— Конечно! А весной деньги разойдутся, и хозяева вовсе нищими останутся.
— Он-то заплатит! Грош даст, а люди польстятся. Вот он чуть не даром все и загребет.
— Да на что ему эта земля? Мало у него, что ли?
— Хочет купить, — неохотно пробормотал староста. — Говорил, что много купит, до самого леса. Для округления, значит.
— Не дождется! Округление… Слушайте, Верциох, так он и вашу землю купить хочет? Ваша-то к его землям всех ближе.
— Все земли, все он купит для округления, вдоль всего протока в лугах, — подтвердил Роман.
Калинский староста только покачал головой. Винцент сидел спокойно, хотя чувствовал, как у него кровь приливает к лицу.
— Надо что-то делать, — сказал Скужак.
— Делать? — заорала Скалчиха. — А я вот прямо говорю: ежели кто продаст хоть клочок, я ему глаза выцарапаю. Уж он этим иудиным серебреникам не обрадуется!
Плыцяк стукнул палкой в пол. Все утихли.
— Это хорошо говорить, кума, что, мол, глаза выцарапаю… А что, когда у человека нет ни крыши над головой, ни хлеба, а у самого пятеро или там шестеро ребятишек во все уши жужжат?
— Пусть подыхает! — выпалила разъяренная Скалчиха.
— Подохнуть — это проще всего. Нет, тут что-то делать надо.
— В волость написать!
— Писали уж, а что толку? Только дождались, что вчера Скубинские повестку получили, налоги платить. Скубинский обожженный лежит, только-только подниматься стал, детей четверо, баба с ума сходит!
— А что, если бы съездить? — робко вмешался Винцент.
— Правильно! Бумага-то лежит-лежит, а в нее, может, никто и не заглядывает. А поехать в волость, в воеводство, может, чего и добьемся.
— Да и страховое общество надо бы поприжать, пусть платят!
— Только кто поедет?
— Да старосте полагалось бы.
— Ага, старосте! Вам, Роман, небось охота ехать, а? Как в прошлый раз, — община издержалась, а вы ничего не сделали.
— Не удалось, — бормотал Роман.
— Ну да, не удалось! Вы еще и тут дня два пьяный ходили, — выкрикнула какая-то из баб.
— А ну, бабы, давайте не мутить, так мы ни до чего не договоримся. Ехать кому-нибудь надо, иначе ничего не выйдет… Я так думаю, пусть едут староста с господином учителем.
— С учителем?
В первый момент они растерялись.
— А почему бы и нет? Господин учитель там скорей договорится. Ходы разные надо знать — куда уж деревенскому мужику… А ежели вдвоем поедут, все же верней. Староста, значит, по должности, — ну, и учитель…
— На двоих расходу будет больше.
— Свои расходы я сам покрою, — хрипловатым голосом сказал Винцент, быстро подсчитав в уме свои финансовые возможности. «В крайнем случае займу у Сташки, а потом выплачу в рассрочку», — мелькнуло у него в голове.
— Ну раз так, тогда ладно, — обрадовался кто-то, но остальные запротестовали.
— Как же это? Раз от деревень поедете, деревни и платить должны.
— Ведь билет надо брать. О подводе что говорить? Но билет туда и обратно, да и там даром ничего не дадут.
— Расход большой.
Наконец, сговорились. Был назначен день.
— Тянуть нечего. Чем скорей, тем лучше. Пусть присылают комиссию, пока весь народ из деревни не разползся по белу свету.
— Люди добрые, Варшава — это хорошо, страховое общество — тоже хорошо. Но и тут, на месте, надо обдумать кое-что.
— Когда страховое общество заплатит, уборка уже будет кончена, все выйдем на работу, чтобы еще до зимы избы были поставлены.
— Из министерства, может, какое вспомоществование дадут.
— А пока дадут, что будет? Ведь тут есть нечего.
— Надо бы какую складчину сделать…
— А откуда будешь брать на складчину?
— Кто нынче сносный урожай собрал?
— И делиться совсем уж нечем стало.
— Ну, все уж не так плохо. Никто ведь не говорит, чтобы по мешку ржи или там картошки давать. Ежели хоть по чуточке дадут Мацьков, Калины, Грабовка, Грушков, все деревни, и то много получится.
— А кто распределять будет? Опять староста?
— Ага! Чтобы ему опять кое-что к рукам прилипло.
— Нет, так нельзя, чтобы один староста. Выберем несколько человек, пусть и распределяют.
— А зачем выбирать? Выбрали мы делегацию к тому дьяволу, пусть она и этим займется.
— Правильно! Чего в другой раз выбирать?
— Только, чтобы все честно было.
— С чего ж не честно будет? Каждая деревня пусть складывает у своего старосты, переписывает все, как следует, а потом свезет в Бжеги.
— И холст? — спросила какая-то женщина.
— Конечно, и холст. Что кто может, лишь бы всякий дал, хоть понемногу.
— Помочь людям…
— И людям помочь и этому показать, что без его графской милости обойдемся.
— А кто тогда больше всех орал, чтобы к графу идти? Не вы ли?
— Кто же знал, что так выйдет?
— А как еще могло выйти? Всегда он людей за скотину считал, а то и хуже скотины. Что же вдруг могло измениться?
— Постойте-ка! А как же будет с семьей Вроняка? Им тоже давать?
— Ну, а как же? Сам Вроняк в тюрьме, а с ними страсть что делается. Дети и баба ведь ни в чем не повинны.
— Конечно, не повинны…
— Значит, дать им, как прочим.
— Вы уже все делите, а ведь еще ничего и нет.
— Нет — так будет!
— Сегодня же, сейчас, кто что может — к старосте.
— Ежели так делать, то кое-кто и открутится. Лучше с подводой от избы к избе ездить. Лошаденки все равно сейчас в конюшнях стоят.
— Правильно! Как ксендз ездит собирать!
— Тут уж никто отлынивать не станет, потому стыдно будет.
— Да кто захочет отлынивать? Ведь не кому-нибудь, а своему даст, такому же мужику.
— Да еще в такой беде!
— И к ксендзу тоже идти надо.
— Конечно! Сколько он в прошлое воскресенье проповедовал о помощи ближним, — пусть теперь и сам пример покажет.
— Всюду побываем, не бойтесь! — уверяла Скалчиха.
— Только не во дворце! — засмеялся кто-то.
— Во дворце я впервые в жизни была, а ежели еще раз пойду, то уж не так!
— Ого, слышите, как Скалчиха-то грозится!
— Я не грожусь, а коли дойдет до чего, так на деле покажем!
— Пока до чего дойдет, так графа и след простынет! И оглянуться не успеешь, как улизнет.
— Уж как-нибудь за ним мацьковские присмотрят — так, на всякий случай!
— Э, болтаете всякий вздор, а потом еще отвечать придется, — значительно сказал Захарчук, покосившись на столпившихся у окна старост.
— Правильно, нечего много болтать. Болтовня, что полова, по ветру несется.
— А когда надо, так и без болтовни случится.
— Всему свое время придет.
— Ой, придет, придет! Вот только бы дождаться человеку!
— Дождемся, не бойтесь, — сказал кто-то, и все стали расходиться. Скалчиха крикливо командовала бабами, распределяя их по деревням.
— Баба всегда лучше присмотрит, чем мужик. А вы, староста, не убегайте. С вами Важчиха пойдет, насчет этого сбора-то.
— Так это вы уж сегодня хотите?
— А когда? После дождичка в четверг? Тут откладывать нечего! Или сейчас, или и вовсе не надо!
— Верно, верно!
И вправду тотчас после обеда поехали подводы от дома к дому. Все уже знали, не приходилось даже с подводы слезать, — люди сами выносили меру картошки, немного ржи, кусок холста, пригоршню льна, буханку хлеба — что у кого было. Стефановичи отличились — вытащили несколько больших кругов колбасы и целый мешочек соли.
— У кого есть, тот может дать.
— Как бы не так! У кого есть, вот хоть как у графа, так тому еще жалче отдавать.
— Это штраф так обозлил Стефановича.
— Какой еще штраф?
— Так вы ничего не знаете? Приезжал на прошлой неделе этот самый, как его, что налоги-то с лавок берет, и нашел в горшочке на полке перерезанную пополам пачку махорки. Руся было спрятала, а он все же пронюхал, вот им и пришлось двадцать пять злотых платить. А как же не резать? Разве кто купит целую пачку?
— Такие деньги!
— Ну, им есть из чего и заплатить.
— Да я их и не жалею… Когда свинья у кого издыхает, так они несколько грошей заплатят, а потом за колбасу или мясо в городе столько же берут, что и за хорошую свинину.
— С чего ж они так и разжились, как не с этого.
— А старуха, только зазевайся, всегда обвесит.
— Ну, по крайней мере все-таки дали.
— Как им было не дать, когда все дают?
И правда, давали все. Старая Лисиха принесла курицу. Захарчуки — маленького поросенка. Давали даже самые бедные. Анна вышла из своего сарайчика и положила на подводу детскую рубашонку.
— Может, и это пригодится?
— Как не пригодиться! Там все разутые, раздетые.
Она стояла с ребенком на руках. Ее большие серые глаза мимоходом глянули на сидящего на подводе Винцента и тотчас обратились к маленькой головке, прижавшейся к ее груди. Она тихо ушла со своим лицом мадонны, в застиранной, вылинявшей юбке, стройная, сосредоточенная, полная покоя, который так тревожил Винцента. Он отвернулся, заметив, что бабы жадно, внимательно следят за ним, и стал тщательно завязывать мешок с рожью.
