— Но, ради всего святого, откуда вы знаете, миссис Фостер?
— Разве она может влюбиться в такого, как Уилбур? — спросила миссис Фостер, но ответить никто не посмел. — Значит, вся ее любовь уйдет на детей, и это погубит их!
Пророчица ошиблась только в одном, а в остальном ее дар предвидения не подвел. Свадьба прошла с Эмберсоновским великолепием, были даже устрицы во льду; Майор преподнес молодым проект нового особняка, не менее изысканного и внушительного, чем Эмберсон-Хаус, и обещал построить его на свои деньги в Эмберсон-эдишн. Оркестр, конечно, пригласили чужой, не местный, до сих пор страдающий от потери контрабаса; как утверждало пророчество и утренняя пресса, музыканты приехали издалека; и в полночь все по-прежнему пили шампанское за здоровье невесты, хотя сама она два часа назад отбыла в свадебное путешествие. Четыре дня спустя чета вернулась в город, и эта краткость ясно показала, что Уилбур и впрямь экономил как мог. Все говорили, что жена из Изабель вышла хорошая, но последний пункт предсказания оказался неточен. У Уилбура и Изабель не было детей; был лишь один ребенок.
— Только один, — сказала миссис Генри Франклин Фостер. — Но хотелось бы знать, не хватит ли его избалованности на целый выводок!
И ей опять никто не возразил.
Когда Джорджу Эмберсону Минаферу, единственному внуку Майора, стукнуло девять, перед ним трепетали все — и не только в Эмберсон-эдишн, но и во многих других кварталах, по которым он проносился галопом на своем белом пони.
— Богом клянусь, ведете себя так, будто весь город ваш, — однажды посетовал раздраженный работяга, после того как Джорджи въехал на пони прямо в кучу песка, который тот как раз просеивал.
— Будет, когда вырасту, — невозмутимо ответил ребенок. — А сейчас это город моего деда, выкуси!
Сбитый с толку взрослый не смог возразить на это кажущееся преувеличение и лишь пробормотал:
— Жилетку поправь!
— И не подумаю! Доктор говорит, так здоровее! — тут же отрезал мальчик. — Но вот что я сделаю: я поправлю жилетку, если ты утрешь свой нос!
Всё было разыграно как по нотам — именно так выглядели уличные перепалки в описываемое время, а уж в них-то Джорджи поднаторел. На нем вообще не было жилета; как бы нелепо это ни звучало, но у пояса, между бархатной визиткой и короткими штанишками, виднелся кушак с бахромой, ибо в те времена в моду вошел юный лорд Фаунтлерой[14], и мать Джорджи с не слишком развитым чувством меры, когда дело доходило до сына, одевала его именно в этом стиле. Он щеголял не только в шелковом кушаке, шелковых чулках, тонкой рубашке с широким кружевным воротом и в черном бархатном костюмчике, но носил длинные русые локоны, в которых частенько застревали репьи.
За исключением внешности (которая являлась выбором матери, а не его самого), Джорджи мало походил на знаменитого Цедрика Фаунтлероя. Было сложно представить, чтобы Джорджи, подобно герою из книжки, сказал: "Положись на меня, дедушка". Через месяц после своего девятого дня рождения, на который Майор подарил ему пони, мальчик свел знакомство с самыми отъявленными хулиганами из разных кварталов городка и сумел убедить их, что отчаянность богатенького мальчика с завитыми локонами может дать фору безрассудству любого из них. Он дрался с ними, в определенный момент впадая в исступление, когда разражался злыми слезами, хватался за камни и, с завыванием выкрикивая угрозы убить всякого, пытался осуществить обещанное. Драки часто переходили в перебранки, в которых он и научился бросать слова похлеще, чем "И не подумаю!" и "Доктор говорит, так здоровее!". Так, однажды летом, приехавший в гости мальчик, изнывая от скуки на стойке ворот преподобного Мэллоха Смита, заметил несущегося на белом пони Джорджа Эмберсона Минафера и, постегиваемый досадой и скукой, закричал:
— Черт тебя дери! Гляньте, волосы как у девчонки! Скажи, малыш, зачем у мамки кушак взял?
— Это твоя сестренка для меня украла! — вдруг ответил Джорджи, притормаживая. — Сперла с нашей веревки, пока белье сушилось, и отдала мне.
— Иди постригись! — разъярился приезжий. — И у меня нет сестры!
— Знаю, что дома нет. Я про ту, что в тюряге.
— А ну-ка слезай с пони!
Джорджи соскочил на землю, а его противник спустился с ворот преподобного мистера Смита — но сделал это со стороны двора.
— А ну выходи, — сказал Джорджи.
— Щас! Сам сюда топай! Да я тебе…
Вызов накликал беду, потому что Джорджи тут же перепрыгнул забор, — четыре минуты спустя миссис Мэллох Смит, услышав возню во дворе, выглянула в окно, взвизгнула и бросилась в кабинет пастора. Мистер Мэллох Смит, мрачнобородый методист, вышел на улицу и увидел, как юный Минафер энергично готовит гостящего в доме племянника к роли центральной фигуры в живых картинах, представляющих какое-нибудь побоище. Приложив немалые физические усилия, мистер Смит всё же сумел дать племяннику возможность убежать в дом, ведь Джорджи был вынослив, и быстр, и, как всегда в таких делах, невероятно упорен, но священнику, после эпической мощи потасовки, наконец удалось оторвать его от врага и потрясти за плечи.
— А ну перестань, ну же! — ожесточенно орал Джорджи, вырываясь. — Кажись, ты не понял, кто я!
— Всё я понял! — отрубил разозленный мистер Смит. — Я знаю, кто ты, и знаю, что ты позоришь свою матушку! Ей должно быть стыдно, что она позволяет…
— Заткнись и не говори, что моей маме должно быть стыдно!
Вскипевший мистер Смит был не в силах закончить разговор с достоинством.
— Ей должно быть стыдно, — повторил он. — Женщина, которая разрешает такому паршивцу, как ты…
Но Джорджи уже добежал до своего пони и уселся верхом. Прежде чем пуститься в свой обычный галоп, он опять прервал преподобного Мэллоха Смита, закричав:
— Жилетку одерни, ты старый козел, понял? Поправь жилетку, утри нос — и катись ко всем чертям!
Такая преждевременная зрелость менее необычна, даже среди отпрысков Богачей, чем представляется многим взрослым. Однако преподобный Мэллох Смит столкнулся с подобным впервые и поэтому рвал и метал. Он тут же настрочил письмо матери Джорджи, в котором, взяв в свидетели племянника, описал преступление, и миссис Минафер получила послание раньше сына. Когда мальчик пришел домой, она с горестным выражением лица прочитала письмо вслух:
Дорогая мадам,
Ваш сын послужил причиной прискорбного происшествия в нашем доме. Он совершил неоправданное нападение на моего малолетнего племянника, приехавшего в гости, и оскорбил его грязной руганью и недопустимыми измышлениями о том, что некоторые дамы из его семьи пребывают в заключении. Затем он пытался заставить своего пони лягнуть ребенка, которому недавно исполнилось одиннадцать, тогда как ваш сын много старше и сильнее, а когда мальчик предпринял попытку скрыться от унижений, он преследовал его, перейдя границы моей собственности, и нанес ему жестокие побои. Когда я приблизился к ним, ваш сын начал намеренно оскорблять и меня, закончив богохульным пожеланием "катиться ко всем чертям", которое слышала как моя жена, так и наша соседка. Я искренне верю, что подобную невоспитанность следует излечить — как ради деловой репутации, так и ради доброго имени семейства, к коему принадлежит столь непокорное дитя.
Пока она читала, Джорджи беспрерывно бурчал что-то, а когда закончила, произнес:
— Старый врун!
— Джорджи, нельзя говорить "врун". Разве в этом письме неправда?
— Сколько мне лет? — спросил Джорджи.
— Десять.
— Видишь, а он пишет, что я старше мальчика, которому одиннадцать.
— Это так, — сказала Изабель. — Пишет. Но разве здесь всё неправда, Джорджи?
Джорджи почувствовал, что прижат к стенке, и промолчал.
— Джорджи, что из этого ты делал?
— Ты о чем?
— Ты сказал, ну, ему… Ты сказал ему "катиться ко всем чертям"?
Джорджи на миг нахмурился, но вдруг просиял:
— Слушай, мам, дед ведь об такого старого сказочника даже ног не вытирать не станет?
— Джорджи, нельзя…
— Я говорю, никто из Эмберсонов с ним связываться не будет, разве нет? Он же с тобой даже не знаком, так ведь, мам?
— Это не имеет отношения к делу.
— Еще как имеет! Я говорю, никто из Эмберсонов к нему домой не пойдет, а его к нам не пустят, а если так, к чему им знать об этом?
— Это тоже к делу не относится.
— Зуб даю, — горячо продолжал Джорджи, — зуб даю, если б он хотел к нам заявиться, то б заходил с черного хода!
— Но, милый…
— Это так, мама! Поэтому какая разница, говорил я ему те слова или не говорил? Это ж такие люди, не понимаю, почему надо с ними сдерживаться.
— Нет, Джорджи. Ты так и не ответил, сказал ты ему ту нехорошую вещь или нет.
— Ну, — начал Джорджи, — он сам мне ляпнул такое, что я из себя вышел. — Этого он пояснять не стал, не захотел рассказывать маме, что рассвирепел из-за опрометчивых слов мистера Смита о ней самой: "Ей должно быть стыдно" и "Женщина, которая разрешает такому паршивцу, как ты…". Он даже не пытался оправдаться, повторив такие гадости.
