что-то понял и метнулся за дверь.
Разведчик, бросив гармошку, в изнеможении упал на диван.
На стуле, трясясь плечами, беззвучно плакал старший техник-лейтенант.
— А ну давай стол! Пир будет, славяне!.. — скомандовал майор.
— Мир, браточки! Неужели жить будем, ха-ха-ха! — не мог уняться разведчик.
В зале горит фонарь и несколько свечек. На большом столе посреди зала оживленная Ирма расставляет фарфор. Ирме помогает майор, но он все делает неумело, и Ирма перекладывает его ножи и вилки, раздвигает тарелки. Разведчик финкой вскрывает банки свиной тушенки. Васюков режет хлеб, и Зина раскладывает его по ломтю на тарелку.
— Нет, нет, так надо! — говорит Ирма и, собрав хлеб, складывает его в серебряную хлебницу. Тем временем появляется старик с темной бутылкой в руках. Ананьев шагает навстречу.
— Что такое? Шнапс?
— Никс шнапс. Зер гуте вин! Прима вин!
— А ну, а ну! Гляди ты! Тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года. Вот это выдержка!
— Да это не выдержка. Это год основания фирмы,— говорит разведчик.
— Да ну, знаешь ты! Сейчас вот проверим! Зина, а ну! У нас тоже кое-что найдется,— говорит майор, и Зина с гордостью ставит на стол алюминиевую флягу.
— Спиритус вини! Понятно?
— Браточки, значит, жить будем! Жить будем, вы это понимаете? — не утихает разведчик.— Ох, и напьюсь же я! Старший лейтенант, а вы почему такой... кислый? — обращается он к старшему технику-лейтенанту.
— Чего же мне радоваться? Чему мне радоваться? — с надрывом говорит старший лейтенант.— У меня никого. Ни жены, ни детей. Я вот уцелел, а зачем?..
— Ладно, ты это брось — зачем? Жить будешь, новую семью заимеешь,— говорит майор.— А ну давай, рассаживайся! Батя, ты тоже садись, Ирмочка, вот сюда, рядом, ты, Зина, тоже. Давай, наливай. А что, в такие маленькие?
Все рассаживаются, старик торжественно наливает из темной бутылки по полрюмки вина каждому.
— А ну, давай! Киданем за Победу! Все-таки мы ее дождались — придавили гада. Правда, господа немцы? — говорит Ананьев.— Ну, за тех, кто не дождался.
Все выпивают, и Ананьев недовольно зажмуривается.
— Ну, тоже мне вин! Ни в гузе, ни в роте! А ну дай нашу фляжечку. Что это за победа!
— Гут, гут вин, — говорит старик, отпив половину рюмки.
— Нормальная мадера,— говорит разведчик.
— Вкусное вино, да,— говорит Зина. Ирма живым взглядом окидывает русских, все больше задерживаясь на майоре. Она оживленна и даже захмелела вроде.
— Гут! Гут! Карашё!
— Ерунда! Вот давайте я вам... А ну, старик, твою чарку.
Ананьев наливает из фляги старику, Зине, пытается плеснуть Ирме, но та уклоняется. Потом наливает всем остальным и себе в большой граненый фужер.
— А теперь... А теперь я вам должен сказать,— начинает Ананьев, но вдруг замолкает и вопросительно поворачивается к Зине.— Сказать, а, Зинка?
Зина, понимающе зардевшись, пожимает плечами.
— Раз такое дело... А чего скрывать? — говорит майор и, обняв одной рукой Зину и держа в другой свой бокал, объявляет: — Мы вот договорились... Чтоб после Победы. Но вот же победа, а? В общем, мы женимся. Правда, Зина?
Зина застенчиво подтверждает кивком головы, и все за столом шумно приветствуют эту новость. Разведчик кричит:
— Горько!
Ананьев, не заставляя себя уговаривать, обнимает Зину, та поднимает ему навстречу счастливое лицо, и они целуются.
— Браво, браво! — запоздало что-то поняв, хлопает в ладоши Ирма, старик растерянно улыбается доброй улыбкой. Все оживлены, только старший техник-лейтенант безучастно смотрит перед собой, никак не реагируя на происходящее за столом.
— Ах, чего только на войне не бывает! — говорит разведчик.
— Все, конец, о войне больше ни звука! — обрывает его Ананьев и обращается к Зине.— Теперь будешь мне рожать ребятишек. Взвод автоматчиков, не меньше!
— И одну девочку. А как же! Санинструкторша ведь положена,— смеясь, говорит Зина.
— Согласен. Одну, но не больше. Тремя женщинами я не укомандую. Хотя бы с одной управиться.
— Вот ехала санинструкторшей, а приеду женой замкомполка. Чудеса! — счастливо хохочет Зина.— Вот подфартило!
— Не тебе одной подфартило. Победа! — говорит Ананьев и поднимает бокал.— А ну, еще раз за Победу!
Однако он не успевает выпить, как рядом вскакивает Ирма.
— Ахтунг! Айн момент!
Она бежит к двери, за ней, что-то вскрикнув и поставив на край стола рюмку, выбегает старик. Ананьев хмурится.
— Что такое? Чего они еще?
Но никто не знает, все настороженно ждут. И майор кивает Васюкову:
— А ну, глянь там!
Васюков, отодвинув стул, выходит в соседнюю комнату — кабинет архитектора. Откуда-то доносятся голоса Ирмы и старика. Васюков распахивает еще одну дверь. Сзади к нему подбегает шофер Воробей с фонариком, луч которого освещает незнакомого человека, остановившегося на ступеньках винтовой, круто уходящей вверх, лестницы. Его за руку тянет Ирма, старик что-то взволнованно говорит ей, по-видимому, возражая ее намерению.
Человек хмурится от яркого света и спускается на ступеньку ниже. В свете фонаря видны военные брюки, заправленные в короткие гетры, молодое, испуганное лицо, густая копна светлых волос рассыпалась на голове.
— Кто такой?
Что-то быстро приговаривая, Ирма тянет его за руку к выходу из комнаты, старик, замолчав, отступает в сторону, Васюков с Воробьем, все освещающим незнакомца, освобождают проход и идут следом. И Ирма вводит человека в зал.
— Майн гатте! — торжественно говорит она.— Никс, никс зольдат, никс офнцнр — майн гатте. Пауль Шнаке!
— Муж?
Все напряженно вглядываются в незнакомца, на котором при тусклом свете свечей можно, однако, разглядеть немало примет недавнего еще военного. Но Ирма с такой доброжелательностью представляет его, что опасения русских постепенно рассеиваются.
— Ага! — говорит Ананьев.— Попятно! Драпанул, значит?
Немец сдержанно осматривает собравшихся и вдруг говорит четко, но с сильным акцентом:
— Капитуляция!
— Во, молодец! Ну раз капитуляция — садись! Садись, черт с тобой. Значит, навоевался? Где воевал: пехота, танки? Авиация?
— Никс авиация. Гренадир группе.
— Говорит, в пехоте,— понял разведчик.
— А, в пехоте. Тогда давай, за Победу! За нашу Победу! Над вашим Гитлером.
Ананьев наливает ему из фляги в свободный фужер, и немец, стукнув каблуками, четко произносит:
— Гитлер капут!
— Вот-вот! Наконец-то! За великий капут. И надолго.
Все выпивают.
В зале в разгаре пирушка, фляга уже пуста, бутылка тоже. Разведчик играет на своей гармошке, Ананьев пытается обнять Ирму, та, смеясь, уклоняется, старик курит самокрутку
