— Это Леночка, — сказал Андрейка и подтолкнул её ко мне.
Леночка долго смотрела на меня. Губы её вдруг начали пухнуть. Совсем как у Анны, когда мы прощались. Она уцепилась за штанину Андрейки, всхлипнула, заплакала.
— Она всех чужих боится, — смущённо объяснил он и принялся неуклюже и трогательно утешать сестру. — Ну, чего ты? Ну, скажи дяде «здравствуйте», — но Леночка не захотела со мной здороваться.
И впервые я подумал, что мне не следовало приходить. Ну, если Анна забыла Дмитрия, то что может изменить мой приход? И что этот приход даст мне? Стало как-то нехорошо, неудобно.
В комнатах было уютно. Чувствовалось, что живут тут в достатке и поэтому могут тратить деньги на красивые вещи, дорогие книги.
Ни фотографий Дмитрия, ни других его следов не было видно.
Анна и Аркадий Михайлович ещё не возвращались с работы. Я сидел, ждал их, и мне делалось всё тяжелее и неудобней. Леночка по-прежнему дулась на меня, пряталась за стул и оттуда говорила: «Дядь-бяка, дядь-бяка». Андрейка хлопотал у телевизора и ни о чём меня не спрашивал. А когда я собрался с духом сам спросить его об отце, щёлкнул замок, и из передней загремело: «Андрюха, на выход!»
— Это папа, — сказал Андрейка и облегчённо улыбнулся. Ему, видно, тоже было как-то не по себе. — Папа всегда так кричит, когда раньше мамы домой приходит.
— Андрюха, бандит, долго я тебя ждать буду?
Андрейка вышел. Леночка, топая туфельками и раскачивая бант и фонтанчик волос на затылке, побежала за ним.
— Кто сидит в нашей избушке? Кто повесил это пальто на вешалку? Чей тут русский дух? — басил за дверями Аркадий Михайлович, и я слышал, как он снимает галоши.
Потом всё затихло. Только Леночка спрашивала: «Ты хорошо работал сегодня, папа? Папа, ты хорошо работал сегодня?»
Басистый голос очень подходил к внешнему облику Аркадия Михайловича, к его росту, широким плечам, грубоватому лицу и растрёпанной шевелюре, которую он всё пытался причесать и пригладить.
— Рад познакомиться с вами, — он, сильно встряхнув, пожал мне руку, и приглаженные волосы опять рассыпались на его голове. Не отводя глаз от моего лица, Аркадий Михайлович подтянул к себе стул и сел. Дочка всё не отставала от него, теребила за карман пиджака, спрашивала: «Ты сегодня как тигр работал, да, папа?»
Он дёрнул её за бант, помедлил.
— Нет. Сегодня нет. Андрюха, забери-ка пигалицу к себе, в ту комнату.
Аркадий Михайлович говорил и держался просто. Был он уже далеко не молод.
— Значит, это вы — друг его отца? — он кивнул вслед Андрейке.
— Нет. Просто встретились однажды. На фронте.
— Аня говорит, Андрей здорово похож на него. Как вы находите?
— Да. Нахожу.
— Я должен поблагодарить вас за заботу об Ане. За помощь ей.
— Ерунда, — перебил я. — Скажите лучше, как она сейчас?
— Всё хорошо сейчас. Дети здоровы. На работе у неё тоже всё в порядке. Словом — всё нормально, — он поправил галстук, сплёл в замок пальцы и похрустел ими.
Быть может, из-за этого его жеста, быть может, из-за интонации, с которой он говорил, мне показалось, что за словами «всё нормально» скрывается гордость его, Аркадия Михайловича, уверенность в том, что это он вернул Анне спокойствие, а может, даже и счастье. И я сказал то, что мне, наверное, не следовало говорить.
— Последние слова Дмитрия были об Анне. У него были ампутированы ноги. Гангрена. Он застрелил себя, чтобы не мешать мне, а самому не умереть в плену. Это один из самых сильных и честных людей, которых я встречал в жизни. Я не хочу, чтобы Анна забыла его. Понимаете, не хочу, потому что… Потому что нельзя таких забывать…
Аркадий Михайлович сжал перекладину на спинке стула и низко нагнулся ко мне. Он был взволнован, но сдерживал себя, старался держаться спокойнее.
— Вы зря горячитесь. Хотя я и понимаю вас. Я и сам знал, что Дмитрий был настоящим человеком. Анна не могла так любить плохого. Сейчас она привязалась ко мне, может, она и любит меня. Да. Любит. Ладно об этом. Скажите, вы и Анне хотите рассказать всё это… То, как он умер? Ещё раз ударить её?
Раздражение, которое вызывал у меня Аркадий Михайлович, теперь угасло. Я видел перед собой уже стареющего мужчину, с грубым и честным лицом. Взволнованного не за себя, а за Анну. Оберегающего её покой.
— Не знаю, — сказал я.
— Не надо. Можете думать обо мне всё, что вам угодно. Так много горя было у Ани. Зачем вам нужно видеть её, напоминать обо всём этом опять? — он прищурил покрасневшие глаза и, верно, досадуя на себя за слабость, тряхнул головой. — Я люблю Анну. Я понял всё, что вы хотели сказать. Но она… Нужно ли…
Он всё не мог найти нужного слова. Эта пауза была трудной для нас обоих.
— Анна скоро придёт, Аркадий Михайлович?
— С минуты на минуту.
— Вы скажете Андрейке, чтобы он молчал?
— Андрюха любит мать. Он всё поймёт.
В передней Аркадий Михайлович помог мне одеться. Мы опять пожали друг другу руки.
На лестнице, как всегда весной, пахло сыростью. Перила были влажными.
Я спускался вниз и всё не мог решить, правильно ли я делаю, что ухожу, не повидав Анну.
Наверху зачастили шаги. Кто-то быстро бежал по ступенькам и шумно спрыгивал на площадки. Это был Андрейка. Он догнал меня уже в подъезде. Пальто на нём было не застёгнуто, кепка зажата в руке.
— Дядя Федя, обождите! — он запыхался и часто облизывал губы. — Я слышал всё… Я провожу вас, можно?
— Конечно, идём… Андрей.
Темнело. Людей на улицах было мало. В окнах зданий зажигались первые огни.
Я сказал Андрейке, что очень боялся идти к ним. Боялся, что они совсем забыли отца. Но, кажется, это не так. Правда, мне непонятно, почему он, Андрейка, ничего не спрашивал у меня о нём.
— Ты можешь объяснить это?
— Мама теперь плачет редко, — не отвечая на вопрос, сказал Андрейка. Он надел кепку. Потом снял опять. — А когда она говорит, что ей очень грустно, я хожу с ней вместе гулять. Просто так. По улицам. И ей от этого лучше. И мама говорит, что очень хорошо то, что я есть. То есть, что я родился. Понимаете?
— Застегнись, простудишься, — пробормотал я. Ничего другого не приходило в голову.
Вот так всё это кончилось. Недавно совсем — шестнадцать дней тому назад, в Ленинграде.
Я назвал этот рассказ «Без конца». Назвал его так потому, что верю: память о тех, кто погиб за Родину, конца не имеет.
1957
