Я уже упомянул, что в то утро сообразительность моя достигла высшей точки, и в этих ее словах я уловил отчетливый призвук про-персивальских (на сегодняшний день) настроений. Я мог, конечно, ошибаться, но думаю, что не ошибался. И эти настроения я оценил как благоприятные, заслуживающие дальнейшего внедрения. Как справедливо заметил Дживс, в людских делах бывают спады и подъемы, на гребне приносящие удачу.[63]
— Послушайте, — говорю я ей. — Вот какая мысль мне пришла в голову: почему бы вам не выйти за Перси?
Она вздрогнула. Очнулась. Затрепетала. Ожила, словно ощутила под килем струение жизни. В ее глазах, устремленных на меня, я без труда заметил свет надежды.
— Но ведь я обручилась с вами, — возразила она в том смысле, что готова, кажется, убить себя за такой глупый поступок.
— Ну, это несложно исправить, — успокоил я ее. — Отмените помолвку, и все дела, вот вам мой совет. Зачем вам в доме такой хилый мотылек, как я, вы нуждаетесь в родственной душе, в друге, который носит шляпу 9-го размера и будет сидеть с вами, держась за руки, и говорить о Т.С. Элиоте. Перси как раз отвечает всем этим требованиям.
Флоренс слегка задохнулась. Свет надежды разгорелся еще ярче.
— Берти! Вы согласны меня освободить?
— Ну разумеется. Само собой, горькая утрата, и все такое прочее, но считайте вопрос решенным.
— О Берти!
Она повисла у меня на шее и наградила меня поцелуем. Неприятно, конечно, но что поделаешь, с такими вещами приходится мириться.
Так мы стояли, без слов заключив друг дружку в объятия, когда тишину нарушил как бы взвизг местной собачонки, должно быть, стукнувшейся носом о ножку стола.
Но только это была не собачонка. Это был Перси. Он стоял в дверях, весь напружинившись. И неудивительно. Ведь, если любишь девушку и, входя в комнату, застаешь ее в обнимку с другим парнем, испытываешь ужасные страдания.
Овладев собой ценой огромного усилия, Перси произнес:
— Продолжайте, прошу вас. Извините, что помешал.
И громко сглотнул. Он явно не был готов к тому, что Флоренс, вдруг оторвавшись от меня, прыгнула к нему почти с такой же ловкостью, как я прыгал от Сыра Чеддера.
— Э-э, не понял, — сказал он, держа ее на весу.
— Я люблю вас, Перси!
— Это правда? — Лицо его на миг посветлело, но за этим сразу же последовало затемнение. — Вы же помолвлены с Вустером, — мрачно заметил он и посмотрел на меня так, словно, по его мнению, половина всех бед человечества происходит из-за таких людей, как я.
Я зашел за стол с другой стороны и взял еще один тост. Холодный, конечно, но я вообще-то люблю холодные тосты, было бы масла побольше.
— Нет-нет, — пояснил я ему, — с этим покончено. Приступайте, старина. Вам зеленый свет.
И Флоренс прибавила дрожащим голосом:
— Берти меня освободил. Я целовала его из благодарности. Когда я призналась ему, что люблю вас, он снял с меня обязательства.
Было видно, что на Перси это произвело впечатление.
— Вот это да! Очень благородно с его стороны.
— Такой он человек. Берти — воплощенное рыцарство.
— Несомненно. Я поражен. Поглядеть на него, никогда не скажешь.
Мне уже осточертело без конца слушать от разных людей, что поглядеть на меня, никогда не скажешь того или сего, и вполне возможно, что на этот раз я бы ответил что-нибудь язвительное, не знаю, правда, что. Но, прежде чем я собрал ся с мыслями, Флоренс вдруг испустила возглас, близко напоминающий вопль отчаяния:
— Но, Перси, что нам делать? У меня есть только небольшие ежемесячные суммы на туалеты.
Я не уловил ход ее мыслей. И Перси тоже. Мне они показались загадочными, и видно было, что и ему так кажется.
— А при чем тут это? — спросил он.
Флоренс заломила руки — я часто слышал о таком действии, но наблюдал его впервые: это круговые повороты руками, начиная от запястий.
— Я хочу сказать, у меня нет никаких средств, у вас тоже нет, кроме тех денег, что вам будет платить отчим, когда вы войдете в его дело. Нам придется жить в Ливерпуле. Но я не могу жить в Ливерпуле!
Вообще-то говоря, некоторые там все-таки живут, как я слышал, но я ее понимал. Ее сердце было в лондонской Богемии — Блумсбери, Челси, абсент с сэндвичами в студии и всякое такое, она не хотела этого лишиться. В Ливерпуле студий, я думаю, не имеется.
— М-да, — сказал Перси.
— Вы понимаете меня?
— О, вполне, — сказал Перси.
Ему явно было как-то неловко. Очки в черепаховой оправе странно блеснули, баки слегка завибрировали. Минуту он молчал в нерешительности. А потом заговорил:
— Флоренс, я должен перед вами покаяться. Просто не знаю, как признаться. Дело в том, что у меня вполне недурное финансовое положение. Я не богат, но имею приличный доход, вполне достаточный, чтобы содержать дом. И переселяться в Ливерпуль я не собираюсь.
Флоренс вытаращила глаза. По-моему, она подумала, что он, несмотря на такую рань, успел заложить за галстук. Вид у нее был такой, словно она сейчас попросит собеседника произнести: «Твистер свистнул у Ситуэлла виски и свитер». Но сказала она другое:
— Но, Перси, дорогой, вы же не могли это заработать своими стихами?
Он слегка замялся, повертел пальцами. Видно было, человек собирается с духом, чтобы сообщить о себе то, что предпочел бы и впредь держать в тайне. Я, бывало, испытывал подобные ощущения, когда меня приглашала на ковер тетя Агата.
— Я и не заработал стихами, — сознался он. — Сколько пишу, я только и получил что пятнадцать шиллингов в «Парнасе» за «Калибана на закате», да и то сражался за них, как лев. Редактриса торговалась, чтобы я сбавил цену до двенадцати с половиной. Но у меня есть… другой источник доходов.
— Не понимаю, о чем вы? Он понурил голову.
— Сейчас поймете. Поступления из этого источника…э-э-э доходов за прошлый год составили восемьсот фунтов, в этом году эта цифра предположительно удвоится, так как мой агент сумел продвинуть меня на американский рынок. Флоренс, вы отшатнетесь от меня, но я обязан вам признаться. Я пишу детективы под псевдонимом Рекс Вэст.
Я не смотрел на Флоренс, поэтому не знаю, отшатнулась ли она. Но я не отшатнулся, это точно. Я взирал на него в страшном волнении.
— Рекс Вэст? Боже мой! Это вы написали «Загадку красного рака»? — спросил я пресекающимся голосом.
Он опять понурил голову.
— Я. А также «Убийство в сиреневых тонах», «Случай с отравленным пончиком» и «Испектор Биффен разглядывает труп».
Эти три мне до сих пор не попадались, но я заверил его, что незамедлительно внесу их в мой рекомендательный список, после чего задал вопрос, мучивший меня все это время:
— Тогда скажите мне, кто шмякнул тупым инструментом по макушке сэра Юстаса Уиллоуби, баронета?
— Беруош, дворецкий, — тихо и подавленно ответил Перси.
— Я так и подозревал! Подозревал с самого начала! — вскричал я.
Я бы еще поспрашивал его о секретах его Искусства, поинтересовался бы, как он придумывает все эти штуки и работает ли регулярно или же дожидается, пока накатит вдохновение, но трибуну снова заняла Флоренс. Оказывается, она мало того что не отшатнулась от него, но, наоборот, прильнула к его груди и осыпала его лицо жгучими поцелуями.
— Перси! — восторженно лепетала она. — Как это замечательно! Какой вы талантливый!
Перси пошатнулся.
— Значит, вам не противно?
— Ну конечно же, нет. Я восхищена. Вы и сейчас над чем-нибудь работаете?
— Над повестью. Думаю назвать ее «Порода сказывается». Примерно на тридцать тысяч слов. Мой агент говорит, что американские журналы больше всего любят, чтобы все можно было, как там выражаются, уложить одним выстрелом, то есть поместить в один номер.
— Расскажите мне все подробно, — сказала Флоренс и, взяв его под руку, повела к двери в сад.
— Эй, одну минуточку! — сказал я.
— Да? — обернулся Перси. — В чем дело, Вустер? Говорите скорее, я занят.
— Могу я попросить автограф? Он просиял.
— Вам в самом деле хочется иметь мой автограф?
— Я ваш большой поклонник.
— Славный малый! — произнес Перси, поставил подпись на обороте старого конверта, и они ушли, рука в руке, эта юная пара, начавшая свой долгий совместный путь. Я же, немного проголодавшись после такой волнующей сцены, сел за стол и съел еще порцию сосисок с беконом.
Я еще жевал, когда дверь отворилась, и вошла тетя Далия. Мне было довольно бросить на престарелую родственницу короткий взгляд, чтобы убедиться, что у нее все устроилось. Выше я где-то писал, что ее лицо блестело, как сидение брюк шофера автобуса. То же самое было и теперь. Даже если бы ее выбрали Майской королевой, она не могла бы смотреть веселей.
— Ну, как, Л.Дж. Троттер подписал договор?
— Собирается подписать, как только его глаза вернутся в изначальные орбиты. Ты все правильно предсказал. Когда я уходила, они у него еще летали рикошетом от стены к стене, а он гонялся за ними. Берти, — понизила голос почтенная старушенция, — что такое кладет Дживс в эти свои бальзамы?
