В данном случае заводилой была, бесспорно, Бассет. Она начала первая, изгнав Гасси, и, совершенно очевидно, чтобы все распутать и прояснить, надо первым делом заставить ее пересмотреть свою позицию и вернуть Гасси на прежнюю роль. Тем самым освободится Анджела, Таппи частично спустит пары, и можно будет надеяться, что все постепенно придет в порядок.
Я принял решение, что вот сейчас, только съем еще кусочек сыра, сразу же разыщу эту злосчастную Бассет и пущу в ход все свое красноречие.
И тут как раз входит она. Этого, конечно, следовало ожидать. Ну, то есть понятное дело — сердечная драма и все такое, но если знаешь, что на столе в столовой выставлены разные холодные закуски, рано или поздноты туда явишься, как ни крутись.
Взор ее с порога устремился на семгу под майонезом, и она рванула бы к столу прямо с места, если бы в эту минуту я от волнения не опрокинул стакан с виски, которым пытался успокоить душевное волнение. Она обернулась на звон, и воцарилось минутное замешательство. Лицо ее несколько порозовело, глаза вылупились.
— О! — произнесла она.
Я давно замечал, что в минуту неловкости главное — заняться делом. Займи чем-нибудь руки, и битва наполовину выиграна. Я схватил тарелку и бросился наперерез.
— Положить вам семги?
— Благодарю.
— И чуточку салата?
— Если вам не трудно.
— И налить что-нибудь выпить? Какого яду?
— Я бы выпила апельсинового соку.
Тут она вдруг задохнулась — не поперхнулась апельсиновым соком, я еще не успел ей поднести, а от избытка чувств под наплывом нежных воспоминаний, которые в ней пробудили эти два слова: «апельсиновый» и «сок». Все равно как если бы упомянуть спагетти в разговоре со старым шарманщиком из Италии. Лицо ее порозовело еще гуще, в чертах выразилась мука, и стало очевидно, что дальше ограничивать разговор такой нейтральной тематикой, как семга под майонезом, не получится. Она, видимо, это тоже поняла, так как, когда я собрался было взять быка за рога и перейти к делу и произнес уже: «Э-э-м-м-м», — она в это же самое время тоже произнесла: «Э-э-м-м-м», — и оба эти невнятных возгласа, прозвучав одновременно, столкнулись в воздухе на полпути.
— Извините.
— Прошу прощения.
— Вы хотели что-то сказать?
— Вы хотели что-то сказать?
— Нет, вы, пожалуйста, договорите.
— Ну, ладно.
Я поправил галстук, я всегда его поправляю, когда разговариваю с барышнями, и, очертя голову, выговорил:
— Гм, по поводу вашей записки от сегодняшнего числа…
Она снова покраснела и с великим напряжением отправила в рот кусок семги.
— Вы получили мою записку?
— Да, я получил вашу записку.
— Я поручила Дживсу вам передать.
— Ну да. Он мне и передал.
Снова последовало молчание. А так как она демонстративно не желала заговорить по существу, мне пришлось взять это на себя. Кому-то же надо было перейти к делу. А то глупо получается: стоят друг против друга двое, он и она, и жуют в два рта, не произнося ни слова.
— Так что я ее получил.
— Понятно. Значит, вы ее получили.
— Угу. Получил. Сейчас только прочел. И как раз собирался спросить, если бы мы случайно повстречались, — как же так?
— Как же так?
— Ну да, я и хотел спросить, как же так?
— Но ведь там все ясно сказано.
— О, да. Вполне. Четко выражено, прекрасный слог. Но… я имею в виду… я, конечно, глубоко тронут, сознаю оказанную честь, и все такое. Но… черт меня подери!
Она разделалась с семгой и поставила на стол пустую тарелку.
— Фруктового салата?
— Нет, спасибо.
— Ломтик пирога?
— Нет, благодарю.
— Может, вот этой замазки на тосте?
— Нет, спасибо.
Она взяла сырную палочку. Я нашел холодное яйцо, которого раньше не заметил. А потом собрался с духом и проговорил:
— Я хочу сказать…
Одновременно и она тоже собралась с духом и проговорила:
— Мне кажется, я знаю…
Получилось опять столкновение в воздухе.
— Пардон.
— Прошу прощения.
— Говорите, пожалуйста.
— Нет, это вы говорите.
Я галантно повел недоеденным яйцом в знак того, что уступаю трибуну ей. И тогда она сказала:
— Мне кажется, я знаю, что вы начали говорить. Вы очень удивлены.
— Да.
— Вы думаете о…
— Именно.
— …о мистере Финк-Ноттле.
— О нем самом.
— И находите мое решение странным.
— Крайне странным.
— Я не удивляюсь.
— А я удивляюсь.
— Между тем, все объясняется очень просто. — Она взяла еще одну сырную палочку. Видно, они ей нравились. — Очень просто, поверьте. Я хочу осчастливить вас.
— Чрезвычайно любезно с вашей стороны.
— Я намерена остаток жизни посвятить вашему счастью.
— Вот это по-дружески!
— По крайней мере, это я могу. Но… можно мне говорить с вами совсем откровенно, Берти?
— Валяйте.
— Тогда я должна вам сказать вот что. Я к вам хорошо отношусь. Я пойду за вас замуж. И постараюсь быть вам хорошей женой. Но моя симпатия к вам никогда не сравнится с той пламенной страстью, какую я питала к Огастусу.
— Я как раз эту тему и хотел затронуть. Тут-то и есть вся закавыка. Почему бы вам не выкинуть из головы мысль о том, чтобы выйти за меня? Забудьте об этом. Ведь если вы любите старину Гасси…
— Уже нет.
— Ну что вы.
— Нет, после того, что произошло сегодня, моя любовь умерла. Безобразное пятно затмило то, что было так прекрасно, и я уже никогда не смогу любить его как прежде.
Разумеется, я понял, о чем она. Гасси швырнул свое сердце к ее ногам, и она его подобрала. А после этого выясняется, что все это время он был в стельку пьян. Для нее это, конечно, был жестокий удар. Какой девушке понравится, если жених должен был напиться до одури, чтобы сделать ей предложение? Это уязвляет ее самолюбие.
Тем не менее я не отступился.
— А вы не подумали, — сказал я, — что вы могли неверно истолковать его сегодняшнее поведение? С виду и вправду все улики налицо, ну а вдруг это просто солнечный удар? У мужчин ведь тоже бывают солнечные удары, особенно когда жарко.
Она посмотрела на меня, и я увидел, что сейчас произойдет новое глазное наводнение.
— Как это похоже на вас, Берти. Я вас за это бесконечно уважаю.
— Ну что вы.
— Да-да. У вас прекрасное, благородное сердце.
— Вовсе нет.
— Я знаю, кого вы мне напоминаете. Сирано.
— Кого-кого?
— Сирано де Бержерака.
— Это у которого нос?
Сказать честно, это мне не очень-то понравилось. Я украдкой пощупал свой паяльник. Немного, может быть, и выдающийся, но, черт побери, до Сирано ему далеко. Я все-таки не Шноззл Дуранте.[43]
— Он любил, но хлопотал за другого.
— А-а, тогда понятно.
— Это мне в вас нравится чрезвычайно, Берти. Это прекрасно. Прекрасно и великодушно. Но бесполезно. Есть вещи, которые убивают любовь. Я никогда не забуду Огастуса, но моя любовь к нему умерла. Я буду вашей.
Ну, что тут скажешь? Надо быть вежливым.
— Отлично, — говорю я ей. — Благодарю.
На этом диалог наш опять как-то выдохся, и вот мы стоим и молча жуем каждый свое: она — сырную палочку, я — крутое яйцо. И чувствуется некоторая неопределенность насчет того, что же дальше.
По счастью, неловкость еще не успела занять доминирующие позиции, как входит Анджела, и на этом кончился наш тет-а-тет. Чертова Бассет объявила ей о нашей помолвке, Анджела ее расцеловала и сказала, что Бассет обязательно будет очень-очень счастлива, а Бассет расцеловала Анджелу и сказала, что и она будет очень-очень счастлива с Гасси, и Анджела сказала, что обязательно будет, ведь Огастус такой душка, Бассет поцеловала ее еще раз, а Анджела — ее, и, словом, дело приняло такой беспросветно женский оборот, что я рад был потихоньку унести ноги.
Я бы все равно был бы рад удрать, при любых обстоятельствах, ибо если и пришло время Бертраму задуматься, и задуматься хорошенько, то именно теперь.
По-моему, это был конец. Еще ни разу в жизни, даже когда несколькими годами раньше по оплошности обручился с Гонорией, ужасной кузиной Таппи, у меня не было такого ощущения, будто я провалился по пояс в трясину и вот-вот бесследно уйду в нее с головой. Я побрел прочь, вышел в сад, нервно мусоля в зубах дымящуюся сигарету и чувствуя, как клинок все глубже вонзается в сердце. Я шел как во сне и пытался представить себе, каково это будет — постоянно, до конца дней лицезреть перед собой эту самую Бассет, и одновременно прилагал усилия, чтобы не представлять себе этого, если вы меня понимаете, и вдруг наткнулся на что-то, что могло быть деревом, но не было — потому что это был Дживс.
— Прошу прощения, сэр, — произнес он. — Мне следовало вовремя посторониться.
Я не ответил. Я просто стоял и молча смотрел на него, так как его вид изменил направление моих мыслей.
