День, проведенный в Вудстоне, был, пожалуй, самым счастливым в ее жизни. Именно там и именно тогда генерал прибегал к недвусмысленным выражениям, говоря о них с Генри. Все его намеки и взгляды убеждали ее в том, что он на самом деле желает их брака. Да, всего десять дней назад он умудрился даже смутить ее своим слишком откровенным замечанием. А теперь… Так что же она все-таки сделала – или, наоборот, не сделала, – чтобы вызвать такие перемены?
Единственная оскорбительная мысль, которую она позволила по отношению к генералу и в которой винила себя, едва ли могла стать ему известной. О ее ужасных подозрениях, вызванных больным воображением, знали только она сама и Генри. Кэтрин была уверена, что он не способен выдать ее. По крайней мере, умышленно. Если же по какой-то чистой случайности его отец все-таки узнал о том, что она посмела подумать, о ее беспочвенных догадках и бессмысленным поисках доказательств, то неудивительно, что его охватило негодование. Если он узнал о том, что она считала его убийцей, то тогда понятно, почему он решил поскорее убрать ее из дома. Подобную дерзость он никогда не сможет ей простить.
Какими бы ужасными не казались эти предположения, сейчас она переживала вовсе не из-за них. Ее больше тревожили другие мысли. Что будет чувствовать Генри, когда вернется завтра утром в Нортенгер и обнаружит, что она уехала? Этот вопрос мучил ее сильнее остальных. Он преследовал ее постоянно, то раздражая, то успокаивая. Как Генри отнесется к ее внезапному отъезду? Иногда она представляла его холодное безразличие, но иногда – досаду и сожаление. С генералом он, конечно, не отважится заговорить, а вот с Элеанорой… Однако что он сможет сказать о ней Элеаноре?
В таком непрекращающемся круговороте вопросов и сомнений она не находила себе покоя ни на минуту. Зато дорога не казалась ей теперь слишком долгой. Из-за беспокойных мыслей у Кэтрин совсем не оставалось времени на то, чтобы смотреть по сторонам. Едва отъехав от окрестностей Вудстона, она больше ничего вокруг себя не замечала, и ее поездка потому не была чересчур нудной и утомительной. Мало того, она вовсе не хотела ее завершения, ибо вернуться таким образом в Фуллертон – значит, лишиться должного удовольствия при встрече с любимыми ею людьми, даже несмотря на то, что их разлука длилась целых одиннадцать недель. Что ей нужно сказать, чтобы не унизить себя и не расстроить свою семью? Признание во всем лишь причинит боль и ей самой, и ее родным. Кроме того, она по-прежнему не была уверена в причине своей немилости, а перекладывать вину на невиновных ей не хотелось. Кэтрин не могла поступить подло по отношению к Генри и Элеаноре; она не простит себе, если из-за поведения отца их сочтут такими же неблагородными.
В этом состоянии она скорее боялась, чем ждала появления впереди до боли знакомого шпиля, указывавшего, что до дома осталось двадцать миль. Уезжая из Нортенгера, Кэтрин понимала, что должна попасть в Солсбери; но потом выяснилось, что она совершенно не знает дорогу и без помощи почтмейстеров ей не обойтись. Тем не менее, ее путешествие продвигалось без каких-либо заметных происшествий, способных огорчить или напугать ее. Молодость, хорошие манеры и щедрая оплата позволяли ей получить все необходимое внимание, которым удостаивается любой путник ее круга. Делая остановки только для того, чтобы поменять лошадей, она провела в дороге всего около одиннадцати часов и уже между шестью и семью вечера подъезжала к Фуллертону.
Возвращение в родную деревню героини, которая добилась успеха и признания, достигла положения графини, обзавелась знакомыми среди знати и окружила себя многочисленной свитой, – событие, к которому стремится любой зачинатель романа. Такое удачное завершение радует как самого автора, так и его читателя. Но в нашем случае все обстоит несколько иначе: наша героиня возвращается домой в одиночестве и немилости, и нам остается ей только посочувствовать. Героиня в наемной почтовой карете – какой удар по сентиментальности! Какое досадное невезение! В таком положении ей следует как можно быстрее пронестись через всю деревню, промчаться незамеченной мимо провожающих взглядов воскресных зевак.
Однако, как бы не было печально на душе у Кэтрин, она, приближаясь к родному дому, предвкушала неописуемую радость своих домашних. Во-первых, они придут в восторг при виде ее экипажа; а во-вторых, – при виде ее самой. Поскольку появление кареты в Фуллертоне – явление достаточно редкое, вся семья сразу же прильнула к окнам, с удовлетворением заметив, что эта карета к тому же останавливается именно возле их ворот. Этого приезда не ожидал никто, кроме, пожалуй, двух младших детей, шестилетнего мальчика и четырехлетней девочки, которые высматривали брата или сестру в каждой проезжающей повозке. Как был счастлив тот, кто первым увидел Кэтрин и кто первым закричал о своем открытии! Но кто же это все-таки был, Джордж или Гарриет, сейчас уже трудно сказать наверняка.
Отец, мать, Сара, Джордж и Гарриет – вся семья собралась у входа, чтобы встретить свою любимую Кэтрин, у которой при виде такой трогательной сцены сжалось сердце. Соскочив с экипажа, она обняла каждого из них и почувствовала на душе невероятное облегчение. Окруженная теплом и вниманием, она была почти счастлива! На какое-то время все ее невзгоды и печали отступили на второй план. Ей было так приятно снова оказаться среди своих! Спустя минуту вся семья уже сидела за чайным столиком, который миссис Морланд собрала на скорую руку для своей бедной дочери, чей бледный и усталый вид сразу же бросился ей в глаза. Лишь после этого последовали вопросы, непосредственно касающиеся ее поездки.
Наконец, преодолев нерешительность и сомнения, Кэтрин нехотя начала свой рассказ, который через полчаса стал больше походить на объяснение. Однако за все это время ее родственникам так и не удалось понять причину или узнать подробности ее столь внезапного возвращения. Цепким умом они не отличались, зато умели в большинстве случаев оставаться невозмутимыми и не принимать близко к сердцу обиды. Но только не сейчас! На подобное обращение со своей дочерью они не могли закрывать глаза не могли простить такого пренебрежения. По крайней мере, первые полчаса. Не находя в ее путешествии ничего романтического, мистер и миссис Морланд думали лишь о том, какими неприятностями могла обернуться для нее такая долгая поездка. Даже они сами не рискнули бы отправиться в дорогу поодиночке. Генерал Тилни, по их мнению, поступил неблагородно и неблагоразумно. Настоящий джентльмен или глава дома никогда бы не позволил себе подобных вольностей. Почему же он пошел на такой шаг? Что заставило его забыть о гостеприимстве и изменить свое отношение к их дочери? На эти вопросы они, равно как и сама Кэтрин, затруднялись пока ответить. Однако нельзя сказать, что неведение их угнетало; уже после нескольких тщетных предположений они сошлись на том, что все это очень странно и сам генерал тоже очень странный. Такой вывод для семьи оказался вполне достаточным, и их негодование вскоре прошло; хотя Сара, стремившаяся понять непостижимое, еще какое-то время продолжала строить невероятные догадки.
– Любовь моя, ты занимаешься никому не нужным делом, – наконец одернула ее мать. – Все равно ты ни до чего не докопаешься. Да и стоит ли?
– Допустим, можно понять, почему он выпроводил Кэтрин, когда вспомнил о приглашении, – не унималась Сара, – но почему он не сделал этого так, как подобает воспитанному человеку?
– Жаль только молодых людей, – произнесла вдруг миссис Морланд. – Им сейчас, наверное, очень грустно. Но теперь, впрочем, это не имеет никакого значения. Главное, что Кэтрин наконец дома, где ее душевное спокойствие не зависит от милости генерала Тилни.
Кэтрин тяжко вздохнула.
– Хотя, – продолжала рассуждать ее мать, – я рада, что не знала загодя о твоем путешествии. Слава Богу, все обошлось. Но думаю, это испытание пойдет тебе на пользу. Знаешь, моя дорогая Кэтрин, ты всегда была очень легкомысленной. Надеюсь, что в дороге, делая остановки для смены лошадей или еще зачем-нибудь, ты все время была начеку и, кроме того, экономно распоряжалась деньгами.
Кэтрин тоже на это надеялась, но вспоминать все подробности своей поездки у нее просто не было сил. Она настолько вымоталась, что желала лишь поскорее остаться одной, поэтому с радостью согласилась на предложение матери пораньше лечь спать. Родители, узревшие в ее угнетенном виде лишь естественную реакцию на необыкновенно утомительную поездку, покинули ее, рассчитывая, что после хорошего сна вся усталость пройдет. Когда же они встретились на следующее утро, то обнаружили, что, вопреки их ожиданиям, Кэтрин выглядела не намного лучше. Тем не менее, они по-прежнему не подозревали, что могло произойти куда большее несчастье, ибо их ни разу не посетила мысль о ее разбитом сердце. Для родителей, чья семнадцатилетняя дочь только что вернулась домой со своего первого путешествия, это было очень странно!
