуться, разорваться, понимаете? А я… я у-у-у-увеличил скорость взрыва. Аргонозонид.[97] Хлораргоноксозонид.[98] Тетраргон.[99] И все дальше, дальше. Тогда уж и воздух не успевает расступиться; он такой же упругий, как… как стальная пластина. И рвется на молекулы. И все дальше, дальше… И вдруг, по достижении определенной скорости, взрывная сила начинает чудовищно возрастать. Растет… в геометрической прогрессии. Я смотрю как дурак. Отчего это? Откуда, откуда, откуда берется вдруг эта энергия? — лихорадочно вопрошал Прокоп. — Ответьте!
