Сэйвытэгин рассказал, что американцы нарушили договоренность развезти продукты по всем селениям и поселкам северного и южного побережья Чукотского полуострова и выгрузили продукты в одном месте.
Капитан американского парохода заявил, что он не может рисковать судном, принадлежащим «Гудзон бэй компани», и спешит уйти в открытое море от надвигающихся льдов. Если советский представитель хочет, чтобы пароход доставил продукты и в другие пункты, пусть обеспечит сносные навигационные условия.
– Гуд бай, – сказал на прощанье американский капитан.
Два склада, которые никогда не бывали полными, теперь не вмещали и четверти того, что привезли и свалили на берег американцы. Мешки с сахаром и мукой сложили подальше от воды и накрыли брезентом. Ящики с апельсинами разбили тут же, и тэпкэнские ребятишки впервые в жизни ели сочную солнечную мякоть.
Когда установился санный путь, из других селений стали приезжать за товарами. Многие тэпкэнцы тоже возили грузы в Инчоун, в эскимосское селение Нуукэн. За это хорошо платили.
Айвангу в ту зиму хорошо поработал: подрядился в Чукотторге доставлять продукты в дальние поселки, ездил в тундру проверять капканы, часто оставался во льдах караулить нерпу. В яранге Сэйвытэгина никогда не переводились жир и мясо, хотя зима выдалась трудная, морозная. В середине зимы в некоторых ярангах горело только по одному жирнику – не хватало топлива. Люди часто ходили друг к другу в гости, в особенности в тот день, когда узнавали, что хозяин подстрелил нерпу или лахтака. Больше всех гостей бывало в яранге Сэйвытэгина. Завистливые люди поговаривали:
– Почему так везет безногому? Уж не шаманит ли он?
– Как же он может шаманить, если он комсомолец? Разве не помните, как он ночью сжег наши амулеты? – возражали другие, получившие в подарок сало и мясо в яранге Сэйвытэгина.
Однажды Айвангу отсутствовал четыре дня: просили отвезти сгущенное молоко в Кытрын, где болели грудные дети. Домой он вернулся поздним вечером. Раулена подала на стол чай и лепешки из белой муки. Айвангу надломил лепешку и вдруг спросил:
– Откуда мука? Мы ведь съели свою еще в начале месяца.
– Алеша принес, – Раулена виновато улыбнулась.
– Откуда принес?
– Что ты допытываешься? – вспыхнула Раулена. – Ты лучше ешь.
– Нет, ты мне скажи, откуда белая американская мука? – настаивал Айвангу.
– Неужели ты ничего не знаешь и ничего не видишь? – рассердилась Раулена. – Все в Тэпкэне потихоньку берут муку из кучи. Она все равно портится. Ее едят собаки. Не бойся, ведь не взрослые ее таскают, а дети. Что будет детям?
– И мой сын тоже ворует? – Айвангу ужаснулся.
– Какое же это воровство? – возмутилась Раулена. – Что ты говоришь! Ты лучше посмотри, что делает Громук! Он кормит американским компотом свиней.
– Громук – это одно дело, а мой сын не должен воровать. Позови его!
– Он спит.
– Завтра я с ним поговорю, – пообещал Айвангу. На следующее утро Айвангу ушел в море, а когда вернулся, сын опять спал. Разговор с ним пришлось отложить, но тем не менее белая мука исчезла в яранге. Раулена поджала губы и разговаривала с мужем сквозь зубы. А вскоре Айвангу обнаружил в ящике для чайной посуды пачку галет.
– Это откуда? – спросил он сына.
– Мы взяли под брезентом, – ответил мальчик с гордостью, думая, что его похвалят.
– Никогда этого не делай! Только дурные люди воруют. Даже когда все воруют, ты не должен этого делать. Слышишь?
– Все берут, и я буду брать, – заупрямился Алеша.
– Не смей! – крикнул Айвангу. – Ты мой сын и не будешь вором!
– Я не твой сын, – неожиданно дерзко ответил Алеша. – Мой отец погиб на фронте.
У Айвангу потемнело в глазах. Шатаясь, он вышел из чоттагина и долго стоял на улице, глотая ртом студеный воздух.
Небо над его головой гудело от множества самолетов, совершавших перелет из Америки на фронт через Маркове, Сеймчан, Якутск, Красноярск. Сверху летчикам, наверное, земля кажется безжизненной, и никому из них невдомек, что есть на ней человек, который вместе с ними воюет с фашистами. В этом году Айвангу сдал еще полсотни песцовых шкурок, и в Тэпкэн пришла телеграмма, подписанная Верховным Главнокомандующим. Сначала Айвангу не поверил известию, но из Кытрына пожаловал сам Пряжкин и устроил митинг. Айвангу стоял на трибуне рядом с ним, и чем дольше говорил Пряжкин, тем больше сомневался Айвангу – очень уж Пряжкин расписывал его, Айвангу, заслуги.
– Покажите мне бумагу, – попросил Айвангу, когда Пряжкин уступил место другому оратору.
Председатель райисполкома расстегнул большой кожаный портфель с облупившимися никелированными замками, извлек оттуда тощую папку и, с трудом развязав на морозе матерчатые тесемки, бережно протянул Айвангу телеграмму.
Айвангу с волнением прочитал: «ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ», – аккуратно сложил бланк и положил его в карман.
– Прочитал? – спросил Пряжкин.
– Прочитал. Спасибо, что привезли.
– Ты у нас теперь парень на виду, – строго сказал Пряжкин. – Так что держись. А теперь отдай телеграмму.
– Как так – отдай? Телеграмму-то ведь мне прислали?
– В данном случае это не личная телеграмма, хотя она действительно адресована тебе. Она должна храниться в райисполкоме. Ты хоть представляешь, от кого она?
– Я читал подпись.
– Вот так. – Пряжкин сжал губы, помешкал недолго и вдруг спросил: – Слышал я, что ты в партию собираешься?
– Да, заявление подал.
– Так вот. Если ты не отдашь телеграмму – значит нарушаешь партийную дисциплину.
– Как же я могу нарушить партийную дисциплину, если я еще беспартийный? – недоумевая, спросил Айвангу.
– Дисциплина существует независимо от тебя, – сказал Пряжкин.
Логика была железная, и Айвангу подчинился, а через несколько дней его приняли в партию. Айвангу произнес самую длинную в своей жизни речь.
– У меня нет ног, но мне кажется, что для коммуниста самое главное – его голова и сердце. Пусть его сердце будет с народом, с теми, которые живут рядом и ждут от него примера. Я постараюсь быть таким… Я еще не читал ни одной книги Ленина, но теперь прочту.
После собрания к нему подошел Мынор, вступивший в партию раньше его, и сказал:
– В нашей организации и сам секретарь-то не читал Ленина.
…Казалось бы, жить теперь да радоваться Айвангу, но в последние дни мысли о сыне не давали ему покоя.
С тех пор как Алеша заявил ему, что он не его сын, в душе Айвангу осталась льдина. Она не таяла и с каждым днем обрастала все новыми и новыми кристаллами. В довершение ко всему ему показалось, что он видит в чертах и характере Алеши не себя, а Рахтуге. Это было очень больно и тяжело. Айвангу несколько раз намеревался спросить у Раулены о том, чей же все-таки сын Алеша, и каждый раз боялся услышать то, чего ему не хотелось и во что он сам не верил.
Незадолго до Дня Победы Айвангу случилось быть возле загона, где Громук содержал своих свиней. Маленькие поросята превратились в огромных жирных зверей, которые едва ворочались в грязи.
Из дому вышла Тамара Борисовна и вынесла пышущие паром ведра, вывалила содержимое в длинное деревянное корыто. Айвангу невольно задержал взгляд и опешил: свиней кормили вареной вермишелью!
Не разбирая дороги, он кинулся в ярангу Кавье, к своему тестю, секретарю партийной организации в Тэпкэне.
– Идем, ты все увидишь своими глазами! – Айвангу потащил за собой Кавье.
– О чем говоришь? – Кавье не спешил покинуть ярангу. Он сидел в чоттагине и пил чай, закусывая американским тростниковым сахаром. На низеньком столике перед ним стояла яркая коробка.
– Ты тоже свинья! – крикнул Айвангу, заметив коробку.
– Какие слова ты говоришь! – возмутился Кавье.
– Я говорю, что ты такая же огромная грязная свинья, которую выкармливает Громук!
– Что с тобой, Айвангу? – Кавье пытался успокоить его. – Ты говоришь непонятное и сердитое.
– Ты недостоин называться большевиком, потому что ешь то, что предназначено голодающим.
– Это ты мне-то говоришь? – Кавье усмехнулся и вытащил ко всему еще и пачку галет. – Садись угощайся.
– Ты очень плохой человек! – Айвангу выкрикнул самое веское чукотское ругательство.
Кавье не торопясь поднялся и шагнул к зятю. Он возвышался над Айвангу, как белый медведь над собакой, и тяжело дышал.
– Ты еще очень молод, чтобы так разговаривать со мной! То, что еды в моем доме больше, – это мне положено как секретарю партийной организации. Не веришь, спроси у Громука… У Пряжкина, конечно, побольше, а выше, – Кавье указал пальцем на дымовое отверстие, в котором сияло небо, – там я даже не могу представить, сколько еды…
– Этого не может быть! – крикнул Айвангу на прощанье. – Правда всегда сильнее лжи!
