— Послушайте, Лоренс, что случилось?
Не дав ему ответить, Корри потянул его за рукав и отвел в сторону.
— Слушай, старина, что это значит?— спросил он шепотом, указывая глазами на Лашку.
— А собственно говоря, Корри, какое тебе дело?— насмешливо сказал Пентфилд.
Но Корри продолжал настаивать:
— Что эта скво делает на твоих нартах? Хорошую задачу ты мне задал — объяснить это им. Надеюсь, однако, что какое-то объяснение есть? Кто она? Чья это скво?
И вот тут Лоренс Пентфилд нанес свой удар. Нанося его, он почувствовал прилив спокойного удовлетворения, которое, казалось, до некоторой степени искупало причиненное ему зло.
— Это моя скво,— сказал он.— Миссис Пентфилд, с вашего разрешения.
У Корри Хатчинсона перехватило дыхание. Пентфилд отвернулся от него и подошел к женщинам. Лицо Мэйбл было тревожным, и она, казалось, не была склонна разговаривать. Он как ни в чем не бывало обратился к Доре:
— Как прошло путешествие? Очень мерзли на стоянках?
А как себя чувствует миссис Хатчинсон? — спросил он затем, бросив взгляд на Мэйбл.
— Глупыш вы милый! — воскликнула Дора, обнимая и тормоша его.— Значит, вы тоже прочли? Так вот почему вы себя так странно держали!
— Я... я не понимаю...— пробормотал он.
— В следующем номере дали поправку,— болтала Дора.— Нам и в голову не приходило, что этот выпуск попадется вам на глаза. В других газетах все было правильно. Но, конечно, именно этот злосчастный листок попался вам в руки.
— Постойте, о чем вы говорите? — перебил Пентфилд. Его сердце сжалось от неожиданного страха. Он почувствовал себя на краю пропасти.
А Дора все не умолкала:
— Знаете, когда стало известно, что Мэйбл и я уезжаем в Клондайк, в «Еженедельнике» напечатали, что с нашим отъездом на Мирдон-авеню станет густо,— что, конечно, означало «пусто».
— Так, значит...
— Я миссис Хатчинсон,— ответила Дора.— А вы-то думали, что это Мэйбл?
— Именно так,— медленно проговорил Пентфилд. — Теперь я понял. Репортер перепутал имена, а газеты в Сиэтле и Портленде перепечатали, как было.
Он замолчал. Мэйбл снова повернулась к нему, и он увидел, что она ждет. Корри с большим интересом рассматривал рваный носок своего мокасина, а Дора искоса поглядывала на невозмутимое лицо сидевшей на нартах Лашки. Лоренс Пентфилд смотрел прямо перед собой в безнадежное будущее, где он видел только упряжку собак, себя и рядом — хромую Лашку.
Затем он заговорил, очень просто, глядя в глаза Мэйбл:
— Простите. Мне и в голову не приходила такая ошибка. Я думал, что вы вышли за Корри. Там, на нартах, миссис Пентфилд...
Мэйбл Холмс бессильно повернулась к сестре — казалось, на нее внезапно обрушилось все утомление тяжелого пути. Дора подхватила ее. Корри Хатчинсон все еще не мог оторвать взгляд от своих мокасин.
Пентфилд посмотрел на него, на обеих женщин и пошел к нартам.
— Надо ехать: ребенок Пита не может ждать нас весь день,— сказал он Лашке.
Длинный бич свистнул, собаки натянули постромки, нарты дернулись и помчались вперед.
— Слушай, Корри! — крикнул Пентфилд, обернувшись.— Ты можешь занять старую хижину. Она теперь пустует. Я построил новую на холме.
Когда Джон Фокс приехал в тот край, где виски замерзает и чуть не круглый год пребывает в твердом состоянии, так что им можно пользоваться вместо пресс-папье, его не отягощал груз идеалов и иллюзий, которые обычно мешают преуспеть иным искателям приключений, не приученным сызмальства трезво смотреть на жизнь. Рожденный и выросший на Дальнем Западе, он обладал отнюдь не тонким, но здравым умом, деловой хваткой и смотрел на вещи просто, что обеспечило ему немедленный успех в Канаде на новом поприще. Он начал рядовым служащим Компании Гудзонова залива, который наравне с проводниками работает веслами и на собственном горбу перетаскивает товары через волоки, но быстро выдвинулся и стал заправлять торговлей в форте Ангела.
Он смотрел на вещи просто, а потому взял жену из местного племени, и так как супружество это оказалось поистине счастливым, не знал ни постоянного беспокойства, ни неудовлетворенного желания, что отравляло существование других, более разборчивых мужчин, мешало им работать и под конец превращало их жизнь в сущий ад. Он был вполне доволен судьбой, ревностно служил Компании и через некоторое время был уже на отличном счету.
Когда умерла его жена, племя предъявило права на ее тело и похоронило по местному обычаю — в жестяном ящике на вершине дерева.
Она родила Фоксу двух сыновей, и когда Компания повысила его в должности, он отправился вместе с ними еще дальше, в безбрежные просторы Северо-Западной Территории — к Скале Греха, где его ждал новый пост на более важном поприще — торговле мехами. Здесь он провел несколько унылых и одиноких месяцев, с нескрываемым отвращением взирая на индейских дев, отнюдь не блещущих красотой, и непрестанно тревожась за подрастающих сыновей, которые нуждались в материнской ласке и заботе. И вдруг он увидел Лит-Лит.
— Лит-Лит... как бы вам сказать... ну, она и есть Лит-Лит.— На этом обычно кончались его безнадежные попытки описать ее своему старшему приказчику Александру Мак Лину.
В Мак Лине еще сильна была его шотландская закваска — «у него молоко на губах не обсохло», по выражению Джона Фокса,— поэтому он никак не мог примириться с обычаем брать в жены индианок. Однако его бы не огорчило, если б управляющий погубил свою бессмертную душу, тем более что он и сам боялся не устоять перед опасными чарами Лит-Лит, и, выйди она замуж за управляющего, испытал бы мрачное удовлетворение, ибо это спасало его собственную душу.
Не удивительно, что суровая душа шотландца готова была растаять в обжигающем блеске глаз Лит-Лит. Она была хороша: стройная, гибкая, совсем не похожая на флегматичных индианок с неподвижными, бесстрастными лицами. «Лит-Лит» —так ее прозвали еще в детстве за то, что ей не сиделось на месте и она порхала, точно мотылек, за легкий, веселый нрав, за то, что она была такая хохотунья, так беззаботно бегала и скакала.
Лит-Лит была дочерью метиски и Снитшейна, прославленного вождя местного племени. И, желая начать переговоры о браке, к нему-то однажды летом как бы невзначай и заглянул Джон Фокс. Они сидели с вождем у костра, разложенного перед вигвамом, чтобы отгонять москитов, и неторопливо беседовали обо всем на свете, по крайней мере, обо всем, что касалось северных краев, — словом, о чем угодно, кроме свадьбы. Джон Фокс пришел только затем, чтобы договориться о свадьбе; Снитшейн знал это, и Джон Фокс знал, что он знает, однако именно о свадьбе они свято хранили упорное молчание. Это считается признаком хитрого умения индейцев вести разговор. На самом же деле это просто-напросто наивность.
Текли часы, а Фокс и Снитшейн курили трубку за трубкой, глядя друг на друга с превосходно разыгранным простодушием.
Среди дня мимо с безразличным видом прошли Мак Лин и другой приказчик, Мак Тейвиш,— они держали путь к реке. Когда час спустя они возвращались, Фокс и Снитшейн вежливо спорили о количестве и качестве пороха и бекона, которые Компания дает в обмен на меха. Меж тем Лит-Лит, догадавшись, зачем пожаловал управляющий факторией, проползла под задней стенкой в вигвам и, чуть оттянув шкуру, что завешивала вход, в щелку подглядывала за двумя спорщиками у костра. Она разрумянилась, глаза блестели, гордость переполняла ее — ведь ее избрал сам управляющий (в северных краях он первое лицо после бога),— и Лит-Лит разбирало чисто женское любопытство, ей не терпелось как следует его разглядеть. От солнца, лагерных костров и непогоды лицо его стало медно-красным, почти совсем как у ее отца, и рядом с ними она казалась светлолицей. Это было приятно, но куда приятней, что он такой большой и сильный, только вот огромная черная борода немного ее напугала — уж очень это непривычно.
Лит-Лит была очень молода и совсем не знала, каковы они, эти мужчины. Семнадцать раз она видела, как солнце уходило на юг и тонуло за горизонтом, и семнадцать раз оно возвращалось, и каждый день все дольше задерживалось в небе, пока наконец ночь совсем не отступала перед ним. Все эти годы Снитшейн ревниво оберегал дочь, не подпускал к ней поклонников, презрительно выслушивал молодых охотников, которые добивались ее руки, и всех отвергал, словно, ей и в самом деле цены не было. Старого вождя одолевала корысть. Лит-Лит была его капиталом. И капиталом столь значительным, что он надеялся получить не какие-нибудь жалкие проценты, но неисчислимую и нескончаемую прибыль.
Лит-Лит росла почти как в монастыре, насколько это возможно в индейском поселке, и теперь с тревожным девичьим любопытством смотрела на мужчину, который пришел за ней, на мужа, который научит ее всему, чего она еще не ведает, на властелина, чье слово станет для нее законом, кто будет направлять ее и повелевать ею до конца ее дней.
