Человек открыл дверь слева, положил пакет на пол, опустил шторы; затем зажег керосиновую лампочку. Обстановка комнаты была не такой жалкой, как можно было ожидать. В ней стояла деревянная кровать шириною около метра, с чистыми на вид простынями; два стола, и на одном из них — таз и кружка с водой; кувшин на полу; на другом — бахромчатая скатерть; два стула. Каменный пол был отчасти устлан цыновкой.
Они сели.
— Вы видите, я доверяю вам.
— Это… это не ваши номера?
— Нет, конечно.
— Это что? Ваше убежище?
— Да… Можете говорить. Комната рядом пуста.
— В окно нас услышать не могут?
— Нет. И я ведь вам не велю кричать.
— Здесь вы будете ночевать?
— Да.
— Сегодня?
— Да.
Кинэт осматривался.
— Но… как же это? Вы в частной квартире?
— Да, у славной женщины.
— Не имеющей отношения к той, о которой вы мне только что говорили?… К вчерашней?
— Никакого, никакого… Бог с вами!
— Как вам пришло в голову сюда прийти?
— Не знаю. Надо вам сказать, что мне знаком давно этот квартал.
— И неподалеку отсюда вы жили?
— Нет.
— Вам показалась эта комната спокойной?… Но женщина эта вас впустила… как?… Сдала вам комнату?
— Конечно. Она сдает эти обе комнаты, эту и соседнюю, когда случается жилец.
— Кто вам дал ее адрес?
— Один парень, кативший тележку по улице Обри-ле-Буше. Я встретил его и сказал, что ищу меблированную комнату. Но не в номерах, оттого что мне часто приходится работать по ночам, а днем спать в номерах нельзя из-за шума в коридорах. Я уже и в другом месте справлялся, в винном погребке.
— Не обратили ли вы внимания на себя этими расспросами?
— Нет. Да ведь и не было в них ничего странного.
— Хозяйка не удивилась, когда вы пришли без вещей, без чемодана?
— У меня был с собой пакет…
— Вот видите, он пригодился вам.
— И еще другой пакет.
Кинэт поискал глазами другой пакета. Сразу не увидел ничего.
— Я уплатил ей за неделю вперед. Сами понимаете, что после этого она успокоилась.
— Она вас ни о чем не спрашивала?
— Она почти глуха. Я этим воспользовался и наговорил ей всякой всячины. Глухие люди любят говорить только для виду, но привыкли не понимать других. Это им не мешает.
— А как же ваш чемодан, оставшийся в номерах?
— Мне не так уж нужны вещи, которые в нем лежат.
— Да, но по ним установят вашу личность. Содержатель номеров, может быть, сделает заявление комиссару. А этого только и недостает.
— Я знаю… Вот по этой части вы можете оказать мне услугу.
— Съездив за чемоданом?
— Разумеется, я дал бы вам денег на уплату моего долга. За прошлую неделю и — воскресенье, понедельник, вторник — за три или даже за четыре дня в придачу.
— Для меня это изрядный риск.
— Что еще было бы очень хорошо, так это сказать им, что вы — мой новый хозяин; что я вас попросил съездить за моим чемоданом, а вы этим воспользовались, чтобы кстати навести обо мне справки. У вас совсем вид хозяина. Право, очень почтенный вид. Им ничего другого и в голову не придет. А затем, знаете ли, люди коммерческие, эти, как и другие, только бы вы им заплатили… а там уж они недолго морочат себе голову из-за вас.
— Да, но их могут допросить…
— Так что ж такое? Они скажут, что очень приличного вида господин, с красивой бородой, пришел и заявил, что нанял меня. Это вам даже алиби.
— Хо, не так-то это просто кончается. Если будут серьезные основания вас разыскивать, то начнут искать господина с красивой бородой.
— Пусть так! Кому можете вы прийти на ум, при каких угодно приметах? А? Переплетчик, владелец магазина? Бывший крупный чин в полиции?
— Я не спорю. Вот и в этом вопросе вы можете оценить все значение моей помощи. Попробуйте-ка послать по этому делу другого вместо меня… Но содержатель номеров может спросить у меня ваш адрес для переотправки вам писем.
— Я никогда не получаю писем.
— Все равно, они могут спросить адрес просто из любопытства. А мне нельзя показать, будто я скрываю от них эти сведения.
— Дайте фальшивый адрес.
— Да, но если его проверят, мое появление в номерах перестанет быть алиби для вас. Напротив. Это усилит подозрения. В данный момент я имею в виду ваши интересы.
— Так как же быть?
— То-то и есть! Дайте подумать. И еще другое. Не тащить же мне ваш чемодан на спине. Такси? Но прежде всего я не знаю, можно ли въехать на автомобиле в эту улицу. И во всяком случае соседи будут очень заинтересованы. В такой улице вдруг останавливается и разгружается такси!
— А простой фиакр? Вечером?
— Тогда с извозчиком задача. Извозчику легко забыть седока, которого он отвез с Восточного вокзала на большие бульвары, но он и через год не забудет этого закоулка, и вас, и вашего чемодана.
Кинэт умолк. Представлял себе окрестности. Прислушивался. Полный совершенно новой бдительности, еще ничем не притуплённой и под влиянием обстоятельств трепещущей, как страсть, он пытался установить ценность этого жилища, как убежища, толщу тайны, которою был в нем предохранен человек, груз опасности, давление розыска, которые оно могло выдержать.
Слышен был шум экипажей, довольно отдаленный. Шаги на этой же улице, очень заглушённые. Иногда — голос, всякий раз казавшийся слишком близким, слишком крикливым и приближающимся. Шаги звучали все же не так тревожно, как голоса. Но были также периоды тишины. Дом даже казался немым. Очень легкие и нерегулярные звуки, по временам раздававшиеся — шорохи, потрескиваниягстуки, — доносились, быть может, из верхнего этажа, но, быть может, и из соседних домов. Весь этот край старых стен был достаточно плотен для того, чтобы такого рода шумы могли в нем проходить большие расстояния и не принадлежать одному месту по преимуществу перед другими, как и жалкий, затхлый запах, отовсюду сочившийся. Кинэт заговорил:
— Я понимаю, чем вам понравился этот закуток: «Кому взбредет на ум искать меня здесь?» Так вы думаете. К несчастью, это понимают все. При входе в эту улицу, по которой вы меня только что вели, словно надпись висит: «Для скрывающихся».
— Ну, вы преувеличиваете!
— А затем, эти трущобы полны проституток и сутенеров. Полиция имеет за ними постоянное наблюдение. Содержит среди них всякого рода осведомителей. Ваша хозяйка… поручиться можно, что и она в том числе.
— Вы бы этого не сказали, если бы ее увидели. Хотите, я придумаю предлог и покажу вам ее?
— Нет, нет. Ей не надо меня знать. Ни в коем случае. В каком квартале ваши номера?
— На улице Шато, в четырнадцатом. Знаете, на той улице, что идет от Мэнского бульвара, как раз от того места, где церковь, до бульвара Вожирар, проходя мимо западной товарной станции.
— В общем, не так уж далеко от меня.
— Пешком минут двадцать.
— Тот квартал тоже не очень-то спокойный, но все же он лучше этого. Заметьте, что вы очень хорошо поступили, перебравшись оттуда. Но нам надо будет найти что-нибудь другое.
— Вы меня издергали всего!
— Я продолжаю думать о вашем чемодане. Можно было бы сделать так: сегодня им заплатить и сказать, что за чемоданом завтра кто-нибудь придет. В чемодане, если бы его вскрыли, нет ничего подозрительного? Ничего такого, что могло бы заинтересовать полицию и навести ее на ваш след?
— Нет… Кроме нескольких пар совсем новых носков на дне. Если она их найдет, то, пожалуй, заинтересуется, откуда они у меня. Но разве из-за одного этого могут начать меня разыскивать?
— Нет, не думаю; если действительно ничего другого там нет. А затем, на худой конец, у вас могло быть желание сделаться перепродавцом носков где-нибудь у ворот, разносчиком. Надо вам знать, что пока не поступило заявления, полиция не любит усердствовать. Словом, надо прежде всего заплатить за номер. Тогда у них перестанет работать воображение. Чемодан они задвинут куда-нибудь в угол и перестанут о нем думать, пока за ним кто-нибудь не придет.
— Все-таки, я не сказал бы, что мне не нужны вещи, которые там лежат.
— Как-нибудь обойдетесь.
— Но отчего, по-вашему, лучше не вывозить его сегодня?
— Прежде всего оттого, что у них тогда не будет повода спросить ваш адрес, пусть бы даже вы сами туда пошли.
— Я? О, я?
— А почему бы и не вы, в конце концов? Вы сможете сказать: «Я останусь только день-другой на новой квартире. Окончательно я сообщу вам адрес, когда приду за чемоданом.» Если другой пойдет, я, например, то это еще проще. Я — ваш новый хозяин, пусть так. Я пришел платить: в счет вашего жалованья. Пришел я, главным образом, чтобы навести о вас справки. Ваш новый адрес? Я его еще не знаю. Раз я не беру чемодана, у них нет оснований интересоваться моим адресом; и я не обязан знать, нашли ли вы себе уже квартиру.
Человек слушал Кинэта, как больной — врача. Только одного и хотел — верить ему, слушаться его. Если больной вставляет замечания, то для того лишь, чтобы побудить врача все принять как следует в соображение, и чтобы направить его непогрешимое знание во все закоулки проблемы.
