Крыса садится на край одного из матрасов, протиснувшись между ним и диваном. Ботинкам не хватает места, поэтому их она запихивает под диван.
— Смотри не сломайся, когда будешь вставать, — советует Филин из шестой. — Человеческое тело несовершенно.
На матрасе довольно людно. Крысу это удивляет. Хозяйки матрасов всегда расценивали их как эквивалент кровати, и пускали подсесть к себе далеко не каждого. Теперь все не так. На каждом человек по пять-шесть, хозяйки возбуждены до истерики — хихикают, ерзают, закатывают глаза. Для них это почти групповуха. Парни, не понимая, в чем дело, улавливают эти флюиды и тоже теряют голову.
Среди жмущихся друг к другу и страстно сопящих людей Крыса кажется себе бесплотной и невидимой. Они играют в слова. Угадав очередное слово, с преувеличенным восторгом апплодируют, обнимаются и целуются. Бирки Крысы запотевают.
Слон, сидящий перед ней на диване, достает изо рта резинового жирафа и, пытаясь хлопать вместе со всеми, роняет его ей на колени. Очень обслюнявленного и изжеванного жирафа.
Крыса, не глядя, протягивает ему игрушку. Слон не берет. Прячет лицо на плече у Коня и тихо хнычет. Конь берет жирафа, говорит Крысе спасибо, а Слону: «Ай-ай-ай, чего это ты расхныкался, как маленький?» Потом, с удовольствием объясняет всем вокруг, что Слон ужасно боится Крысы.
— Ведь боишься же, Слоник? Не надо бояться тетю. Она хорошая.
— Страшная, — бормочет Слон, зарываясь в плечо Коня так, что тот едва не падает с дивана.
Девчонки на матрасе сдавленно хихикают. К их веселью присоединяется Филин. Загадывают новое слово.
— У нее ножики на пальцах… острые ножики, — шепчет Слон, еле слышно. — Только их не видно…
Крыса встает и протягивает ему руки.
— Смотри сам, нет никаких ножиков. Где бы они уместились — твои ножики?
В бирках отражается только она сама. В перевернутом виде. Челка закрывает левый глаз, губы печально кривятся.
Слон жмурится изо всех сил, чтобы не видеть страшных ножей, которые ему так настойчиво предлагают на рассмотрение.
Крысе любопытно, что он на самом деле видит, глядя на нее. Жаль, Слон ничего не может толком объяснить. Но если бы мог, не был бы Слоном, а значит, ничего бы не видел.
Левый матрас не угадал слово. Правый матрас ликует. Филин с Бедуинкой целуются взасос. Крыса смотрит на них с большим интересом. Неужели это приятно? Вылизывать чужой рот языком? А если бы у одного из них был насморк, они бы так смогли? Или с насморком не целуются? Бедуинка, задохнувшись, откидывается на свернутую валиком куртку, вытирает рот и достает из жакета пачку печенья.
— Пожуем?
— О да! — страстно отвечает Филин, глядя вовсе не на печенье.
Бедуинка со вздохом разрывает пакет.
Крыса уходит.
В коридоре намного тише, чем на Перекрестке. И почти никого нет. Только Рыжий затаился у двери второй, словно подкарауливая кого-то.
— Привет, — говорит он Крысе. — Ты куда?
— К себе, — пожимает плечами она. — А что?
— Ничего. Выглядишь как-то не очень. Может, зайдешь в гости? У меня отличный ликер. По-моему, тебе не помешает выпить.
Пока Крыса думает, хочется ли ей пить в компании Рыжего, ее заталкивают во вторую. Войдя, она сразу спотыкается о то, что в Крысятнике называют столом.
Рыжий раздвигает спальные мешки, заслоняющие обзор хлопает по ним, и они отъезжают по веревкам, к которым подвешены, как выпотрошенные шкуры. Из единственного, который лежит на полу, доносится храп. Ужасно воняет чьими-то носками.
Крыса садится на пол перед столом-ящиком, облокачивается о его поверхность и тут же к ней прилипает.
— Черт, — шипит она, потирая сладкие локти. — Как вы тут живете, хотелось бы знать?
— Так и живем. Здесь не всегда так грязно. По средам мы устраиваем уборки, а сегодня, как назло, вторник. Самый грязный день.
— И сколько сред вы пропустили? Только честно.
Рыжий достает из рюкзака фляжку, наливает Крысе в колпачок и передает его сразу в руки, не связываясь со столом.
— Ликер из мандариновых шкурок. Полный отпад.
— Сам делал?
Он смеется:
— Нет. Не бойся. Купил у Братьев Поросят. Все стерильно. Представляешь, Фазаний ликер?
В бирке Крысы пара пучеглазых очков и ничего более. Потом и очки заслоняет фляжка.
— Как поживает ПРИП? — спрашивает Рыжий, вытирая ликерные усы.
— Отлично. Два его персидских кота и две дворняжки тоже поживают хорошо. У одной — которая Милли — был понос, но она уже оправилась, спасибо.
— О-о-о, твой папа любит животных? — изумляется Рыжий.
— Обожает.
Тон Крысы настолько мрачен, что Рыжий понимает, что развивать эту тему не стоит. Но пока он подыскивает другую, Рыжая говорит:
— Он обожает животных. Он от них без ума. Они чистые и невинные создания.
— Упс… — выдавливает Рыжий растерянно улыбаясь.
— Вот именно, — Крыса смотрит на Рыжего в упор, как не смотрит ни на кого дольше трех секунд.
— Что ты вообще о нем знаешь? Он, к твоему сведенью, писатель. Кучу книг написал. Все о животных. Они наверняка есть и в нашей библиотеке. Хочешь почитать?
— Не уверен. А что, хорошие книжки?
— Обрыдаешься. Но в конце все будет хорошо. А если по книге снимут фильм, при съемках не пострадает ни одно животное, он специально оговаривает это в контрактах.
— Слушай, не надо, а? — просит Рыжий. — У всех свои скелеты в шкафах. Зачем же так раздражаться?
Крыса скребет переносицу ногтем.
— Не знаю, — говорит она мрачно. — Это его визиты на меня так действуют. Я от них больная делаюсь. И ты еще с вопросами лезешь.
— Извини. Я же не знал.
— Что ты вообще знаешь?
Рыжий молчит. Он тоже прилип к столу и старается незаметно отодрать локти. Стол отпускает его нехотя, с треском. Крысе было легче. У нее локти голые.
— Хочешь верь, хочешь нет, но летом на него здорово ловятся мухи, — оправдывается Рыжий.
Крыса с содроганием заглядывает в бирки. Похоже, Рыжий не шутит.
— Гадость какая, — морщится она. — Лучше бы ты об этом помалкивал.
— Ужасная гадость, — тут же соглашается Рыжий. — Но и польза все-таки. Какая-никакая.
Поерзав и поулыбавшись непонятно чему, он сдвигает зеленые очки на лоб и превращается в сказочное существо из другого мира. Очень печальное. В его глаза можно смотреться, как в зеркало, в них можно утонуть, к ним можно приклеиться навечно, крепче, чем к любой мухоловке, прикидывающейся столом. Собственное отражение в них всегда красивее, чем в настоящем зеркале, от него тоже трудно оторваться.
Крыса смотрит на себя, смотрит долго — и встряхивает головой, отгоняя наваждение.
— Ты бы еще разделся.
Пожав плечами, Рыжий опускает очки на переносицу. Тянется к ней и медленно, одну за другой, переворачивает ее бирки изнанкой наружу. С обратной стороны они закрашены.
— Не смей, — предупреждает Крыса. — Такого я никому не позволяю. Это мои глаза.
Рыжий так поспешно отдергивает руку, что становится смешно.
— А твои врут, — добавляет она мстительно. — Показывают улучшенную версию.
Рыжий качает головой:
— Они показывают то, что есть. Это у тебя после встреч с родителем заниженная самооценка.
Ей хочется сказать ему что-нибудь резкое, что-то такое, что бы навеки его от нее отвадило. Отбило охоту лезть к ней в душу и приставать с дурацкими утешениями. Показывать ей собственные неправильные отражения. Но она не в силах от них отказаться. Они ей необходимы хотя бы изредка. Хотя бы в такие дни, как этот. Особенно в такие дни. И Рыжий прекрасно это знает. Она думает о себе в шоколадных лужицах его глаз. Такой красивой.
— Ну как? — спрашивает он, когда она отпивает из колпачка.
— Неплохо. Для Фазанов — так вообще гениально. Не знала, что они таким увлекаются.
Рыжий, довольный, что удалось избежать ссоры, улыбается:
— А о них вообще мало что известно. Вроде и в Доме живут, но как будто не совсем.
— Точно, — задумчиво соглашается Крыса. — Они нездешние. Но и не наружные.
Некоторое время они молчат. Рыжий наполняет для Крысы еще один колпачок.
— Слушай, — говорит он с напускным оживлением, — говорят, Лорд запал на Рыжую? Просто смертельно запал. Это правда?
Рука Крысы привычно тянется к биркам. Она смотрит на них, но не переворачивает. И так понятно, что Рыжий наконец заговорил о том, что его по-настоящему волнует.
— Откуда мне знать? — огрызается Крыса. — Я только что вернулась. Сам у нее спроси.
— Ее бесят такие вопросы, — уныло признается Рыжий.
— Значит и со мной нечего это обсуждать.
Глаза Крысы делаются злыми, но Рыжий ничего не замечает. Он возится с фляжкой. Завинтив, поднимает голову, и даже в пучеглазых стеклах его очков читается тревога.
— Понимаешь, — говорит он. — Я за нее беспокоюсь. Она мне как сестра. Я за нее, как бы, отвечаю. Сам перед собой. Она давно влюблена в Слепого, чуть не с десяти лет. А Слепой… я-то знаю… ему на все плевать. Он ни за одной девчонкой ухаживать не станет. Полезет к нему сама — и славно. Он такой. Ему все равно с кем. И если Лорд заманит ее в четвертую, они же все время будут рядом. Она и Слепой. Вот что меня беспокоит. Для Слепого это игрушки, а для нее — нет.
