Что, если бы оказаться сейчас рядом с ним и тихонько положить ему на плечо свою руку или хотя бы послать ему один ласковый взгляд, разве он и тогда не сошел бы с недоброго пути отверженных? Если одно ее слово довело его до такого отчаянья, то разве не может одно ее слово удержать его от такого поступка?
Она содрогается при мысли о том непоправимом несчастье, которое он принесет этой несчастной и обездоленной. Ее бросает в дрожь при мысли о грехе по отношению к несчастной девушке, которая ради минутной прихоти будет обольщена любовью к нему. А разве не может случиться — и ей делается еще страшнее при мысли об этом, — что он грешит против самого себя; разве не может случиться, что этот безумный шаг, словно тяжкая ноша, свяжет его на всю жизнь и навсегда лишит его душу высоких стремлений?
И во всем виновата она. Одним-единственным словом осуждения она толкнула его на недобрый путь. Она, призванная для того, чтобы облегчать страдания и утешать, к чему вонзила она еще один шип в терновый венец грешника?
Но теперь она знает, что ей нужно делать. Пусть запрягут пару вороных в сани, и она помчится через Лёвен, вихрем влетит в Экебю, подойдет к Йёсте Берлингу и скажет ему, что она не презирает его, что она сама не сознавала, что говорила, когда прогоняла его из своего дома... Нет, нет, она не смогла бы этого сделать, ей было бы стыдно, и она не решилась бы вымолвить ни одного слова. Она — замужняя дама, и ей следует быть осторожной. Пойдет так много разговоров, если она решится на это. Ну а если она не поедет, что же тогда будет с ним?
Нет, она должна ехать.
Но тут она вспоминает, что ехать сейчас невозможно. В это время года никакая лошадь не сможет перебраться по льду через Лёвен. Лед тает и в любой момент может подломиться. Он уже вздулся и растрескался, так что на него страшно смотреть. Вода проступает через трещины, во многих местах образовались черные полыньи, и лишь кое-где лед остается ослепительно белым. Все кругом покрыто серым, грязным, тающим снегом, и санный путь вьется по поверхности озера узкой черной лентой.
Как можно думать о поездке по льду? Старая графиня Мэрта, ее свекровь, никогда не позволит ей этого. Весь вечер ей придется просидеть с ней в гостиной, выслушивая старые истории о придворных интригах, которые так занимают старуху.
И все же: ночь наступила, ее мужа нет дома, она свободна.
Ехать нельзя, позвать слуг она не решается, но какое-то смутное предчувствие гонит ее из дома. Она не может иначе.
Трудны дороги жизни, которыми люди идут по земле: они идут через пустыни, болота и горные кручи.
Но с чем сравнить это ночное странствие по тающему льду? Не этим ли путем должны идти собирательницы цветов? Не этим ли ненадежным, трудным, скользким путем должны идти все те, кому суждено залечивать чужие раны и ободрять? Не этим ли путем должны идти все те, у кого легкие ноги, зоркие глаза и мужественное, любвеобильное сердце?
Было далеко за полночь, когда графиня добралась наконец до Экебю. Она спотыкалась и падала на каждом шагу, перепрыгивала через широкие полыньи, она быстро пробегала те места, где из-под ноги выступала вода, она скользила, пробиралась ползком.
Это был трудный путь. Она плакала, но шла все вперед и вперед. Она вся промокла и устала, а темнота, безлюдие и одиночество среди ломкого льда наводили ужас.
Уже перед самым Экебю ей пришлось идти по колено в воде. А когда ей наконец удалось выбраться на берег, она была до того обессилена и разбита, что села на камень и заплакала от слабости и изнеможения.
Тяжкими путями идут люди по земле, и маленьким собирательницам цветов случается иногда падать в изнеможении около своей корзины именно тогда, когда они уже достигли цели и нашли путь, который хотят усыпать цветами.
Но что за чудесной маленькой героиней была эта молодая знатная дама. Ей не приходилось преодолевать такие пути на своей светлой солнечной родине. Но что для нее сейчас цветы и живописные горные тропки южных краев, когда она сидит на берегу этого ужасного озера промокшая, уставшая и несчастная.
Теперь для нее не имеет значения юг то или север. Она вовлечена в водоворот жизни и плачет не от тоски по родине. Она, эта маленькая собирательница цветов, эта маленькая героиня, плачет оттого, что устала, что у нее не хватает сил добраться до того, чей путь она хотела усыпать цветами. Она плачет, потому что думает, что пришла слишком поздно.
Мимо нее по берегу пробегают люди. Они бегут мимо, не замечая ее, но она слышит их голоса.
— Если прорвет плотину, то обрушится кузница, — говорит один.
— А за ней и мельница, и мастерские, и дома кузнецов, — подсказывает другой.
Эти слова придают ей новые силы, она поднимается и идет вслед за ними.
Мельница и кузница Экебю расположены на узкой излучине, вокруг которой, пенясь, мчится бурная речка Бьёркшеэльвен; она стремительно несется к излучине, добела вспененная могучим водопадом. И чтобы защитить застроенный участок от бурного потока, перед излучиной давно уже соорудили большую каменную плотину. Но плотина обветшала, а в Экебю хозяйничали кавалеры. Одни увеселения здесь сменялись другими, и некому было следить за тем, как река, холод и время подтачивали старую плотину.
Наступило весеннее половодье, и плотина под напором вод начала разрушаться.
Водопад близ Экебю — это несколько крутых гранитных уступов, по которым воды Бьёркшеэльвена стремительно мчатся вниз. С головокружительной быстротой несутся волны, набегая друг на друга и сталкиваясь. В бешеной злобе они взлетают вверх, захлестывают друг друга пеной, разбиваются о камни, натыкаются на бревна и вновь взлетают вверх, чтобы вновь низвергнуться, и непрерывно пенятся, грохочут и шипят.
И вот теперь эти разъяренные, обезумевшие волны, опьяненные весенним воздухом и вновь обретенной свободой, штурмуют ветхую каменную плотину. С шипением налетают они на нее, высоко взмывают над стеной и вновь откатываются, словно их белокурые кудрявые головы не выдерживают силы удара. Это настоящий штурм. Льдины служат волнам щитами, а таранами — бревна; они сокрушают, бушуют, с остервенением наступая на бедную плотину, а затем, словно по команде, вдруг отступают; они откатываются назад, и вслед за ними от плотины отделяются большие камни и с грохотом падают в бурлящий поток.
Кажется, будто волны сами удивлены всем этим; ликующие, они останавливаются, о чем-то совещаются и снова бросаются на штурм! Они снова вооружены льдинами и бревнами, безжалостные, разъяренные, одержимые страстью к разрушению.
«Только бы разбить плотину, — рокочут волны. — Только бы разбить плотину, и тогда мы расправимся и с кузницей и с мельницей. Пробил час нашего освобождения! Долой людей, долой плоды их трудов! Они закоптили нас углем и запылили мукой, они впрягли нас в ярмо, как волов, и гоняют по кругу, они нас заперли в тесные шлюзы, они заставляют нас вращать тяжелые колеса и таскать неуклюжие бревна. Но теперь мы завоюем себе свободу. День свободы настал! Знайте ж об этом все: и воды в верховьях Бьёркшеэльвена, и наши братья и сестры — воды болот, топей, горных ручьев и лесных речушек! Сюда, сюда! Несите свои воды в Бьёркшеэльвен, посылайте нам свежие силы, чтобы сломить вековое иго, оплот тирании должен быть сломлен. Смерть Экебю!»
И помощь приходит — все новые потоки воды несутся вниз с гранитных уступов и обрушиваются на плотину, внося свою лепту в общее дело разрушения. Опьяненные весной и вновь обретенной свободой, непреклонные, единодушные в своей воле, наступают волны, отрывая от ветхой плотины камень за камнем, глыбу за глыбой.
Но почему же люди позволяют разъяренным волнам безнаказанно бушевать и не оказывают им никакого сопротивления? Неужели все вымерло в Экебю?
Нет, там есть люди; они толпятся на берегу, растерянные, беспомощные. Ночь темна, они не видят друг друга, не видят, куда ступить. Громкий рев водопада сливается с грохотом ломающегося льда и треском бревен, и люди не слышат своего собственного голоса. Дикое безумие разбушевавшейся стихии словно передается и людям, парализуя их волю, лишая рассудка.
Звонит заводской колокол: «Да услышат те, у кого есть уши! Мы, находящиеся в кузнице Экебю, погибаем. На нас обрушила свои воды река. Плотина вот-вот развалится, кузница и мельница в опасности, нашим убогим, но дорогим нам жилищам также угрожает опасность».
Но никто не приходит на помощь, и реке кажется, что колокол созывает ее союзников. Воды из лесов и озер все прибывают. «Присылайте помощь! Присылайте помощь! — трезвонят колокола. — После векового рабства мы наконец освободились». — «Сюда! сюда!» — вторят ему волны. Рев потока и колокольный звон словно поют отходную чести и могуществу Экебю.
Напрасно люди на берегу вот уже несколько раз посылают за кавалерами.
Разве до кузницы и мельницы сейчас кавалерам? В больших залах Экебю собралось не менее сотни гостей. Девушка, торговка вениками, ожидает в кухне. Наступает решающий момент. В бокалах искрится шампанское, и патрон Юлиус встает, чтобы обратиться к гостям с торжественной речью. Старые авантюристы Экебю предвкушают момент, когда все собравшиеся окаменеют от изумления.
