Смидли поник, раздавленный ее презрением.
— Да откуда мне было знать, что он затеял!
— Разумеется, ты не мог этого знать, — сказала Билл. — После того, как точно такой трюк проделала с тобой Адела, ты не мог ожидать ничего подобного. И разве у тебя была хоть малейшая причина подозревать, что такой человек, как Фиппс, способен на жульничество? Весь твой опыт общения с ним говорил, что перед тобой беспримерной правдивости и кристальной души экземпляр с незапятнанной совестью. По чести сказать, Смидли, по тебе плачет одно богоугодное заведение.
— Но я…
— Остается одно: жениться.
Смидли задрожал так, будто это простое слово было острой стрелой, вонзившейся ему прямо в беззащитную плоть. Он бросил на Билл робкий взгляд и решительное выражение ее усталого лица ему не понравилось.
— Да, — сказала она, — вот что тебе нужно — жениться. Тебе нужен кто-то, чтобы стоять преградой между тобой и внешним миром, и по счастливой случайности я знаю женщину, которая как нельзя лучше справится с этим. Смидли, я целых двадцать лет — сама не знаю почему — сходила по тебе с ума…
— Билл, пожалуйста!
— Ежели ты об этом не подозревал, то по той простой причине, что я никогда не открывала перед тобой сердца, но тайна эта, словно червь в бутоне,[29] румянец на щеках моих точила. В глубокой меланхолии проводила я одну бессонную ночь задругой…
— Билл, умоляю, не надо!
— … и являла собой воплощенную аллегорию Терпения, улыбаясь, когда нестерпимая боль терзала мне нутро. Но теперь пришла пора изменить тактику и я, как Адела, не намерена терпеть глупости. Я не могу обещать тебе роскоши, Смидли. Все, что я могу бросить к твоим ногам — литературное агентство, в которое Адела вложила тридцать тысяч долларов.
Смидли никак не предполагал, что есть на свете сила, которая могла бы отвлечь его мысли от ужасного видения грозящего ему брака, вызванного словами Билл, но такая сила нашлась.
— Адела? — переспросил он. — Она дала тридцать тысяч?
— С веселой улыбкой на устах. Завтра мы с Джо едем в Нью-Йорк и берем быка за рога. Дело предстоит нелегкое, и нам, конечно, было бы неплохо заручиться твоей поддержкой. Я уверена, Смидли, что литературное агентство — это твоя стезя. У тебя очень выразительная внешность, которая произведет выгодное впечатление на клиентов. Я просто воочию вижу, как ты с ними общаешься. И с ними, и с издателями. Твой вид римского императора просто положит их на лопатки. Я понимаю, почему ты колеблешься. Тебе неохота оставлять шикарную жизнь под Аделиной крышей, где йогурт течет рекой, и в любую минуту можно приятно побеседовать с хозяйкой… Кстати, я удивляюсь, как ты собираешься иметь с ней теперь дело. После всего, что случилось, у нее на тебя зуб, а уж если Адела заимеет на кого-нибудь зуб, она не станет этого скрывать. Смидли побледнел.
— Господи!
— Боюсь, ваши беседы станут не такими приятными, так что уж лучше тебе жениться на мне, Смидли.
— Но, Билл…
— Это в твоих интересах.
— Но, Билл… брак…
— Что плохого в браке? Это же прекрасно, посмотри только на мужчин, которые, раз попробовав, уже не могут остановиться и женятся на каждой встречной. Вспомни Бригема Янга.[30] Вспомни Генриха Восьмого. Вспомни царя Соломона. Эти ребята знали толк в хорошей жизни.
В окутавшей Смидли непроглядной ночной мгле блеснул тоненький лучик света. В голове забрезжило нечто вроде надежды. Он взвесил все сказанное Билл.
Генрих Восьмой и царь Соломон — авторитетные люди, на их суждения о жизни можно положиться. Жениться им нравилось, как заметила Билл, они даже сделали себе из этого хобби. Может быть, это служит более или менее веским доказательством того, что брак — не смертный приговор, как принято считать, и даже имеет свои положительные стороны.
От Билл не укрылась перемена в его лице Она взяла его руку в свою и крепко сжала.
— Согласен ли ты, Смидли, взять в жены Вильгельмину?
— Да, — ответил Смидли тихим, но твердым голосом. Билл нежно поцеловала его.
— Так-то лучше, — сказала она. — После обеда мы сядем в мою колымагу и поедем, приценимся, сколько берут священники.
Перевод с английского Н.Трауберг
1Мистер Эфраим Траут из юридической конторы «Траут, Уопшот и Эдельштейн» провожал на самолет Айвора Льюэллина,[31] возглавлявшего студию «Суперба-Лльюэлин» (Льюэллин-сити, Голливуд). Они были давними друзьями. Именно мистер Траут вел все пять разводов Лльюэлина, включая последний, с Грейс, вдовой Орландо Маллигена, блиставшего во многих вестернах. Ничто не сближает юриста и клиента сильнее, чем хороший развод. Им есть о чем потолковать.
— Я буду скучать по вас, Айвор, — говорил мистер Траут. — Все как-то опустеет. Однако вы правы, вам пора поехать в Лондон.
Мистер Лльюэлин это знал. Он всегда все обдумывал — все, кроме браков.
— Надо их там подстегнуть, — сказал он. — Подложить взрывчатки под зад, а то мечтают, мечтают… Им же лучше.
— Я думал не столько о них, — заметил мистер Траут, — сколько о вас.
— Да, в Лондоне хороший бифштекс.
— Не в том дело. Калифорнийское солнце плохо влияет на вас. Это сплошное сверкание будоражит дух, и вы женитесь.
При слове «женитесь» мистер Лльюэлин задрожал, как бланманже на ветру.
— Никогда! — воскликнул он. — С этим покончено.
— Это вы так говорите.
— Я уверен. Вы знаете Грейс.
— Еще бы!
— Она со мной обращалась, как с этими, как их, мексиканскими… нет, не кактус, вроде пиона.
— Пеон?
— Именно. Держала на диете. Вы ели диетический хлеб?
— Нет, не ел, — отвечал мистер Траут. Собственно говоря, он был почти бесплотен, а на диете стал бы невидим.
— И не ешьте. Чистая промокашка. Я жутко страдал. Если бы не моя секретарша (сейчас она миссис Монтроз Бодкин), я бы вообще умер. Подкармливала с опасностью для жизни. После развода я — как взломщик после тюрьмы.
— Приятное чувство.
— Зверски приятное. Будет он снова взламывать сейф?
— Если умен, не будет.
— Что ж, я умен.
— Но слабы.
— Слаб? Это кто, я? Спросите на студии.
— С дамами, только с дамами.
— А, с дамами!
— Непременно делаете предложение. Я бы так сказал, ре-флекторно. Вы добрый, широкий человек…
— А главное, не знаю, о чем с ними говорить. Нельзя же сидеть просто так!
— Воспользуюсь случаем и дам вам совет. Наверное, вы думали, почему, живя здесь двадцать с лишним лет, я не женился.
Лльюэлин об этом не думал, а если бы подумал, решил бы, что друг его, при всем своем уме, немного суховат. Собственно говоря, скорее он был какой-то сушеный и уж никак не сверкал. Такие мужчины привлекают мягких, уютных женщин, но в Голливуде их мало.
— Причина в том, — сказал мистер Траут, — что я принадлежу к небольшому сообществу убежденных холостяков. Именуется оно АХ, «Анонимные холостяки». Идею отцам-основателям подали Анонимные Алкоголики. Когда кто-нибудь из нас, поддавшись слабости, хочет пригласить даму в ресторан, он созывает собрание, и все его уговаривают. Они приводят доводы, рисуют страшные картины, пока он не одумается. Так возвращается разум на свой престол, наступает мир, уходит блажь. Он покидает друзей, снова став собою, и твердо отвергает впредь надушенные письма, не отвечает на звонки, а завидев знакомую даму, ныряет в переулок. Вы слушаете, Айвор?
— Слушаю, — ответил потрясенный Лльюэлин. За двадцать лет друг его обрел редкостный дар убеждения.
— Поистине жаль, — продолжал Траут, — что в Лондоне нет отделения АХ, иначе я дал бы вам письмо. Немедленно по приезде свяжитесь со здравым, спокойным человеком, которому можно доверять. Хороший юрист без труда его подыщет. На Бедфорд-роу есть контора «Николз, Эрридж и Трубшоу», с которой я часто веду дела. Они охотно вам помогут. Конечно, один человек — не то, что сообщество, но придется им ограничиться. Солнце светит и в Англии, рестораны там есть, словом — надо себя охранить. «Николз, Эрридж и Трубшоу». Не забудьте.
— Не забуду, — сказал Лльюэлин.
2Мистер Траут вернулся в Голливуд, чтобы пообедать в погребке вместе с другими членами АХ. Фредерик Бассет, жилищный агент, Джонни Рансибл и Г. Дж. Фланнери, агент литературный, хорошо поработали задень и со вкусом отдыхали. Только Траут мрачно молчал, рассеянно глядя на острое рагу и явственно думая о чем-то. Друзья это обсудили.
— Что-то вы очень тихий, Эф, — сказал Фред Бассет.
Мистер Траут очнулся.
— Простите, Фред, — сказал он. — Я озабочен.
— Очень жаль, очень жаль. А в чем дело?
— Проводил Лльюэлина в Лондон.
