Осознав, что если она будет мешкать, то, наверняка, вообще никогда не сможет заговорить на эту тему, Кэтрин, оказавшись вдруг наедине с Элеанорой, воспользовалась первым же подходящим случаем. Пока Элеанора рассуждала о своем, она неожиданно заметила, что скоро, кажется, должна уезжать. Элеанора заморгала и сделала озабоченный вид. Она ведь надеялась, что Кэтрин будет радовать ее своей компанией намного дольше; она почему-то решила (а, может, просто вбила себе в голову), что ее подруга обещала пробыть у них куда больше, чем четыре недели.
– Думаю, если бы мистер и миссис Морланд знали, какое удовольствие мне доставляет общение с их дочерью, они бы не стали торопить ее с отъездом.
На это Кэтрин воскликнула:
– Ах, нет! Они вовсе не настаивают на моем скором возвращении. Когда дело касается моего счастья, они согласны на все.
– Тогда почему же ты спешишь уехать?
– Ну, я ведь и так уже задержалась.
– Что ж. Раз ты говоришь, что задержалась, мне, наверное, не стоит упрашивать тебя остаться. Если ты считаешь, что гостишь уже довольно долго…
– О, нет! Отнюдь не считаю. Мне здесь так нравится, что я с радостью пожила бы у вас еще столько же.
После этого тотчас же было решено, что она остается и о ее отъезде пока незачем даже думать. Так легко устранив первую причину своего неспокойного душевного состояния, она вскоре обнаружила, что второй вопрос тоже разрешается в ее пользу. Доброта и искренность, с которыми Элеанора уговаривала ее остаться, а также довольное лицо Генри, узнавшего, что ее возвращение домой откладывается, являлись сладкими доказательствами того, что она для них что-то значит. Сама Кэтрин была уверена (почти всегда), что Генри любит ее; а зачастую ей даже казалось, что его отец и сестра хотят видеть ее членом их семьи. Придя к таким правомерным выводам, она считала все свои тревоги и сомнения, время от времени все-таки возникавшие в ее голове, пустыми и беспочвенными.
Генри, однако, не мог не нарушить предписаний отца, обязавшего его на время своего пребывания в Лондоне оставаться в Нортенгере и ухаживать за дамами: в Вудстоне требовалось его присутствие. Он отправился в субботу, пообещав вернуться через пару дней. Потеря его общества не ощущалась теперь так, как это было раньше, когда генерал оставался дома. Отсутствие Генри поубавило их веселья, но не лишило покоя. Две юные леди, найдя себе общее занятие, так увлеклись, что в день его отъезда покинули комнату для ужина лишь в одиннадцать часов – время, считавшееся в аббатстве довольно поздним. Они уже успели подняться по лестнице, как вдруг им послышалось (учитывая толщину стен), что к крыльцу подкатил экипаж. Через мгновение их догадки подтвердились – раздался громкий стук в дверь. Едва прошли испуг и удивление, как до их ушей донесся крик:
– Боже мой! В чем дело?
Элеанора сразу же узнала своего старшего брата, который всегда приезжал очень неожиданно, если не сказать – неуместно. Она бросилась вниз, чтобы встретить его.
Кэтрин направилась к собственной спальне, мысленно подготавливая себя к продолжению знакомства с капитаном Тилни. Судя по его поступкам, он был даже недостоин называться джентльменом; однако она успокаивала себя тем, что им, возможно, не доведется встретиться при таких обстоятельствах, при которых его невоспитанность сможет омрачить ей настроение. Она надеялась, что он не станет говорить о мисс Торп; хотя бы потому, что должен стыдиться той роли, которую сыграл в своей подлой игре. Впрочем, если ему удастся избежать упоминания всех событий в Бате, она, скорее всего, будет вести себя с ним вполне учтиво. Кэтрин размышляла, а время, между тем, продолжало идти вперед. Уже прошло почти полчаса, как он приехал, однако Элеанора по-прежнему не поднималась наверх. Похоже, она очень рада видеть его и все никак не наговорится.
Спустя немного Кэтрин решила, будто слышит в галерее ее шаги, и напрягла слух, чтобы узнать, как долго они будут доноситься. Но кругом было тихо. Не успела она успокоить себя тем, что в очередной раз, видимо, ошиблась, как услышала возле самой двери шорох, заставивший ее вздрогнуть. Казалось, будто кто-то нащупывает вход в ее комнату. Затем она уловила слабый скрип замка. Ее бросило в дрожь от одной мысли, что кому-то взбрело в голову так осторожно подкрадываться к двери. Однако, решив не нагнетать понапрасну тревогу и не позволять своему воображению брать над ее разумом верх, она тихо подошла к двери и открыла ее. Там стояла Элеанора; всего лишь Элеанора. Кэтрин чуть успокоилась; но ненадолго, ибо Элеанора пугала своей бледностью и взволнованностью. Явно намереваясь войти в комнату, она едва находила в себе силы переступить порог. Кэтрин, предположив, что всему виной – капитан Тилни, лишь молча смотрела на свою подругу взглядом, полным заботы. Она заставила ее сесть, смочила ей виски лавандовой водой и с нежностью обняла ее.
– Дорогая моя Кэтрин, не нужно. Прошу тебя, не надо… – послышались первые относительно связанные слова Элеаноры. – Я в полном порядке. Своей заботой ты лишь не даешь мне сосредоточиться… Я пришла к тебе по поручению.
– По поручению? Ко мне?
– Не знаю, как тебе сказать об этом. Боже мой, что же я должна говорить?
В голове у Кэтрин пронеслась страшная мысль. Став такой же бледной, как ее подруга, она вдруг выкрикнула:
– Это посыльный из Вудстона?
– Нет, вовсе нет, – ответила Элеанора, сочувственно посмотрев на нее. – Это не из Вудстона. Это мой отец, – произнесла она дрожащим голосом и потупила взгляд. Его неожиданное возвращение уже само по себе не предвещало ничего хорошего. Кэтрин подготовилась к плохим новостям. Она ничего не говорила и ждала, пока Элеанора, продолжавшая разглядывать пол, соберется с мыслями.
– Уверена, ты не осудишь меня. Я никогда не думала, что смогу тебя так подвести; особенно после того разговора, когда мы решили, что ты останешься здесь еще на много-много недель. Я тогда была так счастлива, а теперь… Как мне теперь сказать тебе, что у нас ничего не выйдет? Я невольно обманула тебя. Моя дорогая Кэтрин, нам придется расстаться. Отец вспомнил об одном приглашении, и в понедельник вся наша семья уезжает к лорду Лонгтауну. Это недалеко от Херефорда. Мы пробудем там недели две. Уже поздно что-либо менять. Нельзя ни отказаться от визита, ни даже отложить его.
– Милая Элеанора, – проговорила Кэтрин, изо всех сил стараясь подавить свою горечь, – не нужно так расстраиваться. Вы правильно поступили, что приняли приглашение. Мне ужасно жаль, что мы вынуждены расстаться – так скоро и так внезапно, но вы меня этим не обидели. Я все прекрасно понимаю. Кроме того, я могу погостить у вас в другое время. Или вы, скажем, приедете ко мне. Когда вы вернетесь от этого лорда, вы сможете навестить меня в Фуллертоне?
– Это, к сожалению, не мне решать.
– Приезжайте, когда хотите.
Элеанора молчала. Вспомнив о более существенном, Кэтрин произнесла свои мысли вслух:
– Понедельник – в этот понедельник вы уедете. Но я еще успею со всеми попрощаться. Мне ведь пока не нужно спешить с отъездом. Не огорчайся, Элеанора, я тоже могу поехать в понедельник. Неважно, что отец с матерью не будут осведомлены о моем возвращении. Надеюсь, генерал отправит со мной на половину дороги какого-нибудь слугу, а там – я вмиг доберусь до Солсбери сама, и до дома мне останется всего девять миль.
– Ах, Кэтрин! Мне ужасно неприятно говорить об этом, но уже все решено. Твой отъезд намечен на завтрашнее утро, и у тебя нет никакого выбора. Экипаж приедет за тобой в семь часов. Никто из слуг, боюсь, провожать тебя не будет.
Кэтрин тихо опустилась на стул, не в состоянии что-либо ответить.
– Я сама, когда услышала, не могла поверить своим ушам. Знаю, тебе сейчас досадно и обидно; но то, что чувствую я, – намного невыносимее. Нашей семье не может быть оправдания! Боже мой, что скажут твои родители? Их убедили в том, что дочь попала в окружение настоящих друзей, а потом оказалось, что ее отправляют домой как нежеланного гостя! Дорогая моя, милая моя Кэтрин, сообщая тебе такие новости, я чувствую себя так, будто сама во всем виновата. Но надеюсь, ты поймешь меня. Ты достаточно долго гостишь у нас и, наверное, уже успела заметить, что в этом доме я не хозяйка и власть моя ничтожна.
– Я как-нибудь обидела генерала? – спросила Кэтрин надломанным голосом.
– Увы! Насколько мне известно, ты не дала даже малейшего повода для обиды. Он просто не в духе. Прежде я редко видела его в таком мрачном настроении. Что-то вывело его из равновесия; может быть, какая-то неудача в делах, которые для него сейчас особенно важны. Но ты, я уверена, не имеешь к этому никакого отношения.
Кэтрин было очень больно говорить, но ради Элеаноры она постаралась взять себя в руки.
– Мне очень жаль, – сказала она, – если я все-таки его обидела. Но, Бог свидетель, в мыслях у меня не было ничего подобного. Не падай духом, Элеанора. Раз вы пообещали нанести визит, то должны сдержать свое слово. Жаль только, что генерал не вспомнил о приглашении раньше; тогда бы я успела написать домой. Но теперь это уже не имеет никакого значения.
