98
Маммалиология — раздел зоологии, изучающий млекопитающих.
Рецепт звучит по видимости абсурдно, однако в данном случае Нодье ничего не придумывает: так называемый «черепаховый суп», рецепт которого французы в начале XIX века заимствовали у англичан, в самом деле изготовлялся из телячьего бульона, а роль черепашьих яиц исполняли подававшиеся к нему яичные шарики-клецки.
Образы гигантских туземцев восходят к Свифту («Путешествия Гулливера») и повести Вольтера «Микромегас», однако Нодье использует эту игру с размерами для злободневной политической полемики; он высмеивает представительную парламентскую демократию, при которой, как казалось ему — и многим современникам, разделявшим его скептицизм, — в результате выборов к власти приходят отнюдь не самые достойные.
Ироническая полемика с приверженцами женской эмансипации (в частности, с сенсимонистами). Нодье, во многих статьях выражавший восхищение женщиной как «шедевром Творения», отказывал в праве на существование «свободным женщинам» (сенсимонистский термин) и женщинам «ученым». Эмансипацию женщины он считал признаком окончательного упадка общества. В статье «Свободная женщина, или Об эмансипации женщин» («Литературная Европа», 4 марта 1833) он писал: «Я допускаю, что женщина, которая станет утверждать законы, обсуждать бюджет, делить общественные деньги и выносить приговоры в суде, не уступит мужчине. Но заслуга тут невелика. […] Я понимаю, что в этом случае она будет обладать теми же правами, что и я, — если предположить, что я стану избирать или избираться в палату депутатов, от чего упаси меня Господь. Но любим-то мы не тех, кто обладает равными правами, любим мы божественное создание, чьи права не записаны ни в каком законе, потому что для их изъяснения не хватит слов в человеческом языке» (цит. по: Dahan J.-R. Visages de Charles Nodier. P., 2008. P. 257). Впрочем, эти декларации не мешали Нодье не только радушно принимать женщин-поэтесс в Арсенале, но и прославлять их творчество (например, в 1836 году он написал предисловие к сборнику биографий современных французских сочинительниц) — при условии, что оно оставалось «женским», а дама не подражала мужчинам, как Жорж Санд, ибо «всякая женщина, которая мечтает о правах мужчины, недостойна быть женщиной» (Ibid.).
От семи с половиной до девяти метров.
Нодье очень любил эффектные длинные перечисления с рифмами и/или игрой слов (прием, заимствованный им у Рабле); в «Истории Богемского короля» едва ли не на каждой странице встречаются синонимические ряды из двух и более десятков существительных, глаголов или прилагательных. Комментируемое перечисление экспонатов Консерватории искусств и ремесел (род Политехнического музея в Париже) имеет также и пародийный оттенок; объект пародии — энциклопедия «философов» Дидро и Даламбера, в состав которой, помимо томов с текстами, вошли 11 томов иллюстраций, посвященных преимущественно различным ремеслам.
Понятие «универсальный язык» у Нодье могло быть окрашено в самые противоположные тона. С одной стороны, такой язык для него — выдумка ученых, плод дряхлой цивилизации. То же касается и языка первобытного: в начале XIX века поиски индоевропейского праязыка (в частности, в работах Ф. Шлегеля или Ф. Боппа) были тесно связаны с изучением санскрита и общим увлечением восточной культурой, которое Нодье высмеивает в комментируемой сказке. С другой стороны, Нодье случалось смотреть на универсальный и первобытный языки совсем иначе. Автор «Словаря звукоподражаний» (1808) сам отдал дань поискам «первобытного языка», в котором слова носили не условный, а безусловный характер (ономатопеи подражали природным звукам, иероглифы — природным формам). В выпущенной мизерным тиражом книге «Археолог, или Универсальная и толковая система языков» (1810) Нодье рассказывает о замысле составления «Всеобщего словаря корневых звуков языка»: соединение этих «естественных» и потому всем понятных корней в пределах одного словаря было призвано способствовать созданию универсального языка и тем самым отменить проклятие, обрушившееся на людей после строительства Вавилонской башни. Хотя задуманного словаря Нодье не составил, он и в зрелом возрасте не отказался от веры в то, что «всякая вещь имеет истинное имя, имя, ей принадлежащее, то, какое всякий человек не может ей не дать, когда она впервые предстает его взору» (Nodier Ch. Feuilletons du Temps. T. 1. P. 623; статья «О научных номенклатурах», опубликованная в «Temps» 18 декабря 1835 года). Таким образом, в данном случае Нодье иронизирует не только над современниками, но — отчасти — и над самим собой.
Нодье, критически относившийся к неумеренному использованию в современном французском языке ученых терминов, заимствованных из греческого, нарочито нагромождает термины лингвистики и риторики: афереза (опущение начального гласного в случае, если предыдущее слово оканчивается гласным), диереза (раздельное произношение крайних гласных на словоразделе), синтез, или силлепс (соединение двух слов в одно), апокопа (выпадение безударного гласного в конце слова), синкопа (выпадение звука или звуков в слове), парагога (добавление звука или слога к концу слова), анагогия (возвышение духа до созерцания небесных предметов).
Уильям Фредерик Эдвардс (1777–1842) — французский физиолог, этнолог и лингвист, приобретший известность исследованиями физиологических характеристик человеческих рас.
Метатеза — непроизвольная перестановка двух соседних букв или слогов в слове.
Коммуна в департаменте Йонна, в Бургундии.
Бустрофедон — способ письма у греков и италиков с переменным направлением строки: все нечетные строки пишутся и читаются справа налево, а четные — слева направо.
Возможно, намек на утопический роман Луи-Себастьена Мерсье «Год две тысячи четыреста сороковой» (1771), герой-повествователь которого проспал 672 года и проснулся в государстве, устроенном весьма разумно — в противоположность той Франции, в какой он заснул.
Нодье посвятил сну специальную статью «О некоторых явлениях, связанных со сном» (1831), которую в следующем году включил в крайне важный для него том собрания сочинений под названием «Грезы». Здесь сон описан как «перемежающаяся смерть», когда человек освобождается от общественных условностей и от власти разума и ему являются «карта воображаемого мира» и божественные откровения; как замечает Нодье, «обо всех религиях, кроме той, чья истинность не может быть подвергнута сомнению, человек узнал во сне» (ОС. Т. 5. Р. 161, 167). Сон — «наилучшее состояние, в каком может пребывать человек, если не считать смерти» (Ibid. Р. 343) — позволяет человеку убежать от жизни положительной и на время обрести другое существование и другие способности. Это другое существование отнюдь не всегда безоблачно. Сон, как это часто случается в прозе Нодье, может перерасти в кошмар; именно находясь во власти страшного сна, человек, пишет Нодье в статье 1831 года, превращается в волка-оборотня или вампира, а проснувшись, ужасается содеянному. Однако сон может открыть человеку дорогу не только в ад, но и в рай; в письме своему другу Шарлю Вейссу от 21 июля 1832 года Нодье называл сон «наилучшим из учителей» и признавался, что именно во сне он постиг «систему творения всю целиком, включая ее начало и ее цель» (Nodier Ch. Correspondance inédite. Génève, 1973. P. 256–257). В том же году в новом предисловии к повести «Смарра» Нодье сообщает читателям об одной своей особенности: он ощущает иллюзии, являющиеся ему во сне, «в сотню раз острее, чем собственные любовные терзания» (Infemaliana. Р. 80). Понятно, что сон для Нодье — вещь чрезвычайно значительная и серьезная, — что, впрочем, не мешает ему ни насмехаться над сном как литературным приемом, ни в самой серьезной статье вдруг отпускать такое замечание: «Внезапно меня сморил неодолимый сон, что всегда случается со мной после чтения собственных сочинений» (ОС. Т. 5. Р. 388).
Обычная для Нодье насмешка над малограмотностью современников, которые несведущи в истории языка и употребляют «ученые» слова, заимствованные из греческого, не понимая толком их смысла (в точном соответствии с этимологией «монограмма» — одна-единственная буква; впрочем, в реальности монограммы всегда представляли собой переплетения нескольких букв, чаще всего инициалов). Свою позицию по отношению к «научным номенклатурам» Нодье разъяснил в одноименной статье 1834 года: «Я обвиняю создателей номенклатур в том, что они извращают и искажают изучение наук, дабы присвоить себе монопольное право на это занятие; в том, что они похищают Вселенную у человека, дабы превратить ее в достояние горстки педантов; в том, что они отдают в безраздельное владение невеждам, нахватавшимся слов на скверном греческом и скверной латыни, все то богатство природы, которое принадлежит всему человечеству», — одним словом, в том, что на место живописных народных метафор они поставили жаргон варварский и непонятный (Nodier Ch. Notices bibliographiques, philologiques et littéraires. P., 1834. P. 50). Еще более резким неприятием псевдонаучных неологизмов полна большая статья «Диатриба доктора Неофобуса против изготовителей новых слов» (Revue de Paris, 12 декабря 1841 года). Она не случайно подписана псевдонимом «доктор Неофобус», то есть «ненавистник нового». Нодье обрушивается на тех, кто расширяет французский язык с помощью «всевозможных комбинаций греческих корней — работа, доступная всякому вне зависимости от того, знает он греческий или не знает» (Nodier Ch. Feuilletons du Temps. T. 1. P. 743). Нодье предпочитает науку другого рода — ту, которая не преминет рассказать ему, что один и тот же цветок именуется во Франции «глаза Пресвятой Девы», в Италии «помните обо мне», в Германии «не забывайте меня», а у подножия Альп «чем дольше я вас вижу, тем сильнее люблю» (Ibid. Р. 624; ясно, что речь о нашей незабудке).
