Я до сих пор помню, как он смотрел на меня тогда, как его красивое лицо пылало от спиртного, растерянности и гнева; по сей день я чувствую тот укол страха — все-таки Бен был намного выше и крепче меня. Наконец он отошел. Бен относился к той категории мужчин, которые всегда были мне не по душе: в молодости эти жгучие мощные красавцы купаются в женском внимании, а позже становятся жертвами алкоголизма и высокого давления.
Однако теперь, заново переживая ту встречу с Беном, почти забытым, но по-прежнему грозным персонажем, я заметил, что думаю о нем с состраданием. Его разрывали на части две красавицы: любвеобильная, бледная, изысканная Ева, с которой наверняка часто бывало скучно, и хитрая, искушенная светская львица, чужая жена. У него было много забот, помимо бесконечной борьбы с собственными желаниями и совестью; ему хотелось работать и наконец обрести собственный почерк (трудная пора для любого писателя). Еще, возможно, Бен хотел жить насыщенной жизнью и набираться опыта: его сознание раздирали ошеломляющие и противоречивые порывы, а подсознание уже нашептывало, что время на исходе. Дни Бена Керри были сочтены. Однажды утром в 1916 году в битве на Сомме враг разотрет в пыль два браддерсфордских батальона: среди убитых младших офицеров окажется и Бен. А потом некоторые люди — политики, газетчики, влиятельные работодатели и им подобные — начнут скорбно удивляться, куда подевались умные и бойкие молодые люди. Искать их надо в прахе войны, среди окопов.
Впрочем, все это не помогло развеять туман между мной и Рождеством 1913-го. Я так и не вспомнил, почему поссорился с Бриджит, хотя знал, что ссора была неожиданная и жестокая, затеяла ее она, но вскоре мы помирились. Произошла она перед Рождеством. Итак, я очутился на пороге последнего Рождества старого мира, однако память мою застилал столь густой туман, что я не мог разглядеть даже мишуру в витринах магазинов. Несколько недель моей жизни, полные событий, вероятно, судьбоносных событий, повлиявших позднее на все принимаемые мною решения, исчезли, испарились, канули в Лету, не оставив мне ни единой подсказки. Я не устал вспоминать, дело было вовсе не в этом. Посмотрев на часы, я увидел, что еще не поздно, только близится полночь. Мучить и насиловать память нельзя, я это прекрасно знал, однако в нетерпении и раздражении все-таки предпринял такую попытку: несколько минут я мрачно расхаживал по комнате, когда вдруг услышал, что кто-то скребется в дверь.
То была Элизабет, о чем я догадался еще прежде, чем открыл дверь.
— Лиз, напрасно ты так, — сказал я, впуская ее в номер. — Помнишь, что я говорил? Надо быть осторожнее.
— А я снова тебе отвечу: вздор! — воскликнула она. — Вся эта башня в нашем распоряжении, и мне нужно было лишь подняться по крошечной лестнице, на которой никого не встретишь. Давай сменим освещение, Грег, умоляю! Очень уж здесь мрачно, как будто детектив снимают. Нет, я сама. — Лиз стала возиться с двумя выключателями и в итоге добилась, чтобы наши кресла окутал уютный приглушенный свет. — Так-то лучше. Неудивительно, что тебе не спится в такой комнате.
Лиз села и улыбнулась. На ней был бархатный бирюзовый халат с красно-белым плетеным поясом. Она выглядела обворожительно и знала это.
— Красивый, правда? Я купила его перед самым отъездом и надеялась, что ты увидишь меня в обновке. Сядь и успокойся, милый, хватит хмуриться и говорить шепотом. Честное слово, вокруг ни души. А если бы кто-нибудь и был, мне все равно. К тому же я тебя предупреждала, помнишь? Если услышу твои шаги, непременно загляну и узнаю, в чем дело. Муки творчества?
— Нет, с творчеством все в порядке, Лиз. Сценарий продуман до последней сцены, осталось лишь все записать и немного потрудиться над финальным диалогом. Постой, я тебя, случайно, не разбудил?
— Нет, конечно! Шагов почти и не слышно было, просто захотелось с тобой поговорить. Особенно после того, как ты сбежал с вечеринки, — укоризненно добавила Лиз.
— Вообще-то ты говорила, что пробудешь внизу не больше получаса, — проворчал я. — Кажется, столько тебе отвел Джейк Вест?
— Да, пришлось задержаться. Пока я гадала, куда ты делся и вернешься ли, Адонай затащил меня в угол и начал рассказывать, как он видит мою роль. Дал несколько толковых советов, между прочим… Все равно мне он не нравится. Что он вообразил насчет нас, Грег?
— Да уж, навоображал всякого, — ответил я, вспомнив наш предобеденный разговор в баре. — Пришлось подробно ему все рассказать. И заодно объяснить, что ты за человек.
Элизабет посерьезнела:
— И что ты ему сказал?
Этот вопрос непременно задают все актрисы, и каждый раз я теряюсь с ответом. Дело, наверное, в некой фундаментальной разнице полов. Большинство женщин с готовностью отвечают на подобные вопросы, большинство мужчин — нет.
— Вкратце описал тебя, вот и все. Сказал только то, что режиссер должен знать об актрисе, играющей главную роль в его фильме. Мне не очень хотелось это делать, но мы все-таки вместе работаем над картиной.
Она сменила тему. Надо отдать ей должное: Лиз никогда не упорствовала в подобных вещах.
— Я немного волнуюсь. Ты как-то странно выглядел, когда убегал: я как раз беседовала с твоими давними знакомыми из Йоркшира.
— Да мне вдруг все это обрыдло. Надоело смотреть на Джейка за работой. Вот я и вернулся к себе.
— Работать?
— Нет, Лиз, не работать. Иногда и разгибаться надо. Я просто курил и думал.
Она кивнула, словно я подтвердил какую-то ее догадку.
— Грег, я хочу с тобой поговорить. Ради твоего же блага и ради моего. Начну с себя — хотя это не так важно. Понимаешь, милый, дело не только в том, что мы давние друзья и не виделись много лет. Я очень взволнована… всю жизнь я была здесь никем, а теперь вернулась знаменитостью. Обсудить мне это больше не с кем; а ты тоже англичанин и долго работал в Голливуде, ты понимаешь и «английские» мои переживания, и «голливудские», да к тому же… Ох да что я говорю!
— Все правильно, Лиз.
— Ты сегодня не в духе, — сказала она насупившись.
— Отнюдь.
Несколько мгновений Лиз молча меня разглядывала, а потом ностальгически улыбнулась.
— Помнишь, как ты нашел меня зареванной возле писательского бунгало на площадке Мерца? Я думала, что никому не нужна и гроша ломаного не стою.
— Да. Сдается, в этом беда Голливуда: слишком много людей ползает по краю черной ямы.
Лиз не была настроена обсуждать Голливуд.
— А потом, — продолжала она, — я развелась с Терри и была в ужасном состоянии, как через мясорубку пропустили. Ты заставил меня поехать с Этель Ферримэн на ранчо в пустыне Мохаве. Я тебе никогда не рассказывала, какое это было чудовищное ранчо: всюду липа, всюду обман! Мерзкая пахта и магазинные салаты… да еще пыльные бури через день. А по домам в креслах-качалках сидят бедные забытые всеми голливудские жены — злые как собаки.
— Первый раз слышу, — сказал я. — Мне и самому там не нравилось. Но в твоем тогдашнем состоянии лишь это и могло тебе помочь. И помогло.
Ее красивое лицо просияло.
— Помогли мне твои визиты и твой чудесный сценарий. Помнишь, как ты приезжал поздно вечером, по пятницам, и я тебя ждала? Ох, ну и скандалила я с кухаркой — та ни в какую не хотела готовить нам нормальную еду! Мы с тобой часами обсуждали сценарий, и уже тогда я знала, что фильм получится необыкновенный. Конечно, так и вышло, но с теми нашими вечерами ничто не сравнится. При луне, если не было пыльной бури, мы выходили на улицу и просто стояли, прислонившись к забору: говорили, говорили… Этель была абсолютно уверена, что мы все это время занимаемся любовью. Она обижалась, что я ничего ей не рассказываю… Бедняжка Этель! Чудесное время.
— И то правда. — Я ответил совершенно искренне, проникшись ее ностальгией. Однако, признаться, тогда мне это время не казалось таким уж чудесным: долгая поездка на ранчо и обратно (в воскресенье вечером) меня очень утомляла. Я шел на такие подвиги лишь потому, что после развода с Терри Элизабет была сама не своя, и потому что я предостерегал ее от этого брака, и потому что без меня она бы не справилась. Все это заставляло меня вновь и вновь тащиться через пустыню Мохаве, каждый акр которой я ненавидел всей душой. — Да, славная была пора, — добавил я, в самом деле так считая. Как же легко себя обмануть!
Но Элизабет обмануть было непросто.
— Что-то по твоему голосу так не скажешь, — с укоризной ответила она.
Если бы нас кто-нибудь подслушивал, он бы решил, что мы женаты несколько лет и я начал пренебрегать супругой. А если бы кто-нибудь увидел Лиз в этом кресле, он бы сказал мне, что я должен быть глубоко польщен. Но я не был польщен, я даже слегка досадовал. Элизабет вела себя странно, и наша давняя дружба не оправдывала этих ночных упреков. Видимо, выражение лица меня выдало: она подлетела, поцеловала меня и, к счастью, не задержалась подле, а мигом вернулась в кресло. Я чуть дрожащими руками набил трубку, чтобы чем-то себя занять, а потом, старчески кряхтя, принялся ее раскуривать.
