— Очень антагонистично.
— Как?
— Я хотел сказать — очень альтруистично с его стороны. Вряд ли вы знаете это слово, я сам его недавно услышал от Дживса. Это когда один человек проявляет к другому бескорыстное участие, не жалея времени и сил.
— Бескорыстное? Как бы не так! Том хочет заключить с Артроузом очень выгодную сделку. Если это удастся, он сорвет большой куш, не облагаемый подоходным налогом. Поэтому он лебезит перед ним, как начинающая актриса перед голливудским продюсером.
Я понимающе кивнул, хотя мог и не трудиться — все равно она меня не видит. Мне не составило никакого труда воссоздать ход мыслей мужа моей тетки. Т. Портарлингтон Траверс сколотил себе состояние, которого вполне хватило бы на семерых, но при этом постоянно озабочен тем, как бы еще добавить в кубышку хоть малую толику, полагая — и совершенно справедливо — что всякая толика, добавленная к уже имеющемуся, делает кубышку на толику полнее. А уж в чем ему нет равных, так это в умении уклоняться от уплаты налогов: каждый пенс, который государству удается из него вытянуть, он оплакивает как собственного сына.
— Вот почему на прощание он заклинал меня всячески ублажать миссис Артроуз и ее сына Уилли и обращаться с ними, как с королевскими особами. Так что они теперь окопались в «Бринкли».
— Вы говорите, его зовут Уилли?
— Уменьшительное от Уилберта.
Я задумался. Уилли Артроуз. Вроде бы знакомое имя. То ли я его где-то слышал, то ли в газетах мелькнуло. Но где, не помню.
— Адела Артроуз пишет детективные романы. Ты не поклонник ее творчества? Как только приедешь, придется штудировать ее романы, в таких делах не следует пренебрегать и малым. У меня есть полное собрание ее сочинений. Она превосходно пишет.
— С удовольствием готов прочесть все, что она настряпала, — ответил я, будучи — черт, как это называется по-испански? — афи-кто-то остросюжетного чтива. Кажется, афишинадо.[47] — Особенно если там парочка-другая трупов. Стало быть, мы установили, что в числе ваших постояльцев числятся миссис Артроуз и ее сын Уилберт. Кто еще?
— Леди Уикем с дочерью Робертой.
Я пошатнулся, словно чья-то невидимая рука нанесла мне удар под ложечку.
— Как? Бобби Уикем? Только этого не хватало!
— Что это ты так всполошился? Ты ее знаешь?
— Еще бы мне ее не знать!
— А, понимаю. Она что, из легиона девиц, с которыми ты когда-то был помолвлен?
— Не совсем. Формально мы не были помолвлены. Но лишь потому, что она не захотела пойти мне навстречу.
— То есть дала от ворот поворот.
— Слава Богу, да.
— Почему слава Богу? По-моему, очень эффектная барышня.
— Согласен, ее внешность не оскорбляет глаз.
— Красавица.
— Совершенно справедливо, но разве красота — все? Душа, по-вашему, не в счет?
— А что, по части души имеются претензии?
— Увы. Душа на уровне гораздо ниже среднестатистического. Могу вам сказать, что… Впрочем, довольно об этом. Зачем бередить раны.
Я мог бы назвать не менее сотни причин, по которым любой разумный индивид, пекущийся о своем душевном покое, предпочтет держаться подальше от вышеупомянутой рыжеволосой фурии, но это заняло бы слишком много времени, а мне не терпелось вернуться к мармеладу. Скажу лишь, что я давно уже очнулся от гипноза и всецело осознал, что, отклонив мое предложение прошествовать к алтарю в стае подружек невесты, юная леди оказала мне неоценимую услугу, и вот почему.
Когда тетя Далия назвала этого беса в юбке красавицей, она ничуть не погрешила против истины. В самом деле, ее внешняя оболочка того сорта, что заставляет случайного наблюдателя качнуться на каблуках и присвистнуть от восхищения. Но, обладая глазами, сияющими, как звезды, волосами оттенка спелой вишни, неотразимым шармом, espieg-lerie[48] и прочими необходимыми аксессуарами, Б. Уикем сочетает с ними непредсказуемость бомбы с часовым механизмом. Находясь в ее обществе, постоянно испытываешь тоскливое чувство, что вот-вот все с треском полетит к чертовой бабушке. Никогда не знаешь, что она может выкинуть и в какую невообразимую передрягу влипнешь по милости ее легкомыслия.
— Мисс Уикем недостает серьезности, сэр, — предостерег меня Дживс, когда моя любовная лихорадка была в самом разгаре, — она ветрена и легкомысленна. Я бы не рискнул рекомендовать кому бы то ни было в качестве спутницы жизни юную леди с рыжими волосами столь яркого оттенка.
И он, как всегда, был прав. Я уже рассказывал, как она подговорила меня прокрасться в спальню сэра Родерика Глоссопа и проткнуть шилом его грелку, и это еще цветочки по сравнению с другими ее выходками. Короче говоря, Роберта, дочь покойного сэра Катберта и леди Уикем из Скелдингс-Холла, Хартс — сущий динамит, и всякому, мечтающему о спокойной жизни, лучше держаться от нее подальше. Перспектива оказаться с ней под одной крышей, при всех тех возможностях, которые загородный дом предоставляет изобретательной девушке, чтобы втянуть своих друзей и близких в очередную заваруху, породила у меня серьезные сомнения и чуть было не заставила отказаться от поездки.
Не успел я оправиться от этого удара, как престарелая родственница нанесла следующий, и это был чистый нокдаун.
— И еще у нас гостит Обри Апджон со своей падчерицей Филлис Миллс, — сказала она. — Такая вот компания. Что с тобой? У тебя астма?
Очевидно, она спросила про астму, услышав хриплый стон, который сорвался с моих губ, и должен сознаться, что он весьма походил на предсмертный крик подстреленной дикой утки. Впрочем, такая моя реакция была вполне оправданной. Человек с более слабыми нервами взвыл бы на моем месте, как пожарная сирена. На ум пришли слова, которые сказал мне как-то Селедка. «Знаешь, Берти, — сказал он, находясь в философическом настроении, — нам с тобой есть за что благодарить судьбу. Как бы ни была сурова к нам жизнь, есть одна мысль, которая должна нас укреплять и поддерживать во всех наших невзгодах. Пусть над нашими головами сгущаются тучи и тьма скроет полуденное солнце; пусть в ботинке вылезет гвоздь или мы угодим под дождь без зонтика; спустившись к завтраку, мы можем обнаружить, что кто-то съел последнее яйцо всмятку; но при всем этом у нас всегда есть утешение, что мы никогда больше не увидим этого кровопийцу Обри Апджона. Вспоминай об этом в минуты уныния», — сказал он, и я всегда свято следовал его совету. И вдруг сейчас этот прохвост снова всплывает в моей жизни. Тут самый мужественный человек затрубит умирающим селезнем.
— Обри Апджон? — дрожащим голосом спросил я. — Тот самый Обри Апджон?
— Именно. После того как ты сбежал из его каталажки, он женился на Джейн Миллс, моей подруге и обладательнице крупного состояния. Она умерла, у нее осталась дочь, моя крестница. Апджон вышел в отставку и занялся политикой. По последним слухам, местные политиканы собираются выдвинуть его кандидатом консерваторов от Маркет-Снодсбери на следующих дополнительных выборах. Тебе, наверное, любопытно будет снова с ним повидаться. Или, может, ты боишься?
— Разумеется, нет. Нас, Вустеров, не так легко запугать. Но какого дьявола вы пригласили его в «Бринкли»?
— Я и не приглашала. Мне хотелось повидать Филлис, а он сам навязался.
— Надо было его выставить.
— Духу не хватило.
— Слабеете, тетушка, слабеете…
— Кроме того, он мне нужен. Будет вручать призы школьникам в Маркет-Снодсбери. Нас, как всегда, известили в последнюю минуту, нужно произнести речь об идеалах и о взрослом мире, который ждет этих шалопаев за порогом школы, а Апджон идеально подходит для этой роли. Мне кажется, он превосходный оратор. Правда, он двух слов не свяжет, если у него с собой нет готового текста. Он называет это «свериться с тезисами». Мне Филлис рассказала. Она сама ему их перепечатывает.
— Это уж совсем неприлично, — сурово сказал я. — Я, например, никогда не поднимался выше исполнения «Свадебной песни пахаря» на сельских концертах, но, прежде чем предстать перед публикой, неизменно выучиваю текст назубок. Хотя в «Свадебной песне», если забыл слова, можно просто без конца повторять «Гоп-гоп-гоп, гей-гей-гей, еду к суженой своей». Короче говоря…
Я бы еще долго развивал эту тему, но тетка сказала, чтобы я перестал болтать вздор и, любезно велев не разевать по дороге рот, дала отбой.
Я шел обратно к столу, и ноги у меня были, как ватные. Да, видать компания там подобралась неслабая. Одной Бобби Уикем хватило бы за глаза и за уши, с ее талантом баламутить всё и вся и, что ни день, затевать новые авантюры, способные повергнуть в хаос весь цивилизованный мир. А тут еще Обри Апджон — нет, это явный перебор. Не знаю, заметил ли Селедка на моем лице «налет мысли бледной»[49], как любит выражаться Дживс. Скорее всего — не заметил, потому что он в этот миг был всецело поглощен тостами с мармеладом, но упомянутый налет несомненно на моем лице присутствовал. И, как это нередко случалось прежде, я вдруг ощутил на себе дыхание рока. Конечно, я не мог сказать, в какую именно форму отольется на сей раз его карающая воля, но внутренний голос шепнул мне, что Бертрам уже отмечен его печатью и в ближайшем будущем получит поддых.
