– Это верно. – На самом деле, мне хотелось уйти, почти хотелось. Лучше было бы расстаться с нею на какое-то время. Сейчас нам опять становилось хорошо, но такое настроение нуждалось в азартной подхлестке.
– Солнышко, – сказала она.
– Да?
– Поосторожней с выпивкой, когда будешь у Келли.
– «Убери руку у меня с ширинки, – сказала герцогиня епископу».
Мы посмеялись. Нам удалось чуть-чуть вернуться назад.
– Ангел мой, – сказал я, – у тебя есть деньги?
– Тысячи четыре.
– Давай купим машину и уедем отсюда куда-нибудь.
– Прекрасная мысль.
– Мы можем поехать в Лас-Вегас, – сказал я.
– Зачем?
– Потому что, если ты намереваешься стать дамой, а я намереваюсь стать джентльменом, мне придется сражаться за твою любовь всеми возможными способами.
Она настороженно посмотрела на меня, но, поняв, что я говорю скорей честно, чем с подвохом, улыбнулась.
– Божественно, – сказала она, подняв палец. – Мы составим состояние в Лас-Вегасе. Мне в казино везет.
– Правда?
– Не когда сама играю. Если я начну играть, тебе придется оттаскивать меня от стола, потому что я непременно все спущу. Но когда играют другие, я чувствую в себе силу. Потому что всегда знаю заранее, кто выиграет, а кто проиграет.
– Ладно, у меня шестнадцать тысяч долгу, – сказал я, – так что тебе придется хорошенько постараться.
– Твои долги прощены, – сказала она. И проводила меня до дверей, и наградила нежным и сочным прощальным поцелуем, облизнув мне губы и посулив кое-что языком. Потом она заметила, что я гляжу на зонтик, с которым пришел Шаго, и протянула его мне.
– Теперь у тебя есть меч, – сказала она.
Я спустился по лестнице, не слыша эха моего путешествия вниз вместе с Шаго, но в подъезде на полу была лужа его блевотины. Я хотел пройти мимо, будто ничего не заметив, но вместо этого отложил зонтик в сторону и, порывшись в мусорном ведре за лестницей, нашел куски какого-то скверно пахнущего картона и с их помощью стал убирать эту лужу, мне пришлось несколько раз прогуляться взад и вперед, занимаясь этим. В запахе содержимого его желудка – ничуть не более приятном, чем мой, – был легкий намек на бедность, на дешевые негритянские забегаловки с их шипящим жиром и разбитными девчонками. Я делал эту работу медленно, кончиками пальцев. Мне хотелось явиться к Келли в самом спокойном расположении духа, но работа моя была грязной, и в голову поневоле лезли мысли о студенческих сходках и о неграх, застреленных ночью, и я уже готов был погрузиться в морализаторские рассуждения о том, что зато моя жертва все же улизнула от этой грязи. Я медленно и тщательно соскребал ее влажным картоном, вдыхая дух – даже не знаю чего, мысли парили у меня в мозгу, словно первобытные птицы. Я вдруг подумал о том, что из пищи, извергнутой нами, могут рождаться демоны. Бывали минуты, когда мне казалось, что я способен измыслить нечто экстраординарное
– нужен только порыв вдохновения, чтобы сформулировать то, что витало в горних сферах полета моих мыслей, но сейчас мои идеи угнетали меня, ибо в них копошилось безумие. И вот вам пример, и довольно забавный, – зловещие предчувствия оставили меня, когда я, закончив уборку, вышел на улицу, поймал такси и, повинуясь какому-то импульсу, велел шоферу отвезти меня к Центральному парку и объехать его кругом. Ибо демоны не живут в блевотине – только мука и вонь, и мне захотелось повернуть обратно, – если в Шаго и жили бесы, то они пребывали в нем по-прежнему, так подсказывал мне инстинкт,
– или же все это было лишь поводом, чтобы оставить Шерри одну? Но страх перед Келли подстегивал меня, и я был не в силах сделать правильный выбор. По дороге я, должно быть, задремал. Когда я посмотрел в окошко, мы были почти в Гарлеме, и мне на мгновение показалось, что я уже умер. Водитель молчал, улицы были мокрыми, машина катилась похоронными дрогами. Лишь ручка зонтика, казалось, еще жила в моей руке. И тут у меня возникла идея – отправиться в Гарлем и пить там, пока не закроется последний кабак. Это было верным решением. Я мог бы за все расплатиться сполна. Бывали ночи, когда я так и поступал. После какой-нибудь скверной ссоры с Деборой я бродил кругами по городу, выбирая улицы погрязнее, и переходил из бара в бар. И ничего со мной не случалось. Швейцары были любезны, пьянчуги тоже, улицы были тихими. И даже проститутки лишь строили мне глазки. Несколько ночей в моей жизни я преспокойно провел в Гарлеме, но сейчас… нет, я верил в африканцев и бесов. Если сегодня ночью я зайду в какой-нибудь из этих баров, все услышат звук падения Шаго, исходящий из моего мозга, и мне не уйти от расплаты. «Если хочешь, чтобы с твоей любимой все было в порядке, – шептала мне душа,
– ступай в Гарлем».
Что-то было не так, как надо; некоторое время назад, в комнатке Шерри, все шло как надо, и я чувствовал себя в безопасности, а сейчас все снова пошло вкривь и вкось – предчувствие жуткого урагана витало над моей головой. Мне снова захотелось вернуться к Шерри – она была залогом моего здоровья, – но тут я вспомнил обет, который дал у нее в постели. Нет, если хочешь быть любимым, нельзя искать здоровья в своей любимой. Железный закон любой любви – поклясться себе быть смелым.
Значит, надо отправиться в Гарлем. С Келли можно повидаться и потом. Или это тоже еще одно самооправдание? Может быть, именно Келли я и боялся? Может быть, поэтому я собирался провести эту ночь, переходя из бара в бар,
– мой счет (семьдесят пять долларов) в целости и сохранности, моя персона тоже, – не унижена, не поругана, и никто даже не подозревает того, что я и есть тот самый белый, который во всем виновен? Но разве в четыре утра, когда закроется последний бар, я не приду к мысли, что всего лишь играл в прятки с самим собой, пытаясь избежать самой грозной опасности? «Ступай к Келли», – сказал мне голос, едва отличимый от того, что звучал раньше. Но который из них прав? Как сделать правильный выбор? «Сделай то, чего ты боишься сильнее всего, – сказала мне душа. – Доверься своим инстинктам». Но я слишком долго колебался, и теперь мои инстинкты молчали. Я не чувствовал ничего, кроме страха. «Вот в чем таится проклятие логики святых», – подумал я, и такси, сделав круг вокруг Центрального парка, направилось к центру города. Было поздно отправляться в Гарлем. Что я испытал, поняв это, – горе, тошноту или чувство облегчения?
Я открыл окошко и глубоко вздохнул, лицо обдало моросью. В воздухе почти не чувствовалось смога, виски догорало во мне, шкварча в кишечнике, как последние капли спирта в спиртовке. Да разве так уж важно, куда я поеду? Если где-то и располагались небеса, то сейчас они следовали за мною, что-то ожидало меня сегодня – и разве эта ставка мала? Но голос во мне заговорил вновь: «И все-таки лучше самому сделать выбор».
У меня и прежде бывали состояния, подобные сегодняшнему. Обладай я талантом Магомета или Будды, я основал бы, конечно, новую религию. Правда, у меня было бы совсем немного последователей, моя религия была бы неудобна, тревожна, волнительна, ибо я полагал что Бог – не любовь, а отвага. Любовь
– это только награда за нее.
Впрочем, все эти рассуждения так и пропали втуне – были погребены в двадцати томах, которые я так и не написал. Я же в эти минуты был погребен под толщей собственного страха. Я уже не был уверен в том, что мои мысли – тайна для меня самого. Нет, люди боятся убивать, но не только потому, что страшатся правосудия, – убийца знает, что он привлекает к себе внимание богов, душа ваша перестает быть вашей собственной, ваше волнение оборачивается неврозом, и только страх остается подлинным. Предчувствия столь же материальны, как хлеб. Есть некие архитектурные строения, уводящие нас в вечность и рождающиеся в нас, когда мы спим, и если вдруг случается убийство, крики и плач проносятся по рыночным площадям сновидений. Вечность лишается своей обители, и где-то происходит встреча божественного гнева и простого бешенства. В такси меня трясло от холода. Как это сказал Шаго? «Приятель, я харкнул в лицо Дьяволу». Он ошибался. Это была дочь Дьявола. И я снова вспомнил о Барнее Освальде Келли. Потому что мы подъехали к «Уолдорфу», и я физически ощутил его присутствие там, почти под самой крышей отеля.
Такси повернуло на Парковой авеню и подъехало к главному входу, привратник сказал мне «добрый вечер» и улыбнулся – много лет назад в одну из безумных ночей он поймал для нас с Деборой машину, и я дал ему пять долларов на чай, это было давно, но он не забыл, – а я, вспомнив сейчас тот вечер, вдруг почему-то почувствовал, что мне не следует входить через главный вход в столь поздний и пустынный час. Дождь лил все сильнее, холодный, как лед под ногами, и я раскрыл зонтик Шаго. Он раскрылся с трудом, как бы с одышкой, издав астматический вздох. И тут из его ручки в мою ладонь проник некий голос, который произнес: «Ступай в Гарлем». Но я уже шел к башне. В тридцати метрах за углом был боковой вход, я мог бы подняться наверх в лифте, не заходя в холл.
