Симанович. Прекрасный человек, преданный человек, Григорий Ефимович, нужный человек…
Распутин (подозрительно). А зачем он тебе нужен? Зачем ты с ним снюхиваешься?
Симанович. Позвольте с вами быть откровенным. Ведь вы духовидец, Григорий Ефимович, от вас ничего скрыть нельзя…
Распутин. Так, так. Невозможно…
Симанович. Добровольский выдал мне векселей на большую сумму… Его дела очень пошатнулись. Он принужден занимать направо и налево… Вы понимаете, что такой человек будет нам предан. (Показывает векселя.) Здесь-таки – да – весь наш будущий министр юстиции… Скажите, сколько вам обещал Рубинштейн за освобождение из тюрьмы?
Распутин (кричит). Копейкин… Слетай позови, в автомобиле человек сидит. (Копейкин убегает.) (Схватил Симановича.) Дай-ка я тебя в голову поцалую. Ох, жалко, ты – жид, тебя бы посадить в юстицию. Мне хоть черта, только Макарова духу бы не было. А Добровольский не выдаст? Они все сначала-то хороши.
Добровольский (входит). Здравствуйте…
Распутин. Вот ты какой. Ну, здравствуй, Добровольский. Ну, поцалуемся… Ну, присядь… Чем тебя угощать?..
Добровольский. Благодарствуйте, отец Григорий…
Распутин. Ты нашей пищей не брезгуй…
Добровольский. Помилуйте…
Распутин. С человеком соли надо съесть, тогда – доверься, – так-то, милай, дорогой. Ешь, пей.
Добровольский (склонясь). Благословите.
Распутин (благословляет). Благослови господь.
Добровольский (целует ему руку, берет рюмку). Благословите питие.
Распутин. Благослови господь.
Добровольский (выпрямляясь, зычно). За здоровье его императорского величества, ее императорского величества и его императорского высочества государя наследника. (Выпивает одним духом.)
Распутин (Симановичу). Мужик бойкий.
Симанович. Преданный человек, бросится за вас в огонь и воду.
Распутин (Добровольскому). Ты, милай, дорогой, к маме съезди, в Царское. Устрою тебе аудиенцию. Покажись. Нам верные люди до зарезу нужны.
Вбегает испуганный Копейкин.
Копейкин. Председатель Совета министров, его высокопревосходительство господин Штюрмер.
Распутин (слушает, как кашляют, гремят в прихожей). Старикашка два часа будет калоши снимать. Государством управлять! – ему гусей пасти нельзя доверить. (Добровольскому и Симановичу.) Отойдите от меня. (Садится на диванчик.)
Входит Штюрмер, худой старик с большой бородой, в мундире. На Симановича и Добровольского не обращает внимания.
Штюрмер. Это наконец становится невозможным, Григорий Ефимович. Я ничего не понимаю, отказываюсь… Или я высшая власть, или… (Разводит руками.) Простите… Но с властью так не шутят по телефону.
Распутин (Симановичу и Добровольскому). Подите-ка, миляги, в спальную, посидите, я позову.
Симанович и Добровольский уходят на цыпочках.
Штюрмер. Скажите наконец, чем вы недовольны? Чем я провинился перед моим государем?.. В чем моя вина?..
Распутин. Прыгать стал.
Штюрмер. Как так прыгать?.. Я облечен властью, Григорий Ефимович, с властью так не говорят… прыгать… Ваши странные намеки по телефону… «говорил гневно»… «передай, что старикашке крышка»… В какое положение вы ставите меня перед моими секретарями, которые обязаны передавать мне все разговоры…
Распутин. Сам прыгать стал… Когда я тебя в министры сажал, ты круг меня, как кот, – курлы-мурлы, – мордой о коленку терся…
Штюрмер. Признавая, что через вас действует господь бог, и в этом случае…
Распутин. Помолчи… Так как же, старик, – доверились тебе, три министерства дали, а ты озорничать начал…
Штюрмер. Отказываюсь понимать…
Распутин. Опять помолчи… Без мамаши, без меня хочешь обойтись?.. Без моего благословения в ставку поехал, иностранные получил. Чепуху какую-то несешь в Совете министров… воевать, воевать! С Думой тошноту завел… Сказано тебе – распустить Думу, Дума вредная. А у тебя один глаз на нас, другой в Думу. Макаров, мошенник этот, давно его повесить надо, и мама его давно повесить просит али от крайности мундира лишить, орденов, и он – самый твой друг-приятель, канпания… И лучшие люди в тюрьме гниют через тебя же… Все ничего… Много я от тебя терпел… Мамаше говорю: «Подожди, одумается»… А ты что сукин сын…
Штюрмер. Нет, уж это…
Распутин (вплоть к нему, выставив бороду). Старикашка зловредный… Мухомор… Против Протопопова, нашего верного слуги, подкапываться стал. Тут тебе, старый кобель, крышка. Тебя бог убьет…
Штюрмер медленно, закрыв глаза, взялся за голову.
Сволочь!
Штюрмер. Григорий Ефимович… вы отлично понимаете, что я могу немедленно приказать арестовать вас за нанесение оскорбления высшему должностному лицу империи… Материалы, имеющиеся против вас настолько ужасны, что если бы я их передал военному министру, военно-полевому суду… Вы сами понимаете. Но из горячей любви к государю и государыне я готов оставить без последствий… если вы одумаетесь.
Распутин. Со мной бороться? (Берет его за плечо.) Вот тебе бог, а вот тебе дверь… Морда мне твоя опротивела… Иди., знаешь куда?.. По-русски-то понимаешь?.. И на этом твоя карьера конченная… (Толкает его в дверь.) Сам отставку подай, а то стыдно будет.
Штюрмер, издав хлипнувший звук, исчезает за дверью. Распутин кидается к телефону.
Царское Село. Вырубова… Да скорее, барышня, дура сопатая… Аня, ты?.. Немедленно приезжай, как можно скорей… Штюрмера сейчас выгнал… Он мне полевым судом грозился… Вот тебе святой крест… С ума спятил. Орал на меня, у него два раза зубы выскочили… Тут против мамаши весь Петроград поднимается… Один только Протопопов за нас… Надо мамаше самой в ставку ехать… Тут – час дорог… Скорее, жду… (Вешает трубку, бежит к столу, наливает рюмку, закусывает огурцом, с полным ртом кричит.) Симанович, Абрашка!
Из спальни выходят Симанович и Добровольский.
Симанович. Ну, вы, знаете, Григорий Ефимович, довольно резко обошлись с его высокопревесходительством…
Распутин. Еще резче будет, дай срок. Пейте водку. (Добровольскому.) Ну ты, что приуныл, – заробел, что ли, испугался?.. (Идет к граммофону, ставит Камаринского.) Надо тебя, милай, дорогой, развеселить… В государстве нужны люди веселые… Плясать можешь?
Добровольский. Не пробовал, святой отец, не приходилось…
Распутин. Учись… Эх, музыка хороша… Сами ноги ходят… Какой же ты русский человек, если у тебя ноги невеселые… Пляши, тебе говорят… (Хлопает в ладоши.)
Добровольский, крайне смущенно, начинает притоптывать. Жги, чеши, Добровольский!.. Веселей выковыривай!
Занавес
Ставка Верховного главнокомандующего. На стене огромная карта военных действий. Сквозь окна в той же стене видны сотни аппаратов Морзе и телефонов. Перед картой, спинами к рампе, стоят: царь, Алексеев и три военных агента – французский, английский и японский. У телефонов – генерал-квартирмейстер Пустовойтенко.
Алексеев. На Стоходе – бой на фронте: деревня, пруды, деревня, барская усадьба.
Дежурный офицер (читает листки сводки). Карпаты. Высота 5781…
Алексеев. Слушаю…
Дежурный офицер. Противник теснит наши части на всем участке.
Алексеев. Это здесь. (Указывает на карту.) К югу от Кирлибабы. 18 и 65 пехотные дивизии. Кирлибаба была очищена нами в среду главным образом из-за недостатка снарядов.
Дежурный офицер. Липница Дольная, Свистельники. Упорный бой. 133 пехотный полк штыковым ударом занял окопы врага.
Царь. Где это?
Алексеев (указывает). Липница Дольная. Свистельники. 133 пехотный. Здесь – фанагорийцы. Здесь – лес, ручей. Удар – так. Со вчерашнего дня 133 пехотный в третий раз штыковым ударом занимает окопы врага, но удержать их будет трудно из-за недостатка снарядов.
Царь. Какие потери в 133 пехотном?
Пустовойтенко. Справка имеется. К первому ноября в 133 пехотном числилось 3485 нижних чинов, 72 офицера. По сведениям вчерашнего дня в 133 пехотном значилось 710 нижних чинов, 14 офицеров.
Алексеев. Я полагаю – за текущие сутки 133 пехотный будет уничтожен целиком.
Царь. Превосходно… Где еще у нас бои?
