«Уезжая из Сицилии, я не сообщил вашей светлости подлинной причины моего отъезда. Мне было стыдно признаться в ней, и даже сейчас, когда я один, бог видит, как пылают мои щеки и как на глазах закипают слезы. Когда я находился на службе у вашей светлости, совершенно не подозревая, какое великое несчастье на меня обрушилось, мои родители известили меня, что их имена внесены в новый указ короля нашего Филиппа Третьего касательно морисков.[16] Я никогда раньше не имел об этом ни малейшего понятия и считал себя кабальеро и идальго, держась на равной ноге с другими лицами такого звания, ибо мои предки перешли в христианство еще во времена покорения Гранады католическими королями.[17] Родители уверяют меня (надеюсь, они меня не обманывают), что род наш ведет начало от Абенсераджей,[18] чем я могу гордиться и в чем источник моих несчастий. Вот почему, ваша светлость, я счел себя обязанным, к моему глубочайшему сожалению, покинуть ваш дом, ибо я искренне предан вам и полагаю, что в нем не может жить человек, которому ежечасно могут бросить в лицо оскорбление. Как бы я ни старался гнать эту мысль от себя, стыд и отчаяние не дали бы мне ни минуты покоя, особенно там, где обо мне утвердилось хорошее мнение. Пусть ваша светлость извинит меня и поверит, что я не осмелился бы написать вам, если бы не был уверен, что покончу счеты с жизнью еще до того, как это письмо попадет в ваши руки». Письмо это глубоко взволновало благородного правителя. Несколько дней он обдумывал его и наконец ответил так:
«Фелисардо, вы мне служили столь верно и все ваши поступки были столь сообразны с законами чести, что я не могу не уважать и не ценить вас. Человеку рождение не прибавляет заслуг и не отнимает их у него, ибо оно не зависит от его воли, но за свои поступки, как хорошие, так и дурные, он полностью отвечает сам. Чтобы сделать мне приятное, вернитесь в Сицилию. Клянусь вам жизнью моих детей, что буду оказывать вам еще большее уважение, чем делал это доселе, и сочту долгом своей чести отражать любые нарекания на вашу. Вы – подлинный кабальеро, и я не понимаю, почему вы должны были уехать, между тем как принц Фесский,[19] не имеющий с этим благородным званием ничего общего, служит его величеству в Милане, нося на груди знаки ордена Сант-Яго. Более того – король Филипп Второй и сеньора инфанта, правительница Фландрии, настолько уважали его, что первый снимал перед ним шляпу, а вторая делала ему реверанс. Ибо различие рас не затрагивает благородства происхождения, особенно у лиц, подобных вам, предки которых уже так давно исповедуют нашу истинную религию. Возвращайтесь же, Фелисардо, в мой отряд, начальником которого я вас сделаю, и вы будете около меня в большей безопасности, чем где бы то ни было, и я постараюсь вас женить как можно лучше, и вы сможете жить при мне до тех пор, пока вы сами не захотите покинуть меня, или того потребует служба его величеству».
Фелисардо получил это письмо, собственноручно написанное великодушным принцем, – поступок достойный его высокого благородства, – и, проливая чад ним слезы, и с жаром несколько раз поцеловав подпись, решил ответить следующим образом:
«Великодушный и щедрый принц, когда я уехал от вашей светлости, мной овладело страстное желание чем-либо проявить свою доблесть. Я высоко ценю милости и благодеяния, оказываемые вами мне, и глубоко признателен за них. Ваши слова будут кровью запечатлены в моей душе. Сейчас я еду в Константинополь, где, видимо, уже находятся мои родители: как люди благородные, они не пожелали оставаться в Испании и вспоминать о ней больше, а потому избрали местом своего пребывания столицу этой империи. Оттуда я вам сообщу, какое приму решение для того, чтобы совершить подвиг во имя бога, короля и родины. С первых дней моего пребывания в Палермо (этого я никому никогда не рассказывал) я служил сеньоре Сильвии Менандра, любил ее и обладал ею. Мне кажется, что у нее под сердцем остался залог моей несчастной любви. Умоляю вашу милость передать ей это письмо так. чтобы не опорочить ее доброе имя, и прошу вас принять под свое покровительство младенца, который родится, так, как если бы сама судьба положила его к стопам вашего милосердия».
Написав это письмо, отчаявшийся и сумасбродный юноша сел на корабль. Я, конечно, не могу одобрить его поступка, ибо, находясь на службе у благородного принца, он мог бы быть в безопасности даже в Испании, а в итальянских владениях его величества ему и подавно нечего было бы опасаться, ибо государь наш намеревался изгнать морисков лишь из Испании, где они собирались восстать, о чем свидетельствуют письма и предостережения доброй памяти святейшего патриарха Антиохии, Валенсианского архиепископа дона Хуана де Риберы.[20]
В Европе, на расстоянии всего лишь четырех стадий от Азии (если бы замерзло море и выпал снег, то можно было бы пройти пешком из Азии в Европу), находится Константинополь – столица сначала Римской империи, затем Греческой, а ныне Турецкой, именуемой из-за огромного пространства, ею занимаемого, Великой. Некогда этот город разрушил император Север, затем восстановил Константин и прославил Феодосии. Пятьдесят миль стен было построено Анастасием, чтобы защищать город от нападений варваров; сейчас, правда, от них осталось лишь восемнадцать миль, или шесть лиг. Жителей там – семьсот тысяч: из них триста тысяч турок, двести тысяч христиан и еще двести – индийцев. После взятия города Мухаммедом Вторым в 1453 году там находится резиденция их императоров, которых обычно называют великими султанами. Город имеет форму треугольника, в одном углу которого находится королевский дворец, обращенный на восток, в сторону Калхедонии – части Азии; второй угол обращен на юго-запад, где имеется семь башен, служащих укреплениями и главной городской тюрьмой; а к северу оттуда расположен третий, где находится старинный дворец Константина, расположенный на возвышенном и пустынном месте, откуда открывается вид на весь город. Отсюда до самого дворца султана раскинулась на протяжении целой морской лиги гавань, вдающаяся в город заливом в две лиги длиной и треть лиги шириной. Порт защищен со всех сторон от ветров и заселен разным народом. Со стороны семибашенной стены, где город омывает море, можно отыскать небольшое пространство – прежде там находилась Византия, от величия которой остались лишь одни развалины. Весьма красивы мечети, построенные султанами Мухаммедом, Баязедом и Селимом, но ни одна из них не сравнится с мечетью, воздвигнутой Сулейманом и названной его именем: храм этот должен был превзойти великолепием славный собор святой Софии – замечательное здание, сооруженное при Константине Великом. Еще сохранились воздвигнутые во времена этого императора гигантские колонны с барельефами, изображающими его деяния. Есть в городе четыре больших гостиных двора для местных и привозных товаров. Великолепна главная улица, ведущая к Адрианопольским воротам; на ней находится площадь, где продают пленных христиан совсем так, как в Испании на рынках продают скот, только обращаются с ними еще грубее. Всего в городе тридцать одни ворота – на востоке, западе и севере, охраняемые янычарами. Дома – низкие, и их крыши резного дерева покрыты богатыми золотыми украшениями. Жители города не увешивают стен коврами, но тщеславие их состоит в том, чтобы устилать ими полы. Из одной части города в другую людей перевозят обычно на лодках, которые по-турецки называют каиками или пермами. Всего таких лодок там около двенадцати тысяч – цифра немалая. Климат там настолько холодный, что с декабря по конец марта земля покрыта снегом. Некоторые знаменитые христианские храмы – как, например, богоматери, святого Николая и некоторые другие – хотели захватить изгнанные из Испании мориски, и визирь, получив от них двенадцать тысяч эскудо, готов уже был разрешить им ломать и портить эти церкви; однако послы Франции, Англии и Венеции заявили султану, что их государи сочтут это недружелюбным по отношению к себе поступком и не потерпят такого. Благодаря этому морискам не удалась их затея, а вернее сказать, господь бог не допустил, чтобы столько христиан лишилось утешения религии там, где их души подвергаются столь великой опасности. Вот в эти-то места и приехал Фелисардо.
Ваша милость, наверное, устала дожидаться его прибытия. Но если бы я не описал вам внешнего вида, который имел тогда, да и сейчас имеет этот славный город, то какое представление сложилось бы о турках у дамы, которая столь мало ценит даже мужчин нашей веры? Знайте же, ваша милость, что описания очень полезны для понимания подобных историй и что я до сих пор не вдавался в космографию только оттого, что опасался утомить вашу милость, ибо вам и так уже мир, простирающийся от вашего дома до Прадо, представляется огромным и полным опасностей: должно быть, потому у вас и вошло в привычку носить при себе кинжал, чтобы пронзить им всякого, кто загородит вам дорогу; право же, я не видел большего врага человеческого спокойствия, чем вы.
