— Я не хочу знать, кто затеял этот балаган, — произнес он.
Настоящий актер: размеренное, мягкое звучание голоса, почти сердечные слова, монументальная поза — все было тщательно продумано. Должно быть, он тренировался наедине у себя в кабинете.
— Подобные поступки — позор для вас, для школы и для меня. Я был очень терпелив, слышите, слишком терпелив с зачинщиком этих беспорядков, но он переступил черту…
Я или Лу? Огненный язык, жадный и бесконечный, лизал мою спину, горло, щеки, пока глаза всей Средней школы блуждали, отыскивая меня. Смотрел ли на меня Лу? Завидовал ли мне? Смотрели ли на меня койоты? Кто-то сзади дважды похлопал меня ладонью по руке, чтобы подбодрить. Директор долго говорил о Боге, дисциплине и высших духовных ценностях. Он сказал, что двери дирекции всегда открыты, что настоящие смельчаки должны показать свое лицо.
— Показать свое лицо, — повторил он, теперь уже властно, — то есть говорить в глаза, говорить со мной.
— Не будь дураком! — сразу же сказал я. — Не будь дураком!
Но Райгада уже поднял руку и одновременно сделал шаг влево, покидая строй. Удовлетворенная улыбка скользнула по губам Ферруфино и тут же исчезла.
— Слушаю тебя, Райгада… — сказал он.
По мере того как тот говорил, слова придавали ему силы. Он даже один раз драматически вскинул руки. Заверил, что мы не плохие и что мы любим школу и наших учителей; напомнил, что молодежь импульсивна. От имени всех он попросил прощения. Затем начал заикаться, но продолжил:
— Мы просим вас, сеньор директор, вывесить расписание экзаменов, как в прошлые года… — И испуганно смолк.
— Запишите, Гайардо, — сказал Ферруфино. — На следующей неделе учащийся Райгада будет ежедневно заниматься до девяти вечера. — Он сделал паузу. — В кондуите укажите причину: за бунт против педагогических мероприятий.
— Сеньор директор… — Райгада сделался мертвенно-бледным.
— По-моему, справедливо, — прошептал Хавьер. — Вот баран.
II
Луч солнца пробирался ко мне через грязное слуховое окно и ласкал глаза и лоб, наполняя меня спокойствием. Однако сердце билось учащенно и временами замирало. Оставалось полчаса до выхода; нетерпение ребят немного улеглось. Выступят ли они после всего этого?
— Садитесь, Монтес, — сказал учитель Самбрано. — Вы осел.
— Никто не сомневается в этом, — подтвердил Хавьер сбоку от меня. — Он осел.
Дошел ли приказ до всех классов? Я не хотел снова терзаться мрачными предположениями, но постоянно видел Лу в нескольких метрах от своей парты и испытывал тревогу и сомнение, потому что знал, что в сущности решается вопрос не расписания экзаменов и даже не вопрос чести, — речь идет о личной мести. Как пренебречь этой счастливой возможностью напасть на врага, потерявшего бдительность?
— Возьми, — произнес кто-то рядом со мной. — Это от Лу.
«Согласен возглавить командование вместе с тобой и Райгадой». Лу поставил подпись дважды. Между его автографами, как маленькая клякса, стоял выведенный блестящими чернилами знак, который мы все уважали: заглавная буква «К», заключенная в черный кружок.[18] Я посмотрел на Лу: у него были узкие лоб и губы, миндалевидные глаза, впалые щеки и выдающаяся вперед мощная челюсть. Он серьезно смотрел на меня: возможно, думал, что ситуация требует от него быть миролюбивым.
На той же самой бумажке я ответил: «Вместе с Хавьером». Он прочитал, не меняя выражения лица, и утвердительно кивнул головой.
— Хавьер, — сказал я.
— Я знаю, — ответил он. — Хорошо. Мало ему не покажется.
Директору или Лу? Я спрашивал себя об этом, но меня отвлек свист, который был сигналом к выходу. Одновременно с ним над нашими головами поднялся крик, смешавшийся с шумом передвигаемых парт. Кто-то (может быть, Кордова?) свистел громко, словно нарочито.
— Слыхали? — сказал Райгада, становясь в ряд. — На Набережную.[19]
— Какой шустрый! — воскликнул кто-то. — Все уже в курсе, даже Ферруфино.
Мы вышли через заднюю дверь на четверть часа позже Начальной школы. Остальные вышли раньше, и большинство учеников толпились маленькими группками в раздевалке. Спорили, шутили, толкались.
— Выходите, все до одного — сказал я.
— За мной, койоты! — горделиво прокричал Лу.
Его окружили двадцать ребят.
— На Набережную, — приказал он, — все на Набережную.
Взявшись за руки, в одну шеренгу, от одного тротуара до другого, мы, ученики пятого, замыкали строй, локтями заставляя поторапливаться менее прытких.
Легкий ветерок, которому не удавалось растрепать ни кроны рожковых деревьев, ни наши волосы, мел из стороны в сторону песок, который местами покрывал белую от жара поверхность Набережной. Напротив нас — Лу, Хавьера, Райгады и меня, стоящих спиной к балюстраде и бесконечным песчаникам, начинавшимся на противоположном берегу реки, — плотная толпа, вытянутая вдоль всего квартала, спокойная, хотя временами и раздаются пронзительные одиночные крики.
— Кто будет говорить? — спросил Хавьер.
— Я, — предложил Лу, готовясь вскочить на балюстраду.
— Нет, — сказал я. — Говори ты, Хавьер.
Лу сдержался и посмотрел на меня, но не разозлился.
— Ладно, — сказал он и добавил, пожимая плечами: — Дело ваше!
Хавьер забрался наверх. Одной рукой он держался за кривое сухое дерево, а другой обхватил меня за шею. Между его ногами, по которым пробегала легкая дрожь, исчезая по мере того, как его голос становился уверенным и убедительным, я видел высохшее раскаленное русло реки и думал о Лу и койотах. Ему было достаточно только секунды, чтобы занять первое место; и у него была власть, и им восхищались, им, желтоватой мышкой, которая меньше полугода назад умоляла меня принять его в банду. Ничтожно маленькая неосторожность — и вот уже в лунном свете кровь обильно струится по моему лицу и шее, по рукам и ногам, обездвиженным, неспособным дать отпор его кулакам.
— Я победил тебя, — говорит он, тяжело дыша. — Теперь командир я. Так и запомни.
Ни одна из теней, вытянутых в круге влажного песка, не пошевелилась. Только жабы и сверчки отвечали Лу, оскорблявшему меня. Все еще распростертый на горячем песке, я догадался крикнуть:
— Я ухожу из банды. Я соберу другую, гораздо лучше.
Но и я, и Лу, и койоты, которые продолжали прятаться в тени, знали, что это не так.
— Я тоже ухожу, — сказал Хавьер.
Он помог мне подняться. Мы вернулись в город, я вытирал кровь и слезы платком Хавьера.
— Теперь ты говори, — сказал Хавьер.
Он спустился, кое-кто ему аплодировал.
— Хорошо, — ответил я и поднялся на балюстраду.
Ни стены на заднем плане, ни тела моих товарищей не оставляли тени. Руки у меня взмокли, и я подумал, что это от нервов, но это было от жары. Солнце было в зените: мы задыхались. Мои товарищи не смотрели мне в глаза они смотрели в землю и на мои колени. Они молчали. Солнце защищало меня.
— Мы попросим директора сделать расписание экзаменов так же, как и в прошлые годы. Райгада, Хавьер, Лу и я сформируем комиссию. Средняя школа согласна, так ведь?
Большинство согласилось, кивнув головой. Некоторые крикнули: «Да».
— Мы сделаем это прямо сейчас — сказал я. — Вы будете ждать нас на площади Мерино.[20]
Мы отправились быстрым шагом. Парадная дверь школы была закрыта. Мы постучали, за нашими спинами мы слышали нарастающий ропот. Открыл инспектор Гайардо.
— Вы спятили? — сказал он. — Не делайте этого.
— Не вмешивайтесь, — перебил его Лу. — Думаете, мы боимся горца?
— Проходите — сказал Гайардо. — Сами увидите.
III
Его глазки пристально разглядывали нас. Он хотел казаться расслабленным и беззаботным, но мы не обращали внимания на его деланную улыбку и на то, что в глубине этого кургузого тела скрывались страх и ненависть. То и дело он хмурился, пот струйками бежал по его смуглым рукам. Его охватила дрожь.
— Знаете, как это называется? Это называется мятеж, восстание. Вы думаете, я буду исполнять капризы нескольких бездельников? Я проучу наглецов…
Он то понижал, то повышал голос. Я видел, что он сдерживается, чтобы не закричать. «Взорвешься ли ты, наконец? — подумал я. — Трус!»
Он стоял и опирался на стекло письменного стола, и от его рук легло пятно серой тени. Внезапно его голос повысился и снова стал суровым:
— Вон! Кто заикнется об экзаменах, будет наказан.
Прежде чем я или Хавьер смогли подать знак, Лу стал самим собой, истинным Лу, героем ночных набегов на ранчо Таблады, сражений с лисами в песчаных дюнах.
— Сеньор директор…
Я не повернулся, чтобы посмотреть на Лу. Должно быть, его глаза метали огонь и ненависть, как тогда, когда мы боролись в сухом русле реки. Должно быть, сейчас его слюнявый рот был открыт так же широко, обнажая желтоватые зубы.
