— Да, дом мистера Лотропа. Но зачем мне где-то отсиживаться?
— Насчет «зачем» вы пока не думайте. Если я расскажу вам, откуда мне известно, что ваши негры увидятся — еще и пары недель не пройдет, — и увидятся прямо здесь, в вашем доме, если докажу, что мне это известно наверняка, уедете вы дня на четыре к мистеру Лотропу?
— Дня на четыре! — говорит она. — Да ради этого я там хоть целый год просижу.
— Хорошо, — говорю. — Кто другой мог бы и на Библии клясться, а я бы все-таки сомневался, но от вас мне и одного только слова довольно.
Она улыбнулась и зарумянилась, да так мило, а я говорю:
— Если вы не против, я закрою дверь — и засов задвину.
И, снова присев рядом с ней, попросил:
— Вы только в голос не кричите, ладно? Сидите спокойно и выслушайте меня, как подобает мужчине. Я сейчас скажу вам правду, мисс Мэри Джейн, так что крепитесь, потому как правда эта неприятная и принять ее будет трудно, но тут уж ничего не попишешь. Ваши дядюшки — никакие не дядюшки, а парочка мошенников, сущих проходимцев. Ну вот, худшее я сказал, остальное вам выдержать проще будет.
Конечно, ее это потрясло, однако самое узкое место я уже проскочил, а дальше пошел полным ходом. Глаза у нее разгорались, разгорались, пока я рассказывал все точка в точку, начиная с той минуты, в которую мы повстречали направлявшегося к пароходу юного простофилю, и до той, когда она бросилась у своих дверей королю на грудь, а он поцеловал ее раз шестнадцать-семнадцать, — тут она вскочила, лицо пылает, что твое небо на закате, и говорит:
— Скотина! Пойдем, не будем терять ни минуты — ни секунды, — добьемся, чтобы их вываляли в смоле и перьях и бросили в реку!
Я отвечаю:
— Всенепременно. Только вы когда это сделать хотите — до отъезда к мистеру Лотропу или…
— Ой, — говорит она.
— Нашла о чем думать! — говорит, и снова садится. — Забудь о моих словах, пожалуйста. Не обижайся, ладно?
И кладет свою шелковистую ладошку на мою — да так, что я отвечаю: сначала, мол, помру, а уж после и обижусь.
— Я до того разозлилась, что у меня голова кругом пошла, — говорит она. — Ну, продолжай, я так больше не буду. Скажи мне, что делать, я все сделаю.
— Ну так вот, — говорю, — эти двое мошенников — мерзавцы, каких мало, но так уж вышло, что мне придется какое-то время плыть с ними и дальше, хочу я того или нет, — не спрашивайте, почему; конечно, если вы им сейчас хвост прищемите, ваш городок вырвет меня из их лап, и я только рад буду; но тогда еще одному человеку, — вы его не знаете, — придется очень туго. Мы ж должны уберечь его от беды, верно? Конечно, должны. Поэтому мы их сейчас трогать не станем.
Пока я это говорил, мне хорошая мысль в голову пришла. Я сообразил, что, может, мне и Джиму и удастся избавиться от наших мазуриков — оставить их в здешней тюрьме и смыться. Однако плыть на плоту днем, не имея рядом никого, кто мог бы отвечать на вопросы встречных-поперечных, мне вовсе не улыбалось, а значит, выполнение моего плана следовало отложить до позднего вечера. Ну, я и говорю:
— Мисс Мэри Джейн, я скажу, как мы поступим, и вам даже не придется так долго сидеть у мистера Лотропа. Далеко до него отсюда?
— Меньше четырех миль — вон в ту сторону. Совсем рядом.
— Ну и отлично. Вы сейчас поедете к нему, побудете там до девяти или до половины десятого вечера, а потом попросите отвезти вас домой — скажете, что вспомнили про одно важное дело. Если окажетесь здесь до одиннадцати, поставьте вот у этого окна свечу и, коли я сразу не объявлюсь, подождите до одиннадцати, а если не объявлюсь и к этому часу, значит, я сумел сбежать и мне ничего не грозит. Идите тогда в город, рассказывайте обо всем и сажайте это жулье в тюрьму.
— Хорошо, — говорит она. — Так и сделаю.
— А если получится так, что я удрать не смогу и меня сцапают вместе с ними, вы уж объясните, что я вам все загодя рассказал, заступитесь за меня, как сможете.
— Заступиться? Да я тебя пальцем никому тронуть не дам! — говорит она и вижу: ноздри у нее раздуваются, а глаза сверкают.
— Если я все же удеру, — говорю я, — то не смогу доказать, что они не дядюшки ваши, а пройдохи, но и если останусь здесь, тоже ведь не смогу. Я присягну, конечно, что они — бродяги и воры, но и все, хотя, конечно, и это чего-нибудь да стоит. Однако есть люди, которые могут обличить эту парочку лучше, чем я, и в их правдивости усомниться будет потруднее, чем в моей. Я вам объясню, как их найти. Дайте мне карандаш и листок бумаги. Вот, смотрите: «Королевское совершенство, Бриксвилль». Спрячьте эту бумажку, не потеряйте. Когда суду захочется узнать о них побольше, пусть пошлет кого-нибудь в Бриксвилль с известием, что у вас здесь изловили людей, которые представляли «Королевское совершенство», и что вам нужны свидетели против них. Вы и ахнуть не успеете, мисс Мэри, как все, кто живет в том городе, сюда прискачут, да еще и презлющие.
Ну, думаю, теперь вроде все. И говорю:
— Пусть они аукцион свой устраивают, вам беспокоиться не о чем. Пока после него целый день не пройдет, за купленное все равно никто заплатить не успеет, а мои прохвосты без денег отсюда не уберутся, а если мы сделаем все, как задумали, то и продажу объявят незаконной, и никаких денег они не получат. Это как с вашими неграми — не было никакой продажи, и негры скоро назад вернутся. Господи, да они и за негров ничего пока что не получили — вляпались они по самые уши, мисс Мэри.
— И хорошо, — отвечает она. — Ладно, я сейчас спущусь вниз, позавтракаю, а потом отправлюсь к Лотропам.
— Ну уж нет, мисс Мэри Джейн, не пойдет, — говорю я, — ни в коем разе. Уезжайте до завтрака.
— Зачем?
— А как вы думаете, мисс Мэри, почему я вас вообще уехать-то попросил?
— Действительно, об этом я как-то и не подумала. Так почему же?
— Господи, да потому, что притворщица из вас никакая. У вас же не лицо, а раскрытая книга — подходи и читай. Все написано, да еще и крупными буквами. Думаете, вам удастся смотреть в физиономии ваших дядюшек, когда они вас обнимать-целовать будут, да доброго утра желать, и ничем…
— Нет, нет, не надо! Хорошо, я уеду до завтрака — только рада буду. Но как же я сестер с ними оставлю?
— Ничего с вашими сестрами не стрясется. Ну, придется им потерпеть еще немножко. А если вы все разом с места сниметесь, дядюшки могут заподозрить неладное и сбежать. Лучше вам и с ними не видеться, и с сестрами, да и ни с кем в городе. А то еще спросит вас кто-нибудь из соседей, как здоровье дядюшек, и тут же все по вашему лицу и поймет. Нет, уезжайте, мисс Мэри Джейн, а я тут все устрою. Скажу мисс Сьюзен, будто вы просили ее поцеловать от вас дядюшек и передать им, что вы уехали на пару часов отдохнуть и развеяться, или там подругу навестить, а к вечеру, ну, самое позднее рано утром, вернетесь.
— Да, подругу, правильно, только я не хочу, чтобы их целовали.
— Ладно, значит, обойдемся без поцелуев. — Тут я соврал, конечно, ну да ничего дурного в этом не было. Подумаешь, поцелуйчик передать, — пустяк, и к тому же, безвредный; а ведь такие-то пустяки и позволяют людям идти по жизни, точно под горку; Мэри Джейн так будет спокойнее, а мне мое обещание ничего не стоит. И я сказал: — Да, совсем забыл, — насчет мешка с деньгами.
— Верно, мешок у них, и я себя такой дурой чувствую, вспоминая, как они его получили.
— Вот тут вы ошибаетесь. Мешка у них нет.
— Как так, а у кого же он?
— Я бы и сам это знать хотел. Был у меня, потому что я его у них спер, чтобы вам вернуть. Я знаю только, где я его спрятал, но, боюсь, его и там уже нет. Мне страшно жаль, мисс Мэри Джейн, вы даже не представляете — как, но я сделал лучшее, что мог, честное слово. Я едва не попался с этим мешком, ну и засунул его в первое место, какое мне подвернулось, и удрал, — а место было не самое удачное.
— Ой, да перестань ты себя корить — это неправильно, я тебе запрещаю, — ты же ничего другого сделать не мог, значит, и не виноват ни в чем. Так куда ты его спрятал?
Мне не хотелось напоминать ей о ее горе, не мог я заставить себя сказать то, от чего она сразу увидит перед собой труп, лежащий в гробу с мешком золота на животе. В общем, подумал я, подумал, и говорю:
— Если позволите, мисс Мэри Джейн, я вам лучше рассказывать про это пока не буду — просто напишу все на листке бумаги, а вы, коли вам захочется, прочтете, когда к мистеру Лотропу поедете. Согласны?
— Да, конечно
И я написал: «Я положил его в гроб. Он был там, когда вы плакали там ночью. А я стоял за дверью и очень вас жалел, мисс Мэри Джейн.»
У меня у самого слезы на глаза навернулись, стоило мне вспомнить, как она плакала тогда — ночью, совсем одна, а эта парочка негодяев дрыхла совсем рядом, под крышей ее дома, собираясь обобрать ее и осрамить. Сложил я записку, протягиваю ей, — а у нее тоже глаза мокрые. Стиснула она мою руку, крепко так, и говорит:
