— Чей это ребенок? — одновременно спросили несколько дам, среди которых была и Нэнси Лемметер, обращаясь к Годфри.
— Не знаю… говорят, какой-то бедной женщины, которую нашли в снегу, — с величайшим трудом выговорил Годфри. Голос его дрожал. («В конце концов, может быть я и ошибаюсь», — поспешил он мысленно добавить, предупреждая упреки совести.)
— Тогда вам следовало бы оставить ребенка здесь, мастер Марнер, — посоветовала добродушная миссис Кимбл, не решаясь, однако, прикоснуться своим вышитым шелковым платьем к грязным лохмотьям девочки. — Я прикажу служанке унести ее.
— Нет… нет… я не могу расстаться с ней, я не могу отдать ее, — резко ответил Сайлес. — Она пришла ко мне… Я имею право оставить ее у себя.
Предложение взять ребенка застало Сайлеса врасплох, и слова, произнесенные им под влиянием внезапного внутреннего порыва, явились как бы откровением для него самого: за минуту до этого у Сайлеса не было никаких определенных намерений насчет ребенка.
— Слыхали вы что-либо подобное? — обратилась удивленная миссис Кимбл к своей соседке.
— Милейшие дамы, разрешите мне пройти! — сказал появившийся из карточной комнаты мистер Кимбл, раздосадованный тем, что его заставили прервать игру, но приученный многолетней практикой откликаться на самые неприятные вызовы и не выказывать недовольства даже в тех случаях, когда он был не совсем трезв.
— Не сладко сейчас выходить, а, Кимбл? — сказал сквайр. — Он мог бы сбегать за этим молодым человеком… твоим подручным… не помню, как его зовут.
— Мог бы? Какой толк говорить о том, что могло бы быть? — проворчал дядюшка Кимбл, поспешно направляясь к выходу вместе с Марнером, в сопровождении мистера Крекенторпа и Годфри. — Найди-ка мне пару теплых башмаков, Годфри! Одну минуту! Пошли сначала кого-нибудь к Уинтропам, пусть придет Долли, — неоценимая она женщина в таких случаях! Бен был здесь перед ужином; он ушел?
— Да, сэр, я встретил его, — сказал Марнер, — но я не стал объяснять ему, в чем дело. Я просто сказал, что иду за доктором, — он и говорит, что доктор у сквайра. Вот я и прибежал сюда. В кухне никого не было, мне и пришлось войти прямо в зал.
Малютка, которую больше не развлекали яркие свечи и смеющиеся женские лица, начала плакать и звать маму, одновременно прижимаясь к Марнеру, который, по-видимому, завоевал ее полное доверие. Годфри принес башмаки и услышал этот плач; ему показалось, будто из него тянут жилы.
— Я пойду, — поспешно сказал он; ему хотелось что-нибудь делать. — Я пойду и приведу миссис Уинтроп.
— Не стоит, пошли кого-нибудь, — бросил ему дядюшка Кимбл, уходя вслед за Марнером.
— Дайте мне знать, если я понадоблюсь, Кимбл, — сказал мистер Крекенторп, но доктор его уже не слышал.
Годфри тоже исчез — он побежал за шляпой и пальто, успев сообразить, что его сочтут за безумного, если он выйдет из дому неодетый. Однако он даже не вспомнил, что на нем бальные туфли, и выбежал в снег прямо в них.
Через несколько минут он уже был на пути к каменоломне, вместе с Долли, которая, не чувствуя холода, думала только о своей милосердной миссии и все же была озабочена тем, что молодой человек промочит ноги из-за такого же милосердного порыва.
— Вам бы лучше вернуться, сэр, — с почтительным участием сказала Долли, — незачем вам простужаться. Я попросила бы вас по дороге домой зайти в «Радугу» и сказать моему мужу — он, наверно, там, — чтобы он пришел, если, конечно, он настолько трезв, чтобы от него была польза, А не то пусть миссис Снел пришлет своего сынка — вдруг доктору что-нибудь понадобится, мальчик сбегает.
— Нет, раз уж пошел, я останусь. Подожду здесь на улице, — сказал Годфри, когда они дошли до хижины Марнера. — Позовите меня, если будет нужно.
— Хорошо, сэр, вы очень добры, у вас чуткое сердце, — сказала Долли, направляясь к дверям.
Годфри был слишком взволнован, чтобы почувствовать угрызения совести при этой незаслуженной похвале. Он шагал взад и вперед, не замечая, что проваливается в снег, и со страхом думал только о том, что происходит в хижине и как это все отразится на его судьбе.
Впрочем, нет, в глубине души, почти заглушённое страстной надеждой и ужасом, теплилось чувство, что ему не следует взвешивать возможности, а надо примириться с последствиями своих поступков, признать свою несчастную жену и выполнить свой долг перед ни в чем не повинным ребенком. Но у него не было достаточной нравственной силы добровольно отказаться от Нэнси. Сердца и совести у него могло хватить лишь на то, чтобы вечно мучиться сознанием своего малодушия, препятствовавшего его самоотречению. Но в эти минуты сердце его радостно билось надеждой на освобождение от долгого рабства.
«Может быть, она умерла? — говорил в нем голос, звучавший громче остальных. — Если это так, я могу жениться на Нэнси. Я стану добропорядочным человеком, у меня не будет никаких тайн, а что касается ребенка… о ребенке можно как-нибудь позаботиться. А вдруг она жива? — вставал тут же новый вопрос. — Тогда со мной все кончено!»
Годфри не знал, сколько времени он провел в этом мучительном ожидании, но наконец дверь хижины отворилась, и вышел мистер Кимбл. Годфри поспешил навстречу дяде, заранее стараясь подавить волнение, каковы бы ни были новости.
— Я решил подождать вас, раз уж пришел сюда, — первым заговорил он.
— Очень глупо сделал, что вышел. Неужели ты не мог послать кого-нибудь из слуг? Все равно помочь ей ничем нельзя. Она умерла — по-моему, уже несколько часов назад.
— А какая она на вид, эта женщина? — спросил Годфри, чувствуя, что кровь приливает к его лицу.
— Молодая женщина, изнуренная до последней степени, с длинными черными волосами. Нищенка, наверно, — вся в лохмотьях. Но у неё на пальце обручальное кольцо. Завтра ее отнесут в работный дом. Пойдем, пойдем!
— Я хочу взглянуть на нее, — сказал Годфри. — Мне кажется, я видел такую женщину вчера. Я вас сейчас же догоню.
Мистер Кимбл двинулся вперед, а Годфри вошел в хижину. Он бросил лишь беглый взгляд на лицо покойницы, лежавшей на подушке, которую заботливо подложила ей под голову Долли, но он так хорошо запомнил этот последний взгляд, брошенный им на свою несчастную, постылую жену, что, даже рассказывая историю этой ночи шестнадцать лет спустя, видел перед глазами каждую черточку изнуренного лица.
Годфри повернулся к очагу, у которого сидел Сайлес Марнер, убаюкивая ребенка. Девочка теперь была совершенно спокойна, но не спала. Она просто притихла от сладкой каши и тепла и широко открытыми глазами смотрела по сторонам тем взором, который заставляет нас, взрослых, с нашей внутренней сумятицей, испытывать в присутствии маленького ребенка чувство, близкое к благоговению, какое мы переживаем перед спокойным величием и красотой земли или неба, перед ровным блеском светил, перед кустом шиповника в полном цвету или деревьями, склонившимися над тихой тропой. Широко открытые голубые глаза смотрели в глаза Годфри без всякой тревоги, но не узнавали его. И странную смесь различных чувств, огорчения и радости, испытал отец, когда биение маленького сердечка не ответило на зов его ревнивой тоски, когда голубые глазки медленно отвернулись от него и устремили свой взор на уродливое лицо ткача, который поспешил наклониться к ребенку, а маленькая ручка нежным движением начала теребить морщинистую щеку Марнера.
— Вы завтра отнесете ребенка в приют? — спросил Годфри, стараясь говорить как можно равнодушнее.
— Кто это сказал? — резко спросил Марнер. — Разве меня заставят отнести ее?
— Но вы же не захотите оставить ее у себя, не так ли? Вы человек одинокий и…
— Она останется у меня, пока кто-нибудь не докажет свои права на нее, — ответил Марнер. — Ее мать умерла, а отца у нее, наверно, нет. Она одна на свете, и я тоже один на свете. Мои деньги исчезли, я не знаю куда, теперь явилась она, я не знаю откуда. Я ничего не знаю. Совсем запутался.
— Бедная крошка, — сказал Годфри. — Позвольте мне помочь вам купить что-нибудь, чтобы ее одеть.
Опустив руку в карман, он нашел там полгинеи и, сунув монету в руку Сайлеса, выбежал из хижины, чтобы догнать мистера Кимбла.
— Оказывается, это не та женщина, которую я видел, — сказал Годфри, когда поравнялся с Кимблом. — А девочка прехорошенькая! Старик как будто собирается оставить ее у себя. Удивительно, как такой скряга на это решился. Я дал ему немного денег для нее. Мне кажется, приходское управление не будет особенно претендовать на ребенка и ссориться с Марнером.
— Конечно, нет. Но было время, когда и я поспорил бы с ним из-за этого ребенка. Сейчас уже поздно. Тетка твоя так отяжелела, что не догнала бы ребенка, если бы ему вздумалось подбежать к огню. Она теперь сидела бы на месте да только хрюкала, как потревоженная свинья. Но какой ты дурак, Годфри, что выбежал из дому в бальных туфлях и тонких чулках! Ведь ты один из главных кавалеров на балу, да еще в твоем же доме! Что ты хочешь доказать этими глупостями, мой милый? Быть может, мисс Нэнси была очень жестока, и ты решил досадить ей, испортив собственные туфли?
