— Милая, не надо так убиваться. Тебе это вредно.
Она стряхнула его руку.
— Оставь меня, Бога ради, в покое! — воскликнула она. — О, Хэл, Хэл. Саффари никогда не слышал, чтобы она так называла его умершего друга. Конечно, его имя Хэролд, но все звали его Нобби. — Как мне быть? — причитала Вайолет. — Я этого не вынесу. Не вынесу я.
Теперь Тома Саффари взяла досада. Такое горе — это уж чересчур. Обычно Вайолет куда сдержанней. Видно, всё этот проклятый климат. Женщины тут делаются нервные, легко теряют равновесие, Вайолет уже четыре года не была дома. Теперь она больше не прятала лицо. Лежала на самом краю софы, того гляди упадет, от нестерпимого горя рот раскрыт, из глаз, что уставились в одну точку, катятся слезы. Совсем стала как безумная.
— Выпей еще немного бренди, — сказал он. — Постарайся взять себя в руки, дорогая. Сколько ни убивайся, Нобби всё равно уже ничем не помочь.
Вайолет вдруг вскочила и оттолкнула его. И с ненавистью на него посмотрела.
— Уйди, Том. Не нужно мне твоё сочувствие. Я хочу побыть одна.
Она метнулась к креслу, опустилась в него. Откинула голову, несчастное побелевшее лицо исказила мучительная гримаса.
— Ох, как несправедливо, — простонала она. — Что теперь будет со мной? О Господи, лучше б мне умереть.
— Вайолет.
В его голосе прорвалась боль. Он тоже был на грани слёз. Она нетерпеливо топнула ногой.
— Уходи. Я же сказала, уходи.
Он вздрогнул. Уставился на неё, и вдруг у него перехватило дыхание. По его массивному телу прошла дрожь. Он шагнул к ней, остановился, но всё не спускал глаз с её белого, исполненного мукой лица; он так на неё смотрел, будто что-то в её лице его ошеломило. Потом опустил голову и, ни слова не сказав, вышел из комнаты. Прошел в маленькую гостиную в глубине дома и тяжело опустился на стул. Сидел и думал. Скоро прозвучал гонг, призывающий к ужину. А он ведь не искупался. Кинул взгляд на руки. Нет, не до мытья ему. И медленно направился в столовую. Велел слуге пойти сказать Вайолет, что ужин готов. Слуга вернулся и объявил, что она ничего не желает.
— Ну ладно. Тогда подавай мне, — сказал Саффари.
Он налил Вайолет тарелку супу, положил тост, а когда подали рыбу, положил кусок на тарелку для неё и велел слуге ей отнести. Но тот мигом всё принес обратно.
— Мэм говорит, она ничего не хочет, — сказал он.
Саффари ужинал один. Ел по привычке, вяло, одно знакомое блюдо за другим. Выпил бутылку пива. Когда кончил, слуга принёс ему чашку кофе, и он закурил черуту. Он сидел не шевелясь, пока не кончил. Он думал. Наконец встал и вернулся на большую веранду, где они всегда сидели. Вайолет, по-прежнему съежившись, полулежала в кресле. Глаза её были закрыты, но, услышав его шаги, она их открыла. Он взял легкий стул и сел напротив неё.
— Кем был тебе Нобби, Вайолет? — спросил он.
Она чуть вздрогнула. Отвела глаза, но ничего не сказала.
— Я никак не возьму в толк, почему ты пришла в такое отчаяние, услыхав о его смерти.
— Это ужасный удар.
— Конечно. Но как-то странно, чтобы из-за смерти просто друга вот так совсем потерять себя.
— Не понимаю, что ты говоришь, — сказала Вайолет.
Она с трудом произносила слова, он видел, губы её дрожат.
— Я никогда не слышал, чтобы ты называла его Хэл. Даже его жена звала его Нобби.
Вайолет ничего не ответила. Глаза её, полные горя, уставились в пустоту.
— Посмотри на меня, Вайолет.
Она слегка повернула голову и равнодушно взглянула на него.
— Он был твоим любовником?
Она закрыла глаза, и из них покатились слезы. Рот был странно искривлен.
— Тебе совсем нечего сказать?
Она помотала головой.
— Ты должна мне ответить, Вайолет.
— Я не в силах сейчас с тобой разговаривать, — простонала она. — Как можно быть таким бессердечным?
— Боюсь, я не очень способен сейчас тебе сочувствовать. Нам надо поговорить начистоту теперь же. Дать тебе воды?
— Ничего я не хочу.
— Тогда ответь на мой вопрос.
— Ты не имеешь права спрашивать об этом. Это оскорбительно.
— Ты что ж, хочешь, чтоб я поверил, будто такая женщина, как ты, услыхав о смерти знакомого, способна упасть в обморок, а придя в себя, станет так вот заливаться слезами? В такое отчаяние не впадают даже из-за смерти своего единственного ребенка. Когда мы узнали о смерти твоей матери, ты, конечно, плакала, и я знаю, тебе было очень горько, но ты искала утешения у меня и говорила, ты не знаешь, что бы стала делать без меня.
— Но сегодня это такая ужасная неожиданность.
— Смерть твоей матери тоже была неожиданной.
— Ну конечно же, я очень любила Нобби.
— Как именно любила? Так любила, что, услыхав о его смерти, сама не ведала, что говоришь? Почему ты сказала, что это несправедливо? Почему сказала: «Что теперь будет со мной?»
Вайолет глубоко вздохнула. Повернула голову в одну сторону, в другую, точно овца, которая старается не угодить в руки мясника.
— Не думай, будто я совсем уж дурак, Вайолет. Говорю тебе, не может быть, чтобы ты была так потрясена, если б между вами ничего не было.
— Ну хорошо, если ты так думаешь, зачем же тогда мучишь меня вопросами?
— Дорогая моя, что толку недоговаривать. Так дело не пойдет. Как по-твоему, что чувствую я?
При этих словах она посмотрела на него. До этой минуты она совсем о нём не думала. Слишком была поглощена своим несчастьем, не до него ей было.
— Я так устала, — со вздохом сказала она.
Он наклонился к ней, схватил за руку.
— Говори! — потребовал он.
— Ты делаешь мне больно.
— А как насчет меня? Думаешь, мне не больно? Как ты можешь заставлять меня так страдать?
Он отпустил её руку, вскочил. Прошел в другой конец веранды, потом обратно. Казалось, при этом в нём вдруг вспыхнула ярость. Он схватил Вайолет за плечи, рывком поставил на ноги. Стал её трясти.
— Если не скажешь мне правду, я тебя убью, — кричал он.
— Хорошо бы, — сказала она.
— Он был твоим любовником?
— Да.
— Шлюха ты.
Одной рукой всё удерживая её, чтобы она не могла ускользнуть, Саффари другой рукой размахнулся и несколько раз подряд с силой ударил её по щеке. Её бросило в дрожь, но она не уклонилась, не вскрикнула. А он всё бил и бил. И вдруг почувствовал, что она вся как-то отяжелела, отпустил её, и она без чувств рухнула на пол. Страх объял его. Он наклонился, тронул её, позвал по имени. Она не шевельнулась. Он поднял её, снова усадил в кресло, из которого так недавно вырвал. Бренди, что слуга принес, когда она в первый раз потеряла сознание, был ещё в комнате, и Саффари взял его, попытался силой влить ей в рот. Она поперхнулась, бренди разлился по подбородку, по шее. На бледном лице одна щека наливалась лиловато-синим от ударов его тяжелой руки. Короткий вздох вырвался у неё, и она открыла глаза. Поддерживая её голову, он опять поднес стакан к её губам, и она чуть пригубила спиртного. Саффари смотрел на неё тревожно и покаянно.
— Прости меня, Вайолет. Я этого не хотел. Мне отчаянно стыдно. Никогда не думал, что могу пасть так низко, ударить женщину.
Она была сейчас невероятно слаба, и лицо болело, однако губы тронула улыбка. Бедняга Том. Это так на него похоже. Он так чувствовал. А как возмущен он был бы, если б его спросили, почему мужчине нельзя ударить женщину. Но Саффари, увидев этот проблеск улыбки, счел его доказательством её неукротимого мужества. Господи, какая же она отважная, эта маленькая женщина. Да, жертвой её не назовешь.
— Дай мне сигарету, — сказала Вайолет.
Саффари достал из портсигара сигарету и сунул ей в рот. Раза три безуспешно щелкнул зажигалкой. Ничего не получалось.
— Не лучше ли взять спичку? — сказала Вайолет.
На миг она забыла о надрывающем душу горе, и ей стало даже забавно. Саффари взял со стола коробок и поднёс к её сигарете зажженную спичку. Вайолет затянулась, и ей сразу же стало легче.
— Просто не могу тебе сказать, как мне стыдно, Вайолет, — вымолвил Саффари. — Я сам себе противен, не знаю, что на меня нашло.
— Да ничего страшного. Всё вполне естественно. Почему бы тебе не выпить? Тебе полегчает.
Ни слова не говоря, сгорбленный, словно его придавила тяжкая ноша, он выпил бренди с содовой. Потом, всё так же молча, сел. Вайолет смотрела, как поднимаются голубые колечки дыма.
— Как ты поступишь? — спросила она наконец.
Он устало, безнадежно пожал плечами.
— Поговорим об этом завтра. Сегодня тебе это не под силу. Как докуришь сигарету, тебе лучше лечь в постель.
— Ты уже достаточно знаешь, лучше узнать всё.
— Не сейчас, Вайолет.
— Нет, сейчас.
Она заговорила. Саффари слышал слова, но едва ли их понимал. Ощущение у него было такое, как у человека, который любовно построил себе дом и думал прожить в нём всю жизнь, а потом вдруг видит, как, непонятно почему, являются мастера по сносу домов и кирками и тяжелыми молотами начинают крушить комнату за комнатой, пока не превращают прекрасное жилище в груду обломков. Самое ужасное, что всё это дело рук Нобби Кларка. Они с Нобби приехали в эти места на одном корабле и поначалу работали на одной плантации. Молодого управляющего, у которого служили, они прозвали холуем, и на улицах Сингапура он выделялся фетровой шляпой и пальто цвета хаки с подвернутыми на запястьях рукавами. Зеленые юнцы, они слонялись по улицам, во все глаза смотрели по сторонам, китайцы навязывали им всякий хлам, привезенный из Бирмингема, они его покупали, думая, что это восточные диковинки, и посылали домой; сидели в гостиных дешевых отелей, без конца пили виски с содовой и, проведя вечер в кино, нанимали рикш и катили на ночь в китайский квартал. Том и Нобби были неразлучны. Том — крупный, могучий, простодушный, честный, трудолюбивый; Нобби постоянно отпускал шуточки, а Том хохотал. Первым женился Том. Он познакомился с Вайолет, когда поехал в отпуск. Дочь врача, убитого на войне, она была гувернанткой в семье живущей там же где отец Тома. Том влюбился в неё оттого, что она совсем одна на свете, и его нежное сердце сжималось при мысли о том, какая её ожидает бесцветная жизнь. А Нобби женился оттого, что женился Том и без друга он чувствовал себя совсем потерянным, женился на девушке, которая приехала на Восток провести зиму у родственников. В ту пору Инид Кларк была очень хорошенькая блондиночка с круглым личиком, она ещё и сейчас хорошенькая, хотя её кожа, прежде чистая и свежая, поблекла; но уж очень у неё маленький, незначительный, безвольный подбородок и в профиле что-то овечье. У неё красивые соломенные волосы, совсем прямые — в тамошней влажной жаре волнистость не удерживалась — и зеленовато-голубые глаза. Хотя было ей всего двадцать шесть, она уже выглядела усталой. Через год после свадьбы она родила, но ребенок прожил всего два года. Как раз тогда Том Саффари сумел устроить Нобби управляющим на соседней плантации. Мужчинам приятно было возобновить былую дружбу, а их жены, которые до тех пор едва знали друг друга, скоро подружились. Они обменивались выкройками, одалживали друг другу слуг и посуду, когда собирали гостей. Все четверо виделись каждый день. Всюду ходили вместе. Том Саффари считал, что это замечательно.
