— Нет, мама! Не думаю, они очень бедны. По крайней мере, они не говорят об этом. И к тому же у Бесси чахотка, ей не нужно вино. Может быть, я отнесу ей немного варенья из наших любимых хелстонских фруктов. Нет! Есть другая семья, которой я бы хотела отнести… О мама, мама! Как я могу надевать красивое платье и идти на этот роскошный прием после того, как увидела сегодня столько горя? — И Маргарет, не в силах больше скрывать то, что терзало ее душу, рассказала матери все, что она услышала в доме Хиггинса.
Это потрясло миссис Хейл. Она тут же заставила Маргарет собрать корзину с продуктами, чтобы отослать в дом Баучера. Она почти разозлилась на дочь, когда та сказала ей, что можно не спешить, поскольку Хиггинс уже обеспечил Баучеров самым необходимым, а она сама оставила для них деньги у Бесси. Миссис Хейл назвала ее бесчувственной и не успокоилась, пока корзину не отослали. Потом заметила:
— Может быть, мы поступаем неправильно? Мистер Торнтон, когда был у нас в последний раз, сказал, что те, кто помогает забастовщикам продлевать забастовку, не являются их друзьями. А этот Баучер, он тоже забастовщик?
Миссис Хейл адресовала этот вопрос своему мужу, который только что присоединился к ним, закончив урок и ставшую уже традиционной вечернюю беседу с мистером Торнтоном. Маргарет не волновало, продлит их подарок забастовку или нет, она была слишком взволнована, чтобы думать об этом.
Мистер Хейл попытался быть беспристрастным. Он вспомнил все то, что ему казалось таким очевидным не более получаса тому назад, когда он слушал мистера Торнтона. А потом нашел компромисс, который не удовлетворил ни одну из сторон. Его жена и дочь не только поступили правильно в данном случае, но он не мог даже представить, что они могли поступить иначе. Тем не менее и то, что говорил мистер Торнтон, было справедливо — если забастовка продлится, хозяевам придется привезти других рабочих (или, в конце концов, изобрести машины, которые заменят людей). И было вполне ясно, что оказать помощь забастовщикам означало не проявить к ним доброту, а лишь укрепить их в их безрассудстве. Но это не относилось к Баучеру. Мистер Хейл решил, что первым делом он пойдет и навестит его утром, чтобы выяснить, чем им можно помочь.
Мистер Хейл действительно пошел к Баучерам. Он не застал главу семьи дома, но долго разговаривал с его женой, обещая устроить ее в лазарет. И, видя, как дети, хозяйничавшие в отсутствие отца, радуются изобилию еды, что прислала для них миссис Хейл, вернулся домой даже в более спокойном и приподнятом настроении, чем Маргарет могла ожидать. То, что она рассказала прошлым вечером, заставило мистера Хейла предполагать худшее, поэтому, вернувшись, он описал все в более светлых красках, чем было на самом деле.
— Я снова туда пойду, чтобы встретиться с самим Баучером, — сказал мистер Хейл. — Я едва ли могу сравнить эти домишки с нашими хелстонскими коттеджами. Я видел у них мебель, которую наши арендаторы вряд ли бы купили, и еду, совсем обычную, а они считают ее роскошью. Все же, когда им не платят еженедельное жалованье, для этих семей нет другого источника дохода, кроме ломбарда. Здесь, в Милтоне, говорят на другом языке и мерят другими мерками.
Бесси в этот день тоже выглядела немного лучше. Но она была все еще такой слабой, что, казалось, забыла, как хотела увидеть Маргарет одетой в белое платье. Скорее всего, это желание было продиктовано лихорадкой.
Одеваясь для приема, куда ей не хотелось идти — на сердце было тяжело из-за тревог последних дней, — Маргарет все же не могла не вспомнить о тех прежних забавных девичьих платьях, которые они с Эдит носили чуть больше года назад. Единственное, что ее утешало, когда она одевалась, — что матери доставляет удовольствие видеть ее такой нарядной. Она покраснела, когда Диксон, открыв дверь гостиной, воскликнула:
— Мисс Хейл выглядит превосходно, не правда ли, мэм? Кораллы миссис Шоу очень ей идут. Они придают больше яркости, мэм. Иначе, мисс Маргарет, вы бы выглядели слишком бледной.
Черные волосы Маргарет было трудно привести в порядок — они были очень густыми. Их пришлось закрутить в тугой шелковистый жгут и уложить тяжелыми кольцами вокруг головы подобно короне, а затем собрать в большой спиральный узел на затылке. Маргарет закрепила его двумя большими коралловыми шпильками, похожими на маленькие стрелы. Белые шелковые рукава ее платья были подвязаны шелковыми лентами, на изящной молочно-белой шее алели тяжелые коралловые бусы.
— Ох, Маргарет, как бы мне хотелось вывозить тебя на ассамблеи старого Баррингтона, так же как когда-то леди Бересфорд вывозила меня!
Маргарет поцеловала мать, умилившись этому всплеску материнского тщеславия, но едва смогла улыбнуться, потому что была подавлена.
— Я бы лучше осталась с тобой… Право, мне было бы куда приятнее, мама.
— Вздор, дорогая! Обращай внимание на все, что там происходит. Мне бы хотелось услышать, как у них в Милтоне проходят приемы. Особенно обрати внимание, чем они заняты вместо игр.
Миссис Хейл была бы чрезвычайно удивлена, если бы увидела все великолепие обеденного стола. Маргарет, с ее утонченным лондонским вкусом, заметила, что количество предложенных гостям деликатесов было явно чрезмерным. Половины блюд было бы вполне достаточно, и обед стал бы более легким и изысканным. Но у миссис Торнтон были свои представления о гостеприимстве: каждое блюдо следовало подавать на стол в таком количестве, чтобы все гости получили по солидной порции — по мере их аппетита. Она не заботилась о воздержанности в еде в обычные дни, а уж устроить настоящий пир для своих гостей было для нее предметом гордости. Ее сын был с нею полностью согласен. Возможно, будь обед организован по-иному, более скромно и непринужденно, он доставил бы мистеру Торнтону больше наслаждения, но он даже не задумывался об этом и был доволен той избыточной щедростью, с которой его мать принимала гостей. И даже теперь, хотя себе он не позволял потратить лишние шесть пенсов и не раз сожалел, что приглашения на этот прием уже разосланы, тем не менее он был рад видеть стол, сервированный с былым размахом.
Маргарет с отцом прибыли первыми. Мистер Хейл был очень пунктуален. В гостиной наверху не было никого, кроме миссис Торнтон и Фанни. Все покрывала с мебели были сняты, и желтый дамасский шелк мебельной обивки и многоцветный ковер словно осветили комнату. Казалось, что каждый угол заполняли украшения, так что глаза уставали от этого многообразия, а сама гостиная представляла странный контраст с огромным и пыльным фабричным двором. Его широкие ворота были распахнуты, чтобы впустить подъезжающие экипажи. Из окон виднелось пепельно-серое в летних сумерках здание фабрики, которое отбрасывало длинную тень, отчего казалось, что на дворе стемнело раньше времени.
— Мой сын до последнего момента занят делами. Но он скоро будет. Мистер Хейл, могу я предложить вам присесть?
Мистер Хейл стоял у одного из окон. Услышав слова миссис Торнтон, он обернулся и спросил:
— Вы не находите, что такое близкое соседство с фабрикой временами неудобно?
Она выпрямилась:
— Ничуть. Я еще не стала настолько утонченной, чтобы забыть, как мой сын достиг богатства и власти. Кроме того, вы не найдете другой такой фабрики в Милтоне. Один цех занимает двести двадцать квадратных ярдов.
— Я имел в виду, что дым и шум, постоянный поток выходящих и входящих рабочих могут беспокоить.
— Я согласна с вами, мистер Хейл! — заметила Фанни. — Этот постоянный запах дыма и машинного масла… А шум просто оглушает.
— Я слышала шум намного оглушительней, который называли музыкой. Машинное отделение находится в другом конце фабрики. Мы едва слышим шумы, разве что летом, когда все окна открыты. А что касается голосов рабочих, то они беспокоят меня не больше, чем жужжание роя пчел. Когда я думаю обо всем этом, я думаю о своем сыне, о том, что все это принадлежит ему и что он управляет всем этим. Но сейчас ни один звук не доносится с фабрики. Неблагодарные рабочие забастовали, возможно, вы слышали. Мой сын собирается предпринять кое-какие шаги, чтобы поставить их на место, именно этим он сейчас и занят.
Всегда строгое лицо миссис Торнтон потемнело от гнева. Не прояснилось оно и тогда, когда мистер Торнтон вошел в комнату. Она сразу заметила, что он обеспокоен и не может полностью отрешиться от своих забот, хотя радостно и сердечно приветствовал своих гостей. Здороваясь с Маргарет, он пожал ей руку и тут же с удивлением осознал, что сегодня в первый раз их руки встретились. Сама же Маргарет не придала этому значения. Мистер Торнтон спросил о здоровье миссис Хейл и услышал от мистера Хейла, что опасность миновала. Взглянув на Маргарет, чтобы узнать, разделяет ли она мнение отца, он не заметил на ее лице ни тени сомнения. Увидев ее сегодня вечером, он был заново поражен ее величественной красотой. Он никогда раньше не видел ее в таком платье и теперь подумал, что такой элегантный наряд лучше всего соответствует ее горделивому спокойствию, что именно так ей и пристало одеваться. Она разговаривала с Фанни, он не слышал о чем, но видел, как Фанни то и дело оправляла платье, а ее взгляд бесцельно блуждал по сторонам. И он невольно сравнил глаза сестры с большими мягкими глазами гостьи, что неотрывно смотрели на собеседника, и сияние, исходящее от них, излучало покой. Изгиб алых губ, которые приоткрылись, оттого что Маргарет с интересом вслушивалась в то, что говорил собеседник; голова, чуть наклоненная вперед, — можно было провести плавную линию от пробора в блестящих, цвета воронова крыла волосах, к гладкому, цвета слоновой кости плечу. Округлые белые руки, тонкие ладони, спокойно лежащие на коленях одна поверх другой. Мистер Торнтон вздохнул, охватив все сразу одним быстрым всеобъемлющим взглядом. А затем повернулся к девушкам спиной и заставил себя сосредоточиться на разговоре с мистером Хейлом.
