голоса плыли надо мной, и мне казалось, что так будет всегда: я должен запомнить ресторан и бар в
этом отеле «Нью-Гэмпшир» как место, где всегда громко разговаривают, даже если там и не очень много народу. Как сказал техасец, каждый должен говорить громко, раз они сидят так далеко друг от друга.
И даже после того, как отель «Нью-Гэмпшир» просуществует достаточно долго, чтобы мы начали воспринимать многих наших посетителей из города как «постоянных» — тех, что приходят в бар каждый вечер и остаются там до закрытия, как раз до того момента, когда Айова Боб появляется, чтобы перед отходом ко сну пропустить стаканчик, — даже в эти семейные вечера, в этом семейном кружке он будет всякий раз откалывать свою шутку.
— Эй, давай-ка сдвинем наши стулья, — говорил он кому-нибудь, и тот всегда попадался на этот трюк.
На миг забыв, где он находится, жертва шутки попробует поднять стул, покряхтит, скривится в лице, и Айова Боб засмеется и громко воскликнет:
— Ничто не двигается в отеле «Нью-Гэмпшир»! Мы привинчены здесь на всю жизнь!
* * *
В тот первый вечер, после того как бар и ресторан закрылись и все пошли спать, мы с Фрэнни и Фрэнком встретились у панели уникальной громкоговорящей системы и с ее помощью устроили проверку каждой комнаты. Мы могли расслышать, кто спит беззвучно, а кто храпит; мы могли обнаружить, кто еще не спит (читает), и мы были удивлены (и расстроены), обнаружив, что ни одна из пар не разговаривает и не занимается любовью.
Айова Боб спал, как поезд метро, громыхающий милю за милей по тоннелю. Миссис Урик оставила на плите кастрюлю, а Макс по-прежнему издавал только эфирное потрескивание. Пара из Нью-Джерси читала, или один из них читал: медленное переворачивание страниц, частое дыхание бодрствующего. Пара из Коннектикута сопела, хрюкала и вскрикивала во сне; их комната была паровым котлом звуков. Пары из Массачусетса, Род-Айленда, Пенсильвании, Нью-Йорка и Мэна — все блаженствовали в мире и покое кто во что горазд.
Затем мы переключились на техасца.
— Ура-а-а! — сказал я Фрэнни.
— Агу-у-у, — прошептала она мне в ответ.
Мы ожидали услышать, как его ковбойские сапоги стучат по полу; мы ожидали услышать, что он пьет из своей шляпы или спит как лошадь: ноги дрыгаются под одеялом в ритме галопа, большие руки вцепились в кровать. Но мы не услышали ничего.
— Он мертвый, — сказал Фрэнк, заставив нас с Фрэнни подпрыгнуть.
— Господи, Фрэнк, — сказала Фрэнни, — может быть, он просто вышел из своего номера.
— У него сердечный приступ, — сказал Фрэнк. — Он слишком грузный и слишком много выпил.
Мы прислушались. Ничего. Ни галопа. Ни скрипа сапог. Ни дыхания.
Фрэнни переключила комнату техасца с приема на передачу.
— Ау? — прошептала она.
И тут до нас дошло; мы все трое (даже Фрэнк), похоже, ухватились за эту мысль. Чтобы переключить систему на «дневную комнату» Ронды Рей, Фрэнни хватило всего лишь секунды.
— Ты хотел узнать, что значит «дневная комната», Фрэнк? — спросила она.
И тут раздался незабываемый звук.
Как сказал Айова Боб, мы все в большом кругосветном круизе и нас в любой момент может смыть за борт.
Мы с Фрэнком и Фрэнни вцепились в стулья.
— О-о-о-о-о-о! — стонала Ронда Рей.
— Ух, ух, ух, — выкрикивал техасец.
Позже он сказал:
— Я действительно тебе благодарен.
— Фу-у-у, — сказала Ронда.
— Нет, правда. Я правда благодарен, — сказал он.
Мы услышали, как он мочится, словно лошадь. Это длилось целую вечность.
— Ты не представляешь, как трудно управиться с этим маленьким игрушечным туалетом на четвертом этаже, — сказал техасец. — Мне приходится сначала хорошо прицелиться, а потом стрелять.
— Ха! — усмехнулась Ронда Рей.
— Ура-а-а! — сказал техасец.
— Противно, — сказал Фрэнк и пошел спать, а мы с Фрэнни остались до тех пор, пока единственными звуками, доносящимися из системы внутренней связи, не стали звуки сна.
Утром шел дождь, и я задерживал дыхание каждый раз, когда пробегал мимо площадки второго этажа, не желая потревожить Ронду и учитывая, что она думает о моем «дыхании».
С посиневшим лицом я пробежал мимо техасца, который взбирался по лестнице между третьим и четвертым этажом.
— Ура-а-а! — сказал я.
— Доброе утро! Доброе утро! — крикнул он. — Очень хорошо! Знаешь — твое тело будет служить тебе до конца дней!
— Дассэр, — сказал я и пробежался вверх-вниз еще несколько раз.
Пробегая раз в тридцатый, я начал припоминать Черную Руку Закона и вид сорванного ногтя Фрэнни — сколько, казалось, боли собралось в этой небольшой точке на кончике ее пальца и, возможно, отвлекало ее от остальных частей тела, — когда Ронда Рей преградила мне дорогу на площадке второго этажа.
— Тпру, мальчик, — сказала она, и я остановился.
На ней была одна из ее ночных рубашек, и, если бы светило солнце, свет, пронизав материал, показал бы ее мне, но в то утро свет был тусклым, и в сумрачном лестничном пролете мне открывалось очень немногое. Только ее движения и ее прилипчивый запах.
— Доброе утро, — сказал я. — Ура-а-а!
— Ура и тебе, Джоник, — сказала она.
Я улыбнулся и начал бег на месте.
— Ты опять дышишь, — сказала мне Ронда.
— Я стараюсь сдерживать дыхание ради вас, — задыхаясь, сказал я, — но я слишком устал.
— Я могу слышать твое долбаное сердце, — сказала она.
— Мне это полезно, — сказал я.
— Зато мне это вредно, — сказала Ронда.
Она положила руку мне на грудь, как будто хотела сосчитать мой пульс. Я прекратил бег, мне надо было сплюнуть.
— Джоник, — сказала Ронда Рей, — если тебе нравится так дышать и заставлять свое сердце так биться, тебе следует навестить меня, когда в следующий раз будет дождь.
И я пробежал верх и вниз по лестнице еще раз сорок. Возможно, больше никогда не будет дождя, подумал я. Я слишком устал, чтобы есть что-нибудь за завтраком.
— Съешь просто банан, — сказал Айова Боб, но я отвернулся от банана. — Или один-два апельсина, — сказал Боб.
Я извинился и вышел из-за стола.
Эгг был в ванной и не пускал туда Фрэнни.
— Почему бы Эггу и Фрэнни не принимать ванну вместе? — спросил отец.
Эггу было шесть, и на следующий год ему, возможно, будет уже неловко принимать ванну вместе с Фрэнни. Сейчас он обожал принимать ванны из-за всех тех банных игрушек, которые у него были. Ванная комната после того, как там побывал Эгг, напоминала детский пляж, срочно покинутый во время авианалета. Гиппопотамы, лодки, водолазы, резиновые птицы, ящерицы, аллигаторы, акула с разинутой пастью, тюлень со вскинутыми плавниками, жуткая желтая черепаха — все мыслимые и немыслимые имитации водяной живности валялись мокрыми по всему
