В оценке политической жизни Франции, движущих сил ее общественного развития автор «Современной истории» тоже нередко впадает в ошибки. Франсу был отвратителен показной, лживый патриотизм империалистического сброда, но он не умел достойным образом противопоставить лжепатриотизму подлинный патриотизм, подлинную любовь к родине, как великую силу в борьбе народа со своими угнетателями. Правда, в одном из эпизодов романа «Господин Бержере в Париже» звучит тема родины, противопоставленная свистопляске политиканов и обывателей. Говоря с архивариусом Мазюром о нравственной болезни, заразившей французские правящие круги, перекинувшейся и на обывателей, профессор Бержере заканчивает эту печальную беседу очень важной оговоркой, что, к счастью, под этой «серебристой накипью» есть «бурные глубины человеческого океана». Сквозь обычные для Бержере скептические рассуждения пробивается живой голос гражданина и патриота: «Когда же, наконец, моя родина освободится от невежества и ненависти!» Казалось бы, от этих слов о родине и о «бурных глубинах» человечества естественен переход к теме народа и его революционной борьбы. Но такого перехода автор «Современной истории» не совершает. Напротив, борцы за республику и социализм противополагаются здесь народу как инертной массе. «Разве толпа была когда-либо в состоянии хоть отчасти притти на выручку своим кумирам в минуту опасности!» — с горечью восклицает республиканец и социалист Бисоло. А другое его высказывание проникнуто еще большим неверием в народные силы: «Суверенитет принадлежит науке, а не народу. Толпы всегда инертны. У них появляется некоторая крупица силы, когда они дохнут с голоду». Подобные же мысли о народе высказывает и Бержере, не раз забывая свои мудрые слова о «бурных глубинах человеческого океана».
Франс немало говорит о социализме на страницах «Современной истории», посвящает ему здесь даже целые главы. Но социализм Франса отвлеченен, показан вне рабочего движения, поставлен вне реальной общественной борьбы, вне реальной жизни народа. Мечта философов о достойном человечества общественном строе — главное, на что опирается профессор Бержере в своих высказываниях о социализме: государственные люди в его понимании — лишь исполнители тех замыслов, которые рождаются в мозгу философов. На вопрос своей дочери Полины, как же изменить жизнь, чтобы не было несправедливости и нищеты, Бержере отвечает, что мир можно перестроить только при помощи слова, ибо нет ничего могущественней и действенней.
Это мнение не одного лишь Бержере: сам Франс противопоставляет реакционной вакханалии Третьей республики не борьбу рабочего класса, а лишь мечты своих героев. Рабочий класс остается где-то в стороне. Правда, в романе показан честный труженик столяр Рупар, устанавливающий книжные полки в новой квартире профессора Бержере, но это лишь эпизодическое лицо. Сделав свое дело, попутно побеседовав с любознательным и приветливым хозяином, он уходит и больше уже не появляется. Да и речи его о социализме носят столь же отвлеченный характер, столь же мало связаны с боевыми интересами рабочего класса, как и мечты Бержере. Правда, пропаганда социализма далеко не стояла на высоте во Франции 90-х годов. Правда, единственная связанная с учением Маркса политическая группировка — Рабочая партия, т. е. гедисты,— далеко не занимала последовательных марксистских позиций, делала в своей аграрной программе ряд уступок зажиточному крестьянству, кулачеству, чем вызвала справедливую критику Энгельса. Правда, велико было в эти годы и вредное влияние анархистов на французское рабочее движение, особенно на профессиональные организации. Но все же, когда реакционная военщина, монархисты и клерикалы, окончательно обнаглев к концу 90-х годов, стали посягать на самые основы республиканского строя во Франции, именно народ защитил республику. Именно благодаря отпору народных масс потерпела в 1899 году поражение попытка националиста Деруледа совершить монархический переворот во время похорон президента Феликса Фора. Франс не раз упоминает в «Современной истории» о Деруледе, показывает в ряде глав целую свору его последователей, довольно подробно повествует о самом «похоронном перевороте», но о народе как защитнике республиканского строя говорит глухо и неопределенно. В «бурные глубины человеческого океана» летописец «Современной истории» так и не пытается заглянуть. Не удивительно поэтому, что профессор Бержере,— так сказать, доверенное лицо самого автора,— временами поддается настроениям безнадежности, что он полон беспросветной грусти, когда думает о будущем; вера в могущество человеческой мысли, не питаясь верой в народ и его могущество, ослабевает, и профессор порою договаривается до того, что «над созданием будущего надо работать, как ковровщики работают над шпалерами,— не глядя». Бержере верит — во всяком случае хочет верить — в социалистическое будущее человечества, но представляет себе приход социализма без революционной борьбы, без резких политических потрясений. Установление нового общественного строя произойдет, думается профессору Бержере, наподобие геологических изменений, которые, как полагали некоторые исследователи, осуществлялись с «милосердной медлительностью», незаметно для бесчисленных поколений живых существ — современников этих процессов.
Советскому читателю франсовской «Современной истории» наблюдения над нашей современной историей позволяют особенно сильно почувствовать не только сатирическую прозорливость Франса — разоблачителя империалистического общества, но, не в меньшей степени, и наивную ограниченность того благодушного «социализма», который противопоставлен у Франса всей грязной и жестокой природе буржуазного строя. В течение еще многих лет после выхода «Современной истории» Франс не раз возвращался к своей излюбленной идее «милосердной медлительности» социальных перемен. В романах «Остров пингвинов» (1908), «Боги жаждут» (1912) и «Восстание ангелов» (1914) Франс высказал немало скептических мыслей по поводу самой возможности перестроить общество при помощи революции.
Однако Максим Горький недаром говорил о «зорком разуме» французского сатирика. Здоровое начало франсовского творчества не поддалось разъедающему действию скептицизма. Ведь неверие Франса в революцию опровергалось самой реальной исторической действительностью,— а Франс был честным реалистом. Его творчество после создания «Современной истории» представляет собою поле непрестанной борьбы между застарелым социальным скептицизмом писателя и все крепнущей верой в революцию, в ее социально обновляющую силу. В этом сложном процессе, характеризующем литературный путь Франса в XX веке, велика была роль русского влияния, влияния русской революционной борьбы и русской передовой культуры.
В 1913 году, во время своего пребывания в Москве, Франс говорил о том, что он счастлив посетить великую страну, которая дала мировой литературе Пушкина, Тургенева, Толстого, вспоминал о своих дружеских отношениях с Тургеневым в Париже, особо упомянул о том, что поддерживает сердечную переписку с Горьким.
Эта сердечная переписка с Горьким отнюдь не носила узко литературного характера: оставшиеся письма неопровержимо свидетельствуют, что Франс любил и уважал Горького прежде всего как революционера, чтил в его лице революционный русский народ. 11 января 1905 года Горький был арестован в Риге и как государственный преступник был доставлен в Петербург и заключен в Петропавловскую крепость за свое воззвание, написанное в ответ на кровавые события 9 января и призывавшее народ к свержению самодержавия. Под протестом против ареста Горького, организованным газетою «Юманите», одним из первых поставил свою подпись Анатоль Франс. Прославленный скептик, Анатоль Франс с необычайной для себя горячностью писал по этому поводу, что такой человек, как Горький, принадлежит всему миру, призывал французских писателей присоединить свои голоса к протестующим голосам всех передовых людей, возмущенных арестом великого русского писателя.
В самый разгар травли Горького со стороны русской и западной реакционной прессы, во время его поездки в Западную Европу и Америку, русский писатель-буревестник и французский сатирик обмениваются дружескими письмами. Анатоль Франс приветствует в своем письме Горького, как поэта и человека действия, имевшего счастье пострадать за великое дело. Выражая веру в торжество русской революции, Франс негодует по поводу того, что французские капиталисты предоставили заем царскому правительству, «правительству палачей, мучающему великодушный русский народ».
Это содружество двух художников, столь непохожих один на другого своим мировоззрением и творческим методом, но объединенных общей ненавистью к империалистическому мракобесию, серьезно обеспокоило российских мракобесов. Один из них — М. Меньшиков — пытался на страницах черносотенной газеты «Новое время» вторгнуться в дружескую перекличку французского и русского писателей, чтобы нагло оклеветать и Горького, и русскую революцию. Однако Франса, наследника французских гуманистов и французских просветителей XVIII века, литературного потомка Рабле и Вольтера, не так легко было обмануть.
