назначено заседание правления…»
Гаврилов попытался сосредоточиться. Пару секунд он просто лежал не двигаясь, глядя в потолок широко раскрытыми серыми глазами. Постепенно удалось пробудиться, и наконец к нему вернулось чувство реальности. Душу буквально затопило радужное настроение.
«Скоро буду!» – бодро ответил Владимир Александрович терпеливо ожидающему секретарю. Затем он легко и весело вскочил с нагретой постели, сладко потянулся и подошёл к широкому окну. Нажал на скрытую в стене кнопку – плотные тёмно-синие жалюзи медленно и бесшумно поползли вверх. В комнату хлынул поток дневного света. Гаврилов прищурился и прикрыл ладонью глаза. День обещал быть великолепным: на ярко-аквамариновом небо ни облачка, кудрявые, аккуратно подстриженные зелёноголовые деревья замерли без единого движения, стоял полный штиль. За спиной у Гаврилова под самым потолком привычно шуршала система кондиционирования воздуха, в углу зелёными огоньками приветливо помигивали датчики сигнализации.
На улице бурлила обычная столичная утренняя жизнь: ровными рядами стояли в пробках блестящие иномарки, потоки подтянутых, хорошо одетых служащих с портфелями и папками спешили в расположенное напротив здание конгресс-холла. Весеннее солнце сияло в вышине, отражаясь в куполах храма Христа Спасителя, затейливых эркерах отреставрированных дворянских и купеческих особняков, шпилях новомодных высоток.
«Финансовый мониторинг, – облегчённо хмыкнул Гаврилов, вспоминая только что виденный сон. – Ладно, послушаю сегодня, что интересного обнаружила эта служба. А то ведь завтра в Париж лететь», – и он расплылся в довольной, загадочной улыбке, глядя на раскрытый на журнальном столике новенький русско-французский разговорник.
На старости лет Любаня страстно захотела уехать жить в Хайфу. Почему именно туда, а не куда-нибудь ещё? На этот вопрос она вряд ли смогла бы дать вразумительный ответ. О Хайфе (равно как и о других средиземноморских поселениях) она ничего не ведала, никогда этот город не видела, но всё равно стремилась на землю обетованную всей своей космополитичной солнцелюбивой душой. Самостоятельно осуществить взлелеянную мечту она никак не могла бы по причине стопроцентного славянского происхождения и соответствующей паспорту наружности. Оставалась надежда на Когановского. У него-то такая радужная перспектива, безусловно, была. Однако воспользоваться ею он безответственно не желал, и даже обдумывать не спешил, хотя седовласая (или лысая, кому как повезёт) старость уже была не за горами, а начала ленивой походкой спускаться в их пока цветущую семейную долину.
Расчётливый Когановский медлил. Аккуратно высказанное дражайшей половиной за семейным ужином тайное желание он не счёл таким уж крамольным или фантастическим, никоим образом категорически не отверг, но и не поддержал активно, как того хотела Любаня. Ему многое не нравилось в этой сырой, с его точки зрения, не продуманной до конца идее.
Главное, Когановскому ужасно, до ноющей зубной боли претило выражение «обеспеченная старость»! Довод этот любимая супруга преподносила в качестве основной причины запоздалой репатриации. Конечно, в данном словосочетании бесило Когановского никак не прилагательное «обеспеченная». Тут он, пожалуй, впервые за последние годы был полностью согласен со своей благоверной. А вот существительное…
Само это слово – «старость» – глубоко оскорбляло тонкий музыкальный слух меломана Когановского. Оно звучало трагическим, фальшивым диссонансом и выводило из себя, как окончательный диагноз-приговор из циничных уст лечащего врача: «Всё, больше не встанет. Будет красиво висеть, активно болтаться… Старость, батенька, чего ж вы хотите?» Всей своей розовой, без признаков пигментных пятен кожей, туго натянутой на кругленьком животике и затылке с короткой стрижкой «бобрик», ощущал Когановский свинцовую тяжесть этого мерзкого слова.
А хозяйственная Любаня под журчание воды при стирке, под шипенье утюга во время глажки, под шкворчание кипящего масла на раскалённой сковороде самозабвенно и томно напевала про себя одну и ту же переделку битловской песни: «Back in, back in, back in Хайфа!». Оригинал ливерпульской четвёрки «Back in the USSR» она не могла бы столь же чувственно и проникновенно исполнять: вся жизнь её определялась рождением в этом самом СССР, родных пенатов она ни разу не покидала и, соответственно, «бэкнуть» сюда из-за рубежа ей было просто невозможно. Зато она отчаянно стремилась в средиземноморский город – к идеальной среднесуточной температуре, тихой, умиротворённой старости и достойному пенсионному обеспечению.
Когановский, конечно, настроение жены видел. Но сложные нейронные связи, за множество бурных лет выстроенные в его нетривиально организованном мозге, почему-то при упоминании о Хайфе обязательно выдавали одну и ту же устойчивую тревожную ассоциацию: Сабра и Шатила. Алогичная последовательность внезапно заканчивалась именами Сакко и Ванцетти [1]. Дикая и абсурдная комбинация, бестолковая цепочка имён и названий, начинающаяся с Хайфы, каждый раз портила Когановскому мирное расположение духа. Появлялось ощущение внутреннего напряжения, беспричинного беспокойства, которое вызывало кратковременную чесотку и… жгучее желание принять рюмку горькой, что он обыкновенно тут же и проделывал.
Четыре тысячи долгих, путаных лет (по их личному семейному преданию) древний род Когановских блуждал по бескрайним просторам Евразии. Когда бесконечно мигрирующий клан намаялся и вволю напутешествовался, он осел, наконец, на Восточно-Европейской равнине. Головокружительных размеров страна гостеприимно приютила остатки древнейшего (опять-таки по их личному семейному убеждению) из человеческих родов.
– А Хайфа? Хайфа? Что такое Хайфа? – скептично хмыкал сосредоточенный Когановский, медленно вращая против часовой стрелки картонную модель нашей планеты. Конечно, пустынный прибрежный посёлок городского типа не был нанесён на глобус, выпущенный в своё время Главным управлением геодезии и картографии при Совете Министров СССР. Да что там Хайфа! Масштаб 1:50 000 000 (а более подробного глобуса в доме у Когановских просто не имелось), кроме Анкары и Каира, на всём Ближнем Востоке и в его ближайших окрестностях не позволял обозначить вообще ни одного города. Если попробовать нанести на это школьное пособие название Хайфа, то, пожалуй, суверенные территории трёх-четырёх гордых и независимых соседних государств окажутся закрашенными!
Здесь Когановский усматривал сложную задачу планиметрического характера. Близорукие глаза, прячущиеся за дымчатыми стёклами очков в дедовской роговой оправе, многозначительно прищуривались. По его твёрдой уверенности, чтобы указать на карте одно бесконечно малое и втиснуть в него ещё более мелкое, не обойтись без уникальных способностей лесковского Левши, большого специалиста по изготовлению всяческих миниатюрных вещиц! Вот тогда вооружённый изрядными географическими познаниями и сильным микроскопом индивид смог бы сначала отыскать еле различимую страну, а затем, ещё изрядно натрудив зрение, разглядеть внутри неё местечко с названием Хайфа.
Нет уж, Когановского, выросшего в эпоху расцвета советского гигантизма в искусстве, архитектуре и строительстве, такое радикальное уменьшение размеров категорически не устраивало.
– Ну и где же здесь, скажите мне, пожалуйста, привычные просторы? – вопрошал придирчивый Когановский, вышагивая по кухне с надкусанным бутербродом. – Где необъятные, заросшие, никем не обрабатываемые (по причине их необъятности), уходящие за горизонт поля? Где среднерусская бесконечность,
