Она вычитала в книгах о пионерах Миннесоты, что всего шестьдесят лет назад — совсем недавно, ведь в то время уже был на свете ее отец, — Гофер — Прери состоял всего из четырех хижин. Частокол, который застала при своем переезде миссис Чэмп Перри, был выстроен позже солдатами для защиты от индейцев сиу. В четырех хижинах жили мэнские янки; они приплыли вверх по Миссисипи до Сент-Пола, а потом отправились оттуда дальше на север, через девственную прерию в девственные леса. Они сами мололи зерно; мужчины стреляли уток, голубей и степных куропаток. На поднятой целине произрастал турнепс, который ели сырым, вареным, печеным и опять сырым. На сладкое у них были дикие сливы, яблоки и лесная земляника.
Черной тучей налетала саранча и в один час пожирала весь урожай. Дорогие, с трудом доставленные из Иллинойса лошади тонули в болотах или бесились, испугавшись грозы. Снег проникал сквозь щели наскоро сколоченных хижин, и родившиеся на Востоке дети, одетые в цветастый муслин, всю зиму дрожали, а летом ходили в красных и черных пятнах от укусов москитов. Индейцы бесцеремонно лезли куда хотели: ночевали в сенях, являлись на кухню, требуя булочек, приходили с ружьями за спиной в школу и просили показать им картинки в учебниках географии. Стаи волков заставляли детей спасаться на деревьях. Поселенцы находили гнезда гремучих змей и били их по пятьдесят а то и по сто штук за день.
Но это была бурная жизнь. В замечательной миннесотской хронике Кэрол с завистью читала воспоминания жительницы Стиллуотера с 1848 года, миссис Мэлон Блэк, озаглавленные «Уголки старого мира»:
«В те дни щеголять было нечем. Все устраивались как придется и жили счастливо…. Бывало, соберемся вместе, и через две минуты уже шла забава — карты или танцы… Обычно танцевали вальс и контрдансы. Никаких там теперешних джиг и нынешних туалетов, когда щеголяют почти что ни в чем! В те дни мы прикрывали свое бренное тело, не носили юбок в обтяжку, как теперь. Под нашими юбками можно было сделать шага три или четыре — и то не наступишь на подол! Один из парней наигрывал на скрипке, потом его сменял другой, а он мог плясать. А то, бывало, и пляшут и играют!»
Кэрол подумала, что, если уж ей не суждено владеть перламутрово-прозрачными бальными залами, она хотела бы по крайней мере нестись по некрашеному полу в паре с таким пляшущим скрипачом.
Эти самодовольные городишки, уже сменившие старые песни на хриплые граммофонные пластинки с «современными» танцами, не принадлежат ни к героическому прошлому, ни к просвещенному новому веку. Неужели нельзя как-нибудь, каким-нибудь неведомым путем вернуться к прежней простоте?
Лично она знала двух пионеров — супругов Перри. Чэмп Перри был скупщиком при зерноэлеваторе. Осенью он на огромных весах взвешивал целые фургоны пшеницы. Сквозь щели весов каждую весну прорастали колосья. В остальное время он клевал носом в пыльной тишине своей конторы.
Она навестила Перри. Их комнаты помещались над лавкой Хоуленда и Гулда.
Уже на склоне лет они потеряли все деньги, вложенные в какой-то элеватор. Им пришлось отказаться от любимого желтого кирпичного дома и переехать в эти комнаты над лавкой, которые в Гофер-Прери считались квартирой. Широкая лестница вела с улицы наверх, в коридор, куда выходили двери адвокатской конторы, зубоврачебного кабинета, фотоателье, масонской ложи и в самом конце — апартаментов Перри.
Они встретили Кэрол-свою единственную гостью за целый месяц, — по-стариковски радостно и суетливо.
Миссис Перри залепетала:
— Ах, как стыдно, что приходится принимать вас в такой тесноте! Тут нет даже воды, кроме как в раковине в коридоре. Но ведь знаете, я так говорю Чэмпу: нам сейчас выбирать не приходится!.. И потом наш старый дом был слишком велик, мне трудно было его убирать, да и стоял он слишком уж в стороне. Пожалуй, не так плохо пожить здесь, среди людей. Да, нам тут хорошо. Но… может быть, когда-нибудь у нас опять будет свой дом! Мы копим на него… О боже мой, был бы у нас свой дом! Но ведь и в этих комнатах хорошо, правда?
По свойственной всем старикам привязанности к вещам они перевезли в эти комнатушки столько мебели из старого дома, сколько тут могло поместиться. Но Кэрол не чувствовала ни тени того превосходства, какое возбуждала в ней буржуазная гостиная миссис Лаймен Кэсс. Здесь она была как дома. С нежностью от-» мечала она следы заботливых рук миссис Перри: заштопанные локотники кресел, качалку, обитую реденьким кретоном, полоски бумаги, наклеенные на треснувшие берестяные салфеточные кольца с надписями «папа» и «мама».
Кэрол рассказала старикам кое-что о новой, вдохновлявшей ее идее. Перри были растроганы тем, что среди молодежи нашелся кто-то, относившийся к ним серьезно, и в благодарность они объяснили ей, какие принципы должны быть положены в основу возрождении Гофер-Прери, чтобы жизнь в нем снова стала веселой и приятной.
Вот какова была вся их философия в наш век самолетов и профессиональных союзов:
«Баптистская церковь — а также, хотя и в меньшей степени, методистская, конгрегационная и пресвитерианская — дает нам совершенные, богом установленные образцы музыкального и ораторского искусства, филантропии и этики.
Не нужны нам все эти новомодные науки и эта ужасная «критика священных текстов», которая губит нашу молодежь в колледжах. Вернуться к истинному слову божию и к здоровой вере в ад, о котором нам проповедовали в старину, — вот и все, что нам надо.
Республиканская партия, великая старая партия Блейиа и Мак-Кинли, — орудие бога и баптистской церкви в мирских делах.
Всех социалистов надо повесить.
Гарольд Белл Райт — чудесный писатель, он в своих романах проповедует такую возвышенную мораль. И говорят, он нажил на них около миллиона.
Те, чей доход больше десяти тысяч или меньше восьмисот долларов в год, — дурные люди.
Европейцы не хуже их.
Не беда выпить в жаркий день стакан пива, но всякий, кто прикасается к вину, отправляется прямо в ад.
Девы теперь не так девственны, как были раньше.
Мороженое никому не нужно; пирог достаточно хорош для всех.
Фермеры спрашивают за свою пшеницу слишком много.
Владельцы элеватора требуют слишком многого за то жалованье, которое они платят.
На свете больше не было бы горя и недовольства, если бы все работали так же упорно, как Чэмп, когда он корчевал лес для своей первой фермы».
IV
Горячее преклонение Кэрол перед героями остыло до вежливого поддакивания, а поддакивание — до желания удрать, и она ушла домой с головной болью. На следующий день она увидела на улице Майлса Бьерпстама.
— Только что из Монтаны. Дивное лето! Накачал полные легкие воздухом Скалистых гор. А теперь начну снова злить заправил Гофер-Прери.
Она улыбнулась ему; старички Перри и пионеры стали блекнуть, тускнеть и забылись, как старинные дагерротипы, хранимые в почерневшем ореховом комоде.
Однажды в ноябрьский вечер, когда Кенникот уехал, Кэрри собралась скорее из вежливости, чем по искреннему желанию, проведать Перри, но не застала их дома.
Как ребенок, которому не с кем играть, бродила она по темному коридору. Под дверью одной из контор она заметила свет и постучала. Когда дверь отворилась, она пробормотала:
— Не знаете ли вы случайно, где старики Перри?
Тут она увидела, что перед ней Гай Поллок.
— Мне очень жаль, миссис Кенникот, но я не знаю.
Может быть, вы зайдете и подождете их?
— Но… — начала она, подумав о том, что в Гофер — Прери считается неприличным, когда женщина навещает мужчину, и что, конечно, она не зайдет. И, входя, договорила:-Я не знала, что ваша контора здесь.
— Да, контора, городской особняк и замок в Пикардии совсем недалеко от замка герцога Сандерлендского. Но замка и особняка вы не увидите. Они там, за той дверью. Мой замок — это койка, умывальник, мой выходной костюм и синий креповый галстук, который вы однажды похвалили.
— Вы помните, как я его похвалила?
— Конечно, всегда буду помнить! Пожалуйста, садитесь.
В тусклой конторе она огляделась и увидела высокую печь, кожаные корешки юридических справочников на полках, высокий конторский стул с кипой газет, которые так долго служили сиденьем, что совершенно истерлись и посерели. Только две вещи здесь говорили о Гае Поллоке. На зеленом сукне стола между судебными бланками и забрызганной чернильницей стояла ваза из перегородчатой эмали. А на вращающейся этажерке были книги, необычные для Гофер-Прери: мошеровское издание поэтов, немецкие романы в черных и красных переплетах, Чарльз Лэм в тисненом левантине.
Гай не садился. Он мерил шагами контору, как борзая, почуявшая след. Борзая в очках, торчавших на тонком носу, и с шелковистыми каштановыми усиками на верхней губе. На нем была спортивная вязаная куртка, потертая на локтях. Кэрол отметила, что он не извинился за свой костюм, как сделал бы Кенникот.
