— Спасибо, товарищ нарком.
В самом деле, чего ему не хватает? Что ему еще нужно? У него сейчас большая звериная семья и есть резервы; два медвежонка, две молодые львицы, орел, шакал, ворон. И в главке обещали пополнить его аттракцион тиграми, крокодилом и бегемотом. Это будет чудесно! И помощники у него надежные. Ваня уже самостоятельно проводит репетиции и может заменить его в любое время.
В этот необыкновенный вечер Ладильщиковы и Петуховы были сильно взволнованы и долго сидели в артистической уборной, делясь впечатлениями дня.
Затихло в цирке, потемнело. Но звери не спали и по-своему выражали тоску по воле: протяжно и глухо, как в бочку, рыкали львы — будто гремел гром или кто-то перекатывал огромные булыжники; противно, с каким-то клокочущим лаем кричали гиены, ворчали медведи и тихо подвывал волк, да неистовый Бой басовито, грозно взлаивал.
За кулисами с палкой в руке одиноко бродил старый хромой сторож Никифор Захарович Кудимов, проработавший в цирке более сорока лет.
— А где наш Руслан? — спохватилась Вера.
— Я сейчас посмотрю, — сказал Иван Данилович и торопливо вышел.
В то время как взрослые сидели в своей артистической уборной, Руслан находился, около звериных, клеток. Он очень любил маленького детеныша Фатимы — Цезаря, которого сегодня показывал наркому. От похвалы наркома Руслану стало радостно. Конечно, он будет укротителем! Вот когда народился этот львёнок, отец сказал: «Ухаживай, Руслан, за ним, корми, а потом будешь дрессировать его». Мама сказала, что у Фатимы мало молока, и стала подкармливать Цезаря коровьим молоком из бутылки. А нынче, наверно, забыла покормить. Столько, разных забот в этот беспокойный день! Фатима спокойно лежит, а львёнок ходит возле неё и мяукает. Конечно, голодный, Руслан отодвинул железный засов и, приподняв дверцу, поманил львенка: «Цезарь… Цезарь… иди ко мне…» Привыкший к человеческим рукам львенок подошёл к дверце и ткнулся носом в руку мальчика. Руслан подхватил его на руки и понёс в кладовку — звериную кухню. Поглаживая по спине, Руслан ласково приговаривал: «Цезарь мой, бедненький… голодный. Я тебе молочка дам…»
Лишённая детеныша, Фатима заходила в клетке, заурчала. Подойдя к дверце, стала царапать её, трясти. Руслан забыл запереть дверцу на засов. Дверца затряслась и чуть приподнялась… Львица подсунула под неё лапы и, приподняв повыше, выползла наружу. Воля! Мягко ступая, львица пошла направо, к кладовке, куда Руслан унёс её детеныша, но, услышав там какой-то стук, испуганно вздрогнула и круто повернула налево. Пройдя полутёмный коридор, заставленный какими-то, ящиками и железной аппаратурой, Фатима шмыгнула, в приоткрытую дверь конюшни. Пахнет животными! В станках стоят лошади, а в углу чан с водой, из которого ночной сторож Кудимов черпает ведром воду. Почуяв, зверя, лошади затопали ногами, зафыркали, захрапели, кося лилово-огненными глазами на средний проход, по которому шагала львица, озираясь по сторонам. Кудимов обернулся и, увидев львицу, с размаху выплеснул ей на морду ведро воды. Чихнув и брезгливо отряхнувшись от воды, львица отскочила к станкам. В этот момент её лягнула лошадь. Фатима перевернулась через спину, вскочила и, фыркая, глухо рыча «вау-вау», побежала из конюшни.
Там, где стояли клетки со зверями, горели ночные лампочки и было полусумрачно. Но когда Иван Данилович вошёл в это помещение, он сразу заметил, что клетка Фатимы пуста.
— Русла-ан! — крикнул Иван Данилович.
— Я тут, папа! — услышал он приглушенный голос сына.
Иван Данилович побежал к кладовке и распахнул дверь.
— Что ты тут делаешь?
— Кормлю Цезаря, папа. Смотри, как он пьет молочко…
— А где Фатима?
— Там, в клетке.
— Нет её там. Ты выпустил её?
— Нет, папа, я не выпускал ее…
— Беги скорее к дяде Коле в уборную и скажи, что Фатима убежала.
Иван Данилович схватил железную виду и побежал в конюшню. Как бы Фатима не натворила чего-нибудь… Направив впереди себя вилу, Иван Данилович быстро вошел в конюшню. Из-за чана выскочил с ведром в руке ночной сторож Кудимов и крикнул:
— Лев! Лев!
— Где?
— Не знаю.
Петухов побежал в фойе.
— Фатима! Фатима! — звал он львицу, поглядывая по сторонам.
Его догнали Николай Павлович и Мария Петровна, вооруженные палками и бичом.
— Ваня, ты иди в партер, посмотри там, а мы с Машей пройдем здесь.
Обежав фойе, Ладильщиков бросился в партер.
— Ну, как, Ваня, не видать?
— Нет.
И вдруг услышали — на хорах загремел барабан. Кто может там стучать в такую пору? Музыканты давно ушли. Поднялись на хоры. Никого. Стоят голые стулья, пианино, пюпитры, а барабан лежит на боку. Странно! Кто мог его свалить?
— Фатима! Фатима! — позвал Ладильщиков.
Кто-то заворочался за пианино, засопел. Взглянули туда. Там лежала львица, испуганно посверкивая огненными глазами.
— Фатима… Фатимочка… Иди сюда… — поманил её Ладильщиков.
Львица, узнав хозяина, вылезла из своего укрытия и, оживленно-радостная, прижалась к ногам Ладильщикова. Она сильно напугалась и ночного сторожа с его водой, и гремящего барабана, а от лошадиного удара ноет бок… Страшно одной, без хозяина, в огромном, жутко-пустом, тёмном цирке!
Фатима охотно пошла за хозяином, а когда увидела свою клетку, в которой лежал её детеныш, побежала туда сама, как в родной дом.
— Вот результат твоего спартанского воспитания, — сердито сказала своему мужу Вера Игнатьевна, — ты всё Руслану разрешаешь, и он везде лезет.
— Вера, ну просто глупый случай.
— У осторожных, умных людей таких случаев не бывает.
— А зачем ты полез в клетку? — спросил Николай Павлович.
— Я Цезаря хотел покормить…
— Ах ты, глупыш! — воскликнула Вера Игнатьевна, обнимая сына и прижимая его к груди. — Сердце у тебя мое, доброе, а голова, как у отца, безрассудная…
…Придя домой поздно ночью усталыми, Николай Павлович и Мария Петровна долго не могли уснуть — так взбудоражили их события дня. Они перечитывали приветственные письма и телеграммы и говорили обо всем: и о своих друзьях, которые их не забывают, и о наркоме, о Гагенбеке и зверях, о Руслане и Фатиме, о пионерах и о своей жизни, полной напряженного труда, тревог и переживаний.
Рассматривая резную шкатулку, подаренную ему пионерами, Николай Павлович сказал:
— Машенька, смотри: оказывается, тут звери изображены.
На боках и на крышке резной шкатулки видны были силуэты медвежат, льва, тигра и собак.
— Как искусно сделано! — промолвила Мария Петровна, рассматривая шкатулку.
Ложась спать, Николай Павлович устало повалился на постель и тяжело вздохнул:
— Ох, Маша, какой сегодня радостный и трудный день!..
Война застала Ладильщикова в большом южном городе, на берегу Дона.
Здесь, в цирке, он встретился со своим старым знакомым — Дротянко. Тринадцать лет прошло с тех пор, как они расстались после злополучной борцовской схватки, но при встрече сразу узнали друг друга. Постаревший и грузный, с брюшком, Дротянко дружески подал Ладильщикову руку и, широко улыбаясь, протянул:
— А-а, гора с горой не сходится, а человек с человеком может сойтись…
Дротянко вел себя по отношению к Ладильщикову так, как будто между ними ничего плохого не было. Когда же Николай Павлович напомнил ему о неудачном чемпионате, Дротянко сконфуженно промолвил:
— Да что старое вспоминать… Такие времена были — нэп…
Дротянко был администратором цирка, а его жена Берта Карловна — дрессировщицей собачек. Толстая и неповоротливая, с крашеными волосами оранжевого цвета, одетая в синее бархатное платье с блестками на груди, Берта Карловна так важно держалась на манеже, словно показывала зрителям какой-то необыкновенный номер, хотя ее беленькие шпицы проделывали простые трюки: бегали по барьеру, прыгали в обручи и делали несложные пируэты.
Война шла уже два месяца.
С тяжелыми кровопролитными боями наши войска отходили в глубь страны. Горели города, села и станции. Беженцы из западных областей двигались на восток поездами, машинами, подводами и пешком. А подальше на восток, там, где еще не было затемнения, и поближе к фронту, где оно уже было, шла напряженная, полувоенная, полумирная жизнь: день и ночь проводилось обучение призывников, люди работали, учились и даже ходили в театры.
Сначала представления шли в летнем цирке «шапито», но потом, когда с наступлением темноты начали налетать юнкерсы и город настороженно притихал в полном затемнении, вечерние представления стало проводить трудно, особенно со зверями. В темноте звери плохо повиновались: рычали, метались, сталкивались, и в такие моменты укротителю опасно было находиться в клетке.
По ночам враг бросал на город зажигательные бомбы, но бдительные дежурные, стоявшие на посту во дворах, на улицах и на крышах, тушили их, как только начинал распускаться огненный цветок «зажигалки».
