— Этого и не будет, — нетерпеливо произнес Билл. — Но пойми, она не может снова сбежать из дома, пока не уверена, что я смогу о ней позаботиться. А загвоздка в том, что я не могу о ней позаботиться, пока не докажу дяде, что способен работать.
— Разоблачишь проходимца Слинсби, и дело в шляпе.
— Откуда я знаю, что он — проходимец?
— Проходимец, — с жаром произнес Джадсон. — Я не говорил тебе раньше, но я попросил у него выпить, а он дал мне чашку какао и сказал, что оно питательное.
— Теперь она пишет, что ее торопят со свадьбой, — продолжал Билл. — Я каждый день даю объявление, а сегодня получил письмо, что свадьба через неделю. Получается, что я сам их на это толкаю! — Он застонал. — Пусть только попробуют! Я выкраду Флик, женюсь и устроюсь на любую работу. На любую. Только бы продержаться какое-то время, пока я стану на ноги.
— Мда, — с сомнением произнес Джадсон. — По-моему, это дохлый номер.
— В каком смысле?
— Знаешь, у некоторых слишком мало мозгов, чтоб владеть улицами, но слишком много, чтобы их мести.
— Буду мести, если до этого дойдет! Ты не знаешь, что такое любовь, а то понял бы, что ради нее можно пойти на все.
Беззаботная холостяцкая жизнь настолько устраивала Джадсона, что он не мог как следует посочувствовать.
— Не скажу, чтобы мне самому хотелось жениться, — задумчиво произнес он, — но, похоже, что-то в этом все-таки есть. Приятно, наверное, встать и сказать: «Баста, ребята! Мне больше не наливать! Я — домой. Жена заждалась».
— Вот именно, — согласился Билл, приятно удивленный, что чурбан способен на такие возвышенные чувства.
— И все-таки, — в раздумье продолжал Джадсон, — есть другая сторона. В три утра ты проскальзываешь в дом, на цыпочках поднимаешься по лестнице, вставляешь ключ в замочную скважину, которую накануне заботливо смазал маслом, — и обнаруживаешь, что жена закрылась на цепочку. Нужно посмотреть со всех точек зрения.
Билл подозвал официанта, который снова возник и многозначительно мялся рядом. От возмущения он просто не мог говорить. Еще раз пожалев, что вынужден поверять свои тайны бесчувственному животному, он молча расплатился и вышел.
— Вот что я подумал, — сказал Джадсон, устремляясь за ним к дверям. — Возьми-ка специальное разрешение. Вдруг надо будет расписываться сей момент. Без разрешения нельзя.
— Я взял, — холодно произнес Билл. После этого он молчал, пока они не заняли места в «Альгамбре», да и здесь открыл рот лишь однажды: чтобы сказать «Заткнись!» спутнику, которого программка привела в неимоверный восторг.
— Да это же она, — с жаром возразил Джадсон, тыча ему в лицо программку и указывая на имя одной из исполнительниц. — Лилия Бум — редкое сочетание. Говорю, это она. Мы познакомились в Нью-Йорке, она танцевала в «Фолли». Скажу точно, как только выйдет кордебалет… Да! Она! Вторая с краю. Провалиться мне! Кто бы подумал, что она здесь!
Он на мгновение смолк, но тут же возбужденно залопотал, как однажды вечером они с Джимми Булем, Фредди Осгудом, мисс Бум и ее приятелем — имя на языке вертится, вроде бисквит, но не бисквит, — закатились в Гринвич-виллидж отмечать день рождения Джимми, а Фредди так накачался, что полез играть на барабане, хотя трезвый Фредди сам бы первый сказал, что смыслит в барабанах, как…
— Заткнись! — сказал Билл.
— Ладно, — огорчился Джадсон, — это все равно она.
В современном ревю есть некоторая лихорадочность, которая веселит человека беспечного, но раздражает тех, кто снедаем тяжкой заботой. Вскоре Билл, которого не отпускали мысли о Флик и ее письме, пожалел о своей идее. Грохот музыки и бессмысленное мельтешение кордебалета действовали ему на нервы. К концу первого отделения он понял, что сыт по горло. Ему хотелось на воздух.
— Я еду домой, — объявил он.
— Домой? — изумился Джадсон. — Да ты что?
— Хочешь досидеть до конца, оставайся. А мне надо пройтись и подумать.
— Ах, подумать! Тогда ясно. До скорого.
Билл вышел из «Альгамбры» и, перейдя Лестер-сквер, бессмысленно побрел в сторону Пиккадилли. После жаркого и шумного театра прохладный ночной воздух действовал успокаивающе. В загадочной небесной сини проступили звезды, они подмигивали Биллу, словно сочувствовали ему и жалели, что не могут помочь. В такую ночь положено стоять под окном у любимой и…
Билл остановился так резко, что его чуть не сбило такси. Как же он не додумался раньше! Ясно, что в такую ночь для него есть лишь одно место в мире. Он замахал таксисту, который, высказав, что думает по его поводу, собрался уже ехать дальше.
— В Уимблдон, — сказал Билл.
Глава XVI. Свидание для Билла
Когда Билл свернул на улицу Принца Уэльского, Лондон был пуст и безжизнен. Даже кофейня в конце улицы стихла, покинутая завсегдатаями. Он не знал, что уже давно за полночь, часы его встали, как и само Время. Он смутно ощущал приятную усталость, поскольку, как перед тем Джадсон, пришел из Уимблдона пешком — но не по необходимости, как тот, а потому, что в теперешнем возбужденном состоянии не мог передвигаться иначе.
Влюбленные — странный и непредсказуемый народ. Если б Билла спросили, чего он добился, проторчав три часа под окнами Холли-хауза, он бы не ответил, однако чувствовал, что потратил время не зря. Его рвение не угасил даже тот факт, что он, не зная расположения комнат, не мог определить, какое из гаснущих одно за другим окон принадлежит Флик. Очень может быть, что он обращал свой душевный пыл к окошку дяди Кули или даже миссис Хэммонд; его это не огорчало. Он сделал единственно возможное и теперь готов был рухнуть в постель, чтобы увидеть во сне внезапное богатство и время, в котором они с Флик будут жить долго и счастливо.
Он поднялся на пять лестничных маршей к номеру девять доходного дома Мармонт и, ступая тихо, чтобы не разбудить Джадсона, прошел в спальню. Через десять минут он уже спал. Невозможно сказать, когда именно Билла разбудил шум — ему показалось, что рушится потолок. Вероятно, он проспал несколько часов, поскольку прямоугольник окна из черного превратился в серый. Он уже решил было, что грохот ему приснился, когда веселое похохатывание за дверью вернуло его к реальности. Кто-то колобродил в доме, и, как ни мало ему хотелось вылезать из постели, надо было пойти и разобраться. Только помешанный станет орудовать с таким хохотом, но серьезный жилец обязан вышвырнуть и помешанного грабителя. Билл сунул ноги в шлепанцы, вооружился стулом и ринулся вперед.
Шум, очевидно, произвела упавшая вешалка, а уронил ее Джадсон Кокер в попытке повесить шляпу. Теперь он стоял, удобно прислонившись к входной двери, и радостно обернулся в сторону Билла. Он по-прежнему был в вечернем костюме, но уже без белого галстука — его место заняла голубая лента, какую девушки обычно вплетают в косу; она шла наискосок поверх рубашки и придавала Джадсону смутное сходство с послом. Волосы его были всклокочены, лицо светилось дружеским расположением. Во всем Баттерси не было сейчас человека счастливее Джадсона Кокера.
— Привет, Билл! — весело вскричал он. — Слушай, я никак не могу справиться с этой штуковиной. Я ставлю, а она падает, я опять ставлю, она опять падает, а я опять… О чем я?
Билл опустил стул и сурово посмотрел на Джадсона, потом наклонился и возвратил вешалку в вертикальное положение. Джадсон, наблюдавший за ним с напряженным волнением, словно Билл идет по проволоке над Ниагарским водопадом, восторженно закричал:
— С первого раза! — В его голосе не было и тени зависти, одно восхищение. — Вот так взял и поставил! Ты лучше меня, Гунга Дин![18]
— Прекрати орать! Оглохнуть можно!
Джадсон покорно кивнул.
— Ты прав, Билл, то есть абсолютно. Ты всегда абсолютно прав. Это большое дело. Знаешь, Билл, я ужинал. Помнишь, я показал тебе девушку в Аль… аль… альбам… Погоди! — важно произнес Джадсон, вскидывая руку. — Многие считают, что я не могу выговорить это слово. Считают, считают! На весь Лондон раззвонили, что я не могу выговорить слово «Аль-бам-бра». А я могу, могу, могу. И я рад! рад!! рад!!! О чем я?
Билл слегка отошел от суровости, охватывающей нас при внезапном насильственном пробуждении. Ему даже стало интересно.
— Ты кого-то встретил и тебя позвали ужинать? — спросил он.
— Нет, сэр! — отвечал Джадсон с некоторой даже заносчивостью. — Я позвал. Знаю, что ты сейчас спросишь. Ты спросишь, откуда у меня деньги? Очень честно с твоей стороны задать подобный вопрос. По-мужски, как я это называю, по-мужски. У меня завелись деньги, Билл, потому что у меня есть голова.
— Завтра она о себе напомнит, — жестоко заметил Билл.
— Светлая рассудительная голова, — продолжал Джадсон. — У других ее нет. И где они? Метут улицы. Знаешь, что я сделал? Послушай, послушай. Ты человек молодой, хочешь пробиться в жизни, тебе это полезно. Аль-бам-бра! Раз скажешь, а дальше уже и нетрудно. Помнишь, как во всех лондонских газетах пропечатали, будто Тодди ван Ритер основал Шелковый Клуб? Так вот, я вырезал заметку, послал Тодди и приписал, так и так, ты молодой человек, стремишься пробиться в жизни, а я вот сделал тебе доброе дело, напечатал это во всех лондонских газетах. И там же — главное, Билл, не упускай из виду слово «Аль-бам-бра» — попросил прислать мне сотню зелененьких. Что он сделал? Прислал. Сегодня утром принесли. Если кто думает, будто после легкого ужина я не могу произнести слово «Аль-бам-бра», так это вранье! Вранье. (При этих словах Джадсон взмахнул рукой и чуть не упал, ему пришлось ухватиться за вешалку.) — Подлое, гнусное вранье. А ты, Билл, не хуже меня знаешь, что нет ничего страшнее вранья.
