В ту же ночь спящих обитателей лачуг разбудили крики:
— Пожар! Пожар! За северными воротами горит!
Чжао Юй-линь выбежал на улицу. Его обогнали бойцы из отделения охраны. Сяо Сян, видимо, решил, что это диверсия банды Ханя-седьмого, мстящего за казнь брата.
Но никаких бандитов не оказалось: просто горел нарубленный хворост. Ночь была ветреная, и огонь быстро пожрал плоды усердных трудов Чжао Юй-линя.
В последующие дни Чжао Юй-линь был занят распределением конфискованного имущества, и семья его снова осталась без топлива.
Наступила горячая пора. Школа с утра наполнялась народом. Начальнику бригады то и дело приходилось что-то разъяснять, советовать, давать всевозможные указания. Посетители заявляли о своем желании вступить в крестьянский союз.
Первым открыл список таких посещений помещик Добряк Ду — друг и родственник Ханя Большая Палка.
— Товарищ начальник Сяо! Уже давно хотел к вам обратиться… — начал Добряк Ду, почтительно кланяясь.
— Что вам угодно? — спросил Сяо Сян, разглядывая багрово-красную физиономию Добряка и его огромный живот.
Добряк Ду, сопя и отдуваясь, скромно примостился на самом кончике скамьи:
— Я очень хорошо понимаю, почему коммунистическая партия жалеет бедных людей. Я сам всю жизнь стремился творить добро. Посему ныне с величайшим смирением жажду отдать вам несколько грядок земли, доставшихся мне от предков. К мудрости вашей прибегая, осмеливаюсь молить о содействии…
— Моего содействия не требуется. Вам следует заявить об этом председателю крестьянского союза Чжао или же его заместителю Го.
— Председателю Чжао, заместителю Го? — переспросил Добряк Ду и возмутился: — Но ведь они оба неграмотные крестьяне и ничего не понимают!
— Почему же не понимают? Понимают! А вот в деревне есть люди, которые хотя и грамотны, но на плечах у них кочаны вместо голов, — вот те действительно ничего не понимают и поэтому не нужны крестьянскому союзу.
Лицо Добряка Ду стало совсем багровым. Но изобразив подобострастную улыбку, помещик закивал:
— Конечно, конечно! Непременно наведаюсь к председателю Чжао.
Он повернулся и мелкими шажками засеменил к выходу.
Разговаривать с таким ужасным человеком, каким ему представлялся Чжао Юй-линь, Добряк Ду не решился. Лучше разыскать Го Цюань-хая; этот еще совсем молодой, и с ним, пожалуй, можно будет столковаться. Помещик осведомился у встречных крестьян, где найти заместителя Го. Ему указали на большой двор.
Подойдя к бывшей усадьбе Хань Лао-лю, Добряк Ду увидел членов крестьянского союза, занятых учетом и распределением помещичьего имущества. Ду внимательно присматривался, стараясь заприметить каждого, кто выходил за ворота с вещами. Разыскав наконец Го Цюань-хая, он обратился к нему:
— Председатель Го, начальник Сяо прислал меня по одному делу.
— По какому делу?
— Я пришел отдать свою землю.
— Мы здесь этим не занимаемся. У нас сейчас другие дела, — сердито ответил Го Цюань-хай, продолжая разбирать вещи.
Добряк Ду отошел с видом побитой собаки, бесцельно потоптался среди занятых людей и, вдруг вспомнив о чем-то, рысцой затрусил к дому. Помещиком овладел страх, достаточно ли надежно запрятал он свои вещи. А что если крестьянский союз дознается, где зарыто зерно, куда уведены лошади? Нужно все проверить, все учесть, обо всем подумать, во всем разобраться.
На большом дворе между тем шла напряженная работа. Го Цюань-хай, Бай Юй-шань и Ли Всегда Богатый уже третий день без сна и отдыха трудились над распределением вещей. Им помогали члены крестьянского союза.
Были установлены три очереди: лучшие вещи выдавались самым бедным крестьянам, вещи похуже получали во вторую очередь люди менее нуждающиеся. Крестьяне, имевшие какие-либо достатки, удовлетворялись в третью очередь. Им доставалось старье или же то, что не так уж необходимо в деревенском обиходе.
Прежде всего была раскрыта яма во дворе, куда помещик запрятал зерно. Из ямы извлекли двести шестьдесят даней пшеницы, гаоляна, кукурузы, риса и триста кругов жмыха. Это раздали голодавшим семьям, однако не все оказалось пригодным в пищу: часть зерна проросла и заплесневела.
Чжан Цзин-сян, остановившись перед кучей гнили, сокрушенно покачал головой. Он вспомнил, как в начале весны попросил у Хань Лао-лю одолжить ему немного зерна, а тот вытаращил на него глаза и заорал: «Откуда я тебе возьму, мне и самому не хватает».
Подняв теперь початок кукурузы, Чжан Цзин-сян с досадой отшвырнул его в сторону:
— Гляди, какой злой человек был! Пусть лучше сгниет, да бедняку не достанется!..
На третий день, когда начали делить одежду, крестьяне явились за своей долей счастливые и довольные, словно наступили новогодние праздники.
Двор напоминал майскую ярмарку в Харбине. Посреди двора лежали ворохи одежды и всевозможной утвари. Пришли начальник бригады, Лю Шэн и Сяо Ван. Первое, что им бросилось в глаза, была группа людей, окружавшая возчика Суня, который, как всегда, ораторствовал.
— Старина Сунь, ты опять про медведя?
— А… начальник Сяо пришел! Нет, не про медведя. Ныне про соболий мех беседуем. Вот все говорят, будто это большая ценность, а я утверждаю, что трава, которую мы в сапоги накладываем, куда ценнее! Она ведь каждому человеку нужна, и всякий ею пользоваться может. А от этого соболя что за польза? Много ли таких людей найдется, которые в соболя одеты? Вот оно и выходит, что никакой ценности в нем нет.
Старик Сунь, поглаживая заскорузлой рукой пушистый мех, поднес его к лицу Сяо Сяна:
— Сам погляди, что тут хорошего? По-моему, собачья или кошачья шкурка куда лучше.
— А если тебе его дадут, возьмешь? — смеясь, спросил начальник бригады.
— Мне? Еще бы, с полным удовольствием!
— Да ведь ни на что не годится!
— Мне не годится, тебе не годится, а свезу в город — там всем пригодится. Продам и куплю себе лошадь.
Старик присоединился к группе Сяо Сяна, и они пошли дальше, дивясь редким и ценным вещам.
— Подумать только, — рассуждал сам с собой возчик. — Сколько имущества всякого! У Хань Лао-лю, конечно, тридцать душ в семье было. Однако все равно, если бы каждая душа по три раза на дню переодевалась, и то года на три хватило бы, да еще и осталось бы. Вот взгляни на эти лисьи шубки. Их помещичьи дети носили. А вот — каракуль…
Пошли дальше, обходя груду за грудой, ряд за рядом.
— Что же это такое? — спросил начальник бригады, показывая на голубой полог с черной каймой, похожий на палатку.
— Это чехол для коляски, — объяснил старик. — У богачей такие на все времена года имеются. Голубой — это осенний. Зимний — черный, стеганый. Как наденут его на коляску — ни ветер, ни снег внутрь не проникнут. Едут под ним — будто дома сидят. Ты только погляди, какое крепкое сукно…
— Да… это настоящий товар! — прищелкнул языком крестьянин в старой фетровой шляпе.
— Наделать бы из него штанов! — воскликнул человек, у которого нечего было надеть.
— Что́ не сделаешь — все ладно будет. Кому только он достанется? — вздохнул крестьянин в шляпе.
К чехлу подкладывали другие вещи.
— Постой! Постой! — начал распоряжаться возчик. — Сюда не надо больше. И так куча вон какая. Эту вещь лучше туда прибавь, а то там только одна шелковая кофточка. Зачем она крестьянину нужна? Ему требуется что покрепче. Эти разноцветные шелка только на вид хороши, а наденешь — сразу порвешь. Нужно так делить, чтобы всем одинаково было. Подкинь-ка сюда еще эту куртку!
Рядом возвышалась целая куча обуви.
— Прямо обувная лавка! — воскликнул старик Сунь.
Огромные резиновые сапоги японской марки лежали вперемешку с крохотными женскими башмачками из узорчатого атласа, суконными бурками с длинными голенищами, матерчатыми туфлями и грубыми башмаками. Такого разнообразия не встретишь и в большом обувном магазине.
— Вот почему я круглый год босиком хожу! — не унимался возчик. — Помещики всю обувь в землю закопали. А как делить все это будете?
— Кто нуждается, тот и получит. Только давать будем по паре, — степенно объявил старик Чу, которого приставили к распределению обуви.
— Это почему же такое! — возмутился Сунь. — Одежу по кучам, а это по паре.
— Одежа каждой семье нужна, — невозмутимо ответил Чу, — а обувь и другие вещи кому требуются, а кому и нет. Надо тебе — получай.
— То есть из какого же расчета?
— А расчет, старина Сунь, простой. Если ты, скажем, в первую очередь получаешь, должны тебе отпустить разных вещей на пятьдесят тысяч. Куча одежи в сорок тысяч оценена. Остается у тебя, стало быть, еще десять тысяч. На них можешь набрать обуви, ниток, чугунков, чашек, плуг получишь и другие вещи.
— Кто же так распорядился?
