О пьесе говорил: „Она написана неплохо"».
5 сентября 1935 г. И. А. Мамошин написал в ЦК ВКП(б) А. С. Щербакову докладную записку, направленную против Н. В. Егорова. Эта записка и стала объектом внимания Н. И. Ежова. В ней «нелюбовь Н. В. Егорова к красному цвету» описывалась очень ярко.
У стола стоял Андрей Андреевич. — В списке Елены Сергеевны прототипом отмечен Николай Николаевич Шелонский (1889—1970), помощник режиссера.
Аврора Госье. — Елена Сергеевна полагала, что Булгаков имел в виду художницу Нелли Стругач. Между тем Л. М. Яновская считает, что писатель запечатлел художницу И. К. Колесову (Яновская Л. Творческий путь Михаила Булгакова. С. 163).
Патрикеев, Владычинский... — Прототипы: блестящие актеры Художественного театра Михаил Михайлович Яншин (1902-1976) и Борис Николаевич Ливанов (1904-1972).
Строев же, заболтавшийся в предбаннике у Торопецкой... — Строев — Евгений Васильевич Калужский, актер, заведующий труппой МХАТа, муж Ольги Сергеевны Бокшанской, автор воспоминаний о Булгакове.
...рассказ под заглавием «Блоха»... — Скорее всего речь идет о рассказе «Таракан» (1925).
...шла Августа Авдеевна с клетчатым пледом в руках. — Читаем в дневнике Елены Сергеевны (14 ноября 1934 г.): «Репетиция „Пиквика" со Станиславским... В час приблизительно приехал Станиславский. За ним в партер вошла Рипси с пледом для К. С. Зал встал, и все стали аплодировать... М. А. сидел рядом с К. С».
...Людмила Сильвестровна... записывала что-то в тетрадь... — И об этом у Елены Сергеевны есть интересная запись в дневнике (5 ноября 1938 г.): «Коренева один раз сказала Константину Сергеевичу восторженно:
— К. С! У меня несколько тетрадей записей — всего, всего, что Вы говорили на репетициях (кажется, лет десять назад). Что мне делать с этими записями?
— Их надо немедленно сжечь!»
...и даже Адальберт... — Прототип (по мнению Елены Сергеевны) — актер Александр Александрович Андерс (1898-1970).
...Иван Васильевич удивительный и действительно гениальный актер. — Булгаков очень часто восхищался актерским мастерством Станиславского. А после очередной репетиции «Мертвых душ» он написал Константину Сергеевичу такие слова: «Цель этого неделового письма выразить Вам то восхищение, под влиянием которого я нахожусь все эти дни. В течение трех часов Вы на моих глазах ту узловую сцену, которая замерла и не шла, превратили в живую. Существует театральное волшебство!
Во мне оно возбуждает лучшие надежды и поднимает меня, когда падает мой дух. Я затрудняюсь сказать, что более всего восхитило меня. Не знаю, по чистой совести. Пожалуй, Ваша фраза по образу Манилова: „Ему ничего нельзя сказать, ни о чем нельзя спросить — тут же прилипнет" — есть высшая точка. Потрясающее именно в театральном смысле определение, а показ — как это сделать — глубочайшее мастерство!
Я не беспокоюсь относительно Гоголя, когда Вы на репетиции...»
А в дневнике Елены Сергеевны мы находим такие интересные строки (13 сентября 1934 г.): «Сегодня по дороге из Театра домой М. А. рассказывал... как Станиславский показывал Петкеру Плюшкина. Что будто бы Плюшкин так подозрителен, так недоверчив к людям, что даже им в лицо не смотрит, а только на ноги посмотрит — и довольно. И когда Чичиков ему что-то приятное говорит, он и не слушает даже, отвернулся, скучно ему. А когда Плюшкин рассказывает Чичикову про капитана, то делает рукой жест, как будто нож держит...»
Когда этот этюд закончился... начался другой этюд. — Видимо, Булгаков пародирует то, что происходило у Станиславского в Леонтьевском переулке на репетициях «Мольера». Об этом и запись Елены Сергеевны: «М. А. приходит с репетиций у К. С. измученный. К. С. занимается с актерами педагогическими этюдами».
А в протоколах репетиций зафиксированы такие эпизоды. 4 апреля 1935 г.: «С т а н и с л а в с к и й. Но вообще, жест должен быть очень плавным. Это теперь, как закон, у всех жест стал мелкий; скажет „очень приятно", и при этом какое-то несуразное отрывистое движение руки. А попробуйте сказать на полном чувстве: „Весь мир!", и когда вы раскинете руки, чтобы охватить этот „мир", то почувствуете, как из всех пор пальцев начинается лучеиспускание... <...> Теперь смотрите, я вам покажу поклон со шляпой... <...> Делайте что хотите в своих движениях, но чтобы в этих движениях, сидите ли вы, идете или стоите, — была плавная беспрерывная линия... Надо упражнять себя в этом ритме. Когда найдете этот ритм, то сможете целый день ходить в нем... <...> Я помню, как в детстве нас гувернантка била по локтям, уча держать руки как надо. Для того чтобы научиться так держать руки, нужно под мышки класть платок или бумагу величиной с кулак...» 14 апреля: «С т а н и с л а в с к и й (Яншину). Как начались у вас жесты и поклоны, так сразу вы попадаете в объятия ремесла. Вы никогда не добьетесь ничего, если будете все засаривать всякими движениями. Вот сейчас на одной фразе вы сделали шесть мелких движений. Попробуйте положить руки в карманы, дать безмолвие и оправдать его, и вы почувствуете, что найдете много нового... (Показывает сцену Бутона.)». 15 апреля: «С т а н и с л а в с к и й. Вы чувствуете, что, поработав немного, мы уже нашли что-то, и у вас сразу все становится на место. Надо под это настоящее подвести подкладку.
Я иду не по цветам, а по корням, поливая их. И, работая над ролью, надо идти прежде всего по корню. Моя теория теперь — отнять все роли и с этого начинать».
...стал предлагать мне написать сцену дуэли на шпагах в моей пьесе. — Булгаков, видимо, иронизирует над такими высказываниями Станиславского, как после просмотра пьесы «Мольер» 5 марта 1935 г.: «У Мольера физического наступления, драки очень много, но наряду с этим надо дать и гениальные его черты, в смехе, что ли, дать, — не знаю, а то так он получается только драчун какой-то. В первом акте он дерется, бьет Бутона, во втором акте бьет Муаррона, в приемной короля у него дуэль...»
Закончилась же эта беседа так:
«К. С. Все есть для исполнения большого хорошего спектакля. Но надо доработать. Если же оставить в таком виде, как сейчас, то это филиал. А осталось немного доработать и актерам, и автору.
Б у л г а ко в. Ведь уже пять лет тянется это, сил больше нет.
К. С. Я вас понимаю. Я сам уже тридцать лет пишу книгу и дописался до такого состояния, что сам ничего не понимаю... Приходит момент, когда автор сам перестает себя понимать. Может быть, и жестоко с моей стороны требовать доработки, но это необходимо».
...если теория Ивана Васильевича непогрешима... — По сути, роман обрывается на очень важном месте — автор пытается разобраться в «теории Ивана Васильевича». Трудно сказать, почему Булгаков прекратил свое исследование, но, на наш взгляд, примечательны следующие строки из дневника Елены Сергеевны (3 мая 1939 г.): «Вчера было чтение у Вильямсов „Записок покойника". Давно уже Самосуд просил об этом, и вот наконец вчера это состоялось... Миша прочитал несколько отрывков, причем глава „Репетиция с Иваном Васильевичем" имела совершенно бешеный успех (несколько позже Елена Сергеевна запишет, что Самосуд о романе „все время кричит: гениально!!" — В. Л.). Самосуд тут же выдумал, что Миша должен прочитать эту главу для всего Большого театра, а объявить можно, что это описана репетиция в периферийном театре.
Ему так понравилась мысль, что он может всенародно опорочить систему Станиславского, что он все готов отдать, чтобы это чтение состоялось. Но Миша, конечно, сказал, что читать не будет» (выделено нами. — В. Л.).
Вскоре Булгаков вообще прекратил чтения «Записок покойника».
