— Семнадцати! Бог ты мой! Я бы все их проповеди нипочем не высидела, хоть пообещай мне за это царствие небесное. Их, небось, на неделю хватает, никак не меньше.
— Глупости, они же не все в один день проповедуют, а по очереди — сегодня один, завтра другой.
— Ладно, а что же тогда остальные делают?
— Да ничего особенного. Сидят себе в церкви или прихожан с тарелкой для подношений обходят — то да се. Но по большей части бездельничают.
— Тогда зачем их столько набрали?
— А для шику. Неужели непонятно?
— Чушь какая, слышать об этом больше не хочу. А скажи, как в Англии слугам живется? С ними там лучше обходятся, чем мы с нашими неграми?
— Ну уж нет! Там слугу и за человека-то не считают. И обходятся с ним хуже, чем с собакой.
— А выходные у них бывают, как у наших? На Рождество, на Четвертое июля и на Новый год целая неделя?
— Нет, вы только послушайте! Сразу видно, что ты в Англии не была. Я тебе так скажу, Зая… Джоанна, у тамошних слуг вообще ни одного выходного во всем году не бывает, они ни в цирк не ходят, ни в театр, ни в негритянские балаганы, никуда.
— А в церковь?
— И в церковь тоже.
— Но ведь ты-то в церковь ходишь.
Ну вот, опять опростоволосился. Забыл, что я слуга старика. Впрочем, я тут же придумал объяснение — камельдинер, дескать, это не то, что обычный слуга, и в церковь ходить он просто обязан, хошь не хошь, и сидеть в ней со всей семьей — такой в Англии закон. Не очень-то ловко у меня получилось, я как закончил, сразу понял — совсем я ее не убедил. Она говорит:
— Дай честное индейское, что не врешь.
— Честное индейское, — говорю.
— Ни капельки?
— Ни капельки. Ни вот столечко, — говорю я.
— Положи руку на эту книгу и скажи еще раз.
Ну, я вижу — это всего-навсего словарь; положил на него руку, поклялся. Она, вроде бы, успокоилась и говорит:
— Ладно, кое в чем ты, может, и не соврал, но всему остальному, ты уж меня прости, я поверить не могу.
— Чему это ты не можешь поверить, Джо? — спрашивает Мэри Джейн — она как раз в этот миг вошла в кухню, а за ней и Сьюзен. — Разве можно так разговаривать с мальчиком, оказавшимся в чужой стране, вдали от своих. Это нехорошо и некрасиво.
— Вот всегда ты так, Ми, — бросаешься на помощь тому, кого и обидеть еще не успели. По-моему, он мне наврал, ну я и сказала, что меня ему провести не удастся — и ничего больше. Уж такую-то мелочь он как-нибудь переживет, верно?
— Мне все равно, мелочь это или не мелочь. Он наш гость, он здесь среди чужих, и разговаривать с ним так нехорошо. Будь ты на его месте, тебя бы такие слова пристыдили, ну и не говори людям то, от чего им стыдно становится.
— Но, Ми, он же сказал…
— Мне не важно, что он сказал, дело вовсе не в этом. Дело в том, что ты должна быть с ним доброй и не напоминать ему о том, что он не у себя дома, а среди чужих людей.
А я говорю себе: и вот у этой девушки наш старый ящер деньги спер, а ты и пальцем о палец не ударил, чтобы ему помешать!
И тут в разговор вступила Сьюзен и — вы не поверите — такую Заячьей Губе выволочку устроила, что даже у меня волос дыбом встал!
Я думаю — вот и еще одна девушка, которую я ограбить помог!
А следом за нее опять Мэри Джейн принялась — она, вообще-то, девушка была тихая, ласковая, но тут разошлась не на шутку и, когда закончила отчитывать Заячью Губу, от той, почитай, и мокрого места не осталось. Она только стонала, моля о пощаде.
— Ну ладно, — говорят ей сестры, — попроси у мальчика прощенья и забудем об этом.
И Заячья Губа попросила у меня прощенья, да так красиво и кротко, что я бы век ее слушал, — я бы ей и еще одну гору вранья наворотил, лишь бы снова услышать, как она потом извиняется.
И опять говорю себе: а ведь ты и ее помог обобрать. Тут девушки захлопотали вокруг меня, стараясь, чтобы я чувствовал себя как дома, среди друзей. А я почувствовал себя мерзавцем, подонком и гадом — и решил: вот кровь из носу, а я им эти деньги верну.
Ну и ушел оттуда, сказал, что спать лягу, а про себя подумал — рано или поздно. Поднялся в мою комнатку и стал прикидывать, как мне это дело обделать. Говорю себе: может, сбегать тайком к доктору, рассказать ему о наших проходимцах? Нет, не годится. Он же непременно на меня сошлется, и тогда король с герцогом устроят мне развеселую жизнь. Ладно, а если открыться Мэри Джейн? И это не пойдет. Они по лицу ее все мигом поймут, схапают денежки и удерут, только их и видели. А если она позовет кого-то на помощь, так пока эти люди разберутся, кто прав, кто виноват, успеют половину собак на меня повесить. Нет, выход у меня только один. Надо стибрить деньги, но так, чтобы на меня никто не подумал. Добра моим жуликам тут привалило немало, они не уедут, пока не оберут девушек, да и весь городок, до нитки, так что время у меня есть. Улучу момент, украду деньги, припрячу, а потом, спустившись по реке, напишу Мэри Джейн письмо про то, где они лежат. Хотя нет, думаю, украсть их лучше всего сегодня, потому что доктор, может, еще и не отступился от своего, только вид такой сделал, — а ну как ему все же удастся вытурить отсюда короля с герцогом?
Ну хорошо, думаю, пойду, обыщу их комнаты. В верхнем коридоре было темно, однако комнату герцога я отыскал и стал обшаривать ее на ощупь, но тут сообразил, что король никому такие деньги не доверил бы, он их наверняка у себя припрятал, и потому перешел в его комнату и по ней шарить начал. И вскоре понял, что без свечи мне никак не управиться, а зажигать-то ее нельзя. Ну и надумал поступить иначе, спрятаться здесь и подслушать их разговор. Вдруг слышу, шаги приближаются, и решаю залезть под кровать, да только поди, найди ее в такой темнотище, и тут попадается мне под руку занавеска, которая платья Мэри Джейн прикрывала, и я — скок за нее, зарылся в платья и замер.
Вошли они, дверь затворили, и герцог первым делом наклонился и под кровать заглянул. Уж так я обрадовался, что не нашел ее в темноте. Хотя, оно конечно, если хочешь кого подслушать, так под кроватью тебе самое место и есть. Ну вот, уселись они, и король говорит:
— Так в чем дело? Только давайте покороче, нам лучше скорбеть внизу со всеми прочими, а то они, глядишь, начнут там наши кости перемывать.
— Понимаете, какая штука, Капет, что-то мне не по себе, тревожно как-то. Доктор этот из головы не идет. Вот я и хочу понять, что вы задумали. У меня-то есть одна мысль и, полагаю, правильная.
— Это какая же, герцог?
— А такая, что лучше бы нам часиков около трех ночи смыться отсюда без всякого шума и уйти вниз по реке с тем, что у нас уже имеется. Тем более, что деньги эти мы получили без всякого труда — нам же их отдали, они, можно сказать, сами на наши головы свалились, их даже красть не пришлось. Вот и давайте ноги делать, да поскорее.
Ну, думаю, беда. Час-другой назад все было бы маленько иначе, а тут я до того расстроился, что прямо сердце упало. Однако король говорит:
— Как это? Не распродав все остальное? Сбежать, точно парочка слабоумных, бросив собственность ценой в восемь-девять тысяч долларов, которая только и ждет, чтобы мы ее заграбастали. И какая собственность — у нас ее с руками оторвут.
Герцог забурчал, что хватит с них и мешка с золотом, что он не желает брать еще один грех на душу, лишать сирот всего, что у них есть.
А король отвечает:
— Да о чем вы говорите! Ничего мы их, кроме этих денег, не лишим. Пострадают лишь те, кто купит их собственность, потому как, едва выяснится, что нам она не принадлежала, а это произойдет, едва мы удерем, продажу объявят незаконной и все вернется к девчонкам. Дом эти ваши сиротки уже получили, ну и довольно с них, девушки они молодые, шустрые, как-нибудь найдут, чем заработать на кусок хлеба. Им мы ничем не навредим. Сами подумайте, у них же добра останется на тысячи и тысячи долларов. Господи помилуй, да на что им жаловаться-то будет?
В общем, разбил он герцога по всем статьям, и тот сдался и сказал, будь по вашему, но он все равно считает, что задерживаться здесь — грандиозная глупость, тем более, что доктор их в покое не оставит. А король отвечает:
— Да пошел он, ваш доктор! Какое нам до него дело? Все дураки этого городка горой за нас стоят, так? А дураки везде большинство составляют.
Ну, собрались они вниз спуститься. Но герцог говорит:
— Надо бы нам деньги получше спрятать.
Я обрадовался. Потому как начал уж думать, что ничего для меня полезного я от них не услышу. Король спрашивает:
— Это еще зачем?
— Затем, что Мэри Джейн, того и гляди, траур напялит, так что вы и ахнуть не успеете, как она велит негритянке, которая тут в комнатах прибирается, уложить все ее тряпье в какой-нибудь сундук и убрать подальше — и что, думаете, негритянка, увидев деньги, не сопрет их?
